Как повелось исстари, село делилось на два «конца» — Дурачий и Нахаловку. В Дурачьем конце бедность была извечной, и люди как бы отдались в ее полную власть. Безысходная нужда породила робость, подчас похожую на тупость, отчего, вероятно, и родилось название этой вечно унижаемой и оскорбляемой части села.

На другом конце главной улицы, в Нахаловке, жили те, у кого сундуки были набиты разным добром, кто к обедне и в жару и в холод ходил в калошах, у кого во дворе стояли сытые лошади, удойные коровы и овцы без числа. Нахаловка презирала жителей Дурачьего конца, а те платили нахаловцам откровенной ненавистью.

Между этими полюсами, на Большом порядке, обитало прочее население Двориков, колеблемое жизненными ветрами из стороны в сторону.

…Каждую зиму, в веселые масленичные дни, мужики ходили друг на друга стенкой.

В этих жестоких драках на льду, освященных временем, сытые сынки нахаловских кулаков обычно избивали задорных обитателей Дурачьего конца, и ярость бедняков, питаемая поражениями, росла и укреплялась.

Бушевала в селе междоусобица, часто набат и зарево будили народ. Кто поджег? За что поджег? Пойди разберись!.. Трещали плетни, люди выламывали колья, где-то возникала драка, появлялись ножи и топоры, лилась кровь.

Тщетно попы грозили баламутчикам карами божьими — ничего не могло примирить врагов.

Да и как их примирить! «Нахалы» захватили лучшие земли, им принадлежали водопойные колодцы и полевые болота, удобные для выкладки самана, на сходках сила была в их руках. «Нахалы» ходили в волостных старшинах и в сельских старостах.

…Но что же, однако, привело сюда первых поселенцев? Чем прельстило их это печальное однообразие? Кто были эти люди?

Быть может, какие-нибудь души, обуянные мечтой о вольных и теплых краях, шли с севера, заблудились, остались на зиму, поставили здесь первые дворы, а от них и пошли Дворики; быть может, ими были ратники, отставшие в походе от войска, или беглые рабы хоронились от воевод в этих неисхоженных, неизъезженных местах… Бог весть!

И никто не знает, с кого повелись Дворики, да и не узнать того никогда!..

До отмены крепостного права двориковские мужики были рабами захудалого княжеского рода Улусовых.

Модест Петрович Улусов и верить-то не хотел, будто его рабов «освободят». Все кругом говорили об ожидаемом указе, а Модест Петрович стоял на своем: «Государь-батюшка такого позора, чтоб я, князь по крови, и мужик на одной линии стояли, ввек не допустит!»

Водилась у него, между прочим, собака, преотличная борзая сука, тихая, кроткая, голосу, бывало, без дела не подаст. Вдруг зимой 61-го года как начала сука выть, да так и провыла до февраля.

Улусов перепугался: «Не иначе, по мне собака плачет!»

Ан и взаправду навыла — манифест вышел.

Улусов собаку со злости пристрелил, но крестьян все-таки пришлось отпустить.

Царь-батюшка наделил своих рабов землицей. За эту надельную землю «свободные» мужики должны были выплачивать казне выкупные. Выкупные оказались немалыми, а земли дрянными, малоплодородными.

Народ прозвал эти наделы «кошачьими».

Поля двориковских крестьян тянулись от села узким полотенцем на тридцать с чем-то верст. Посреди были вкраплены куски хорошей земли, оставленные барину. Его же земли подходили к самой сельской околице и вклинивались в крестьянские наделы.

Отрезанные барину земли, или, как их называли в простонародье, отрезки, преградили крестьянам пути к водопоям, к проезжим дорогам и к пастбищам. Короче говоря, притесняли они мужиков до крайности.

В соседних деревнях и селах, ранее тоже принадлежавших князьям Улусовым, мужики быстро сообразили, какие беды могут для них проистечь от проклятущих отрезков. Они залезли в долги, но купили их у барина в вечное владение.

Двориковские мужики, слывшие у помещика упрямцами и гордецами, отказались от предложения Улусова взять у него за бешеную цену землю сверх надельной. И отрезки не захотели покупать. Они были в полной уверенности, что воля объявлена не вся, что скоро последует новая царева милость, по которой земли дадут больше, чем дадено, что указ на этот счет имеется, но пока что скрывается барами от крестьянского люда.

Это убеждение подогревалось древней легендой о беспечальной жизни в прошлые времена.

Старожилы рассказывали слышанную ими от дедов и прадедов сказку, будто в те отдаленные годы росли кругом дремучие леса, текли широкие реки и необозримо расстилались по их берегам поля. И всеми лесами, населенными разным зверьем, водами, богатыми рыбой, и тучными землями владели двориковские мужики, поселившиеся тут бог знает когда.

Жили они, поживали, не зная никакого начальства, без оборов и податей, без голодовок и нужды, пахали землю, и не было ей конца-краю.

Потом, говорили старики, пробился в глушь воевода, посланный царем Алексеем Тишайшим, переписал дворы, наложил подати, и настало лихолетье — повадился тот воевода в Дворики и грабил мужиков нещадно.

Случилось, забрел сюда же атаман, — он познал всю людскую нужду и воевал за вольные мужицкие права. Двориковские мужики пожаловались атаману на воеводу, на его бесстыдные притеснения. Атаман вызвал воеводу на честной бой. Воевода, испугавшись, убежал. Атаман догнал его и убил.

«Тогда, — повествует легенда, — послал царь еще одного воеводу с войском, чтобы наказать атамана. Стали стрельцы постоем в Двориках, начали вести сыск, стали атамана выслеживать, а он сам объявился перед воеводой и рассказал, как все было. Этот воевода был человек справедливый, атамана и мужиков не тронул, а, вернувшись к царю, поведал по совести о случившемся. За справедливые речи и бесстрашное сужденье царь одарил воеводу соболями, а двориковским мужикам послал Грамоту, по которой вся земля в округе отдавалась им, их внукам и правнукам навечно. Эту Грамоту царь приказал вписать в Книгу Печатную. И было в нее еще вписано, что ежели кто-нибудь посягнет на земли, реки и леса, отданные двориковским мужикам, вольны они жаловаться князю Астраханскому, князю Рязанскому, князю Владимирскому, князю Казанскому, князю Новгородскому и князю Тверскому и вызывать их на Половой Суд. И все эти князья (в том им царь сделал упреждение) должны съехаться в Дворики, поставить среди чистого поля, под ясным небом и под светлым солнцем стол, положить на него цареву жалованную Грамоту и Книгу Печатную и, поцеловав крест и дав обет судить праведно, разобраться в деле, обидчика двориковских мужиков примерно наказать, а все отнятые земли или какие иные угодья им вернуть и на том составить Большой Приговор и приложить свои княжеские печати для назидания и предотвращения могущих быть таких же происшествий».

Царь приказал также прочитать мужикам Книгу Печатную, чтобы они знали, как добёр государь Великия, Малыя и Белыя Руси, а атаману велел царь сказать, что прощает ему пролитие крови, зовет его к себе на службу и награждает арабским конем, седельцем, шитым жемчугом, уздечкой и всей конской справой чистого золота, кинжалом дамасской работы и острым заговоренным мечом, чтоб разил им царевых ослушников.

Не доехав до Двориков, воевода помер, людишки его разбрелись кто куда. Лишь стрелец, охранявший Книгу Печатную и Грамоту, добрался до Двориков да тут же и помер от злой хворобы. Грамоту мужики положили в церкви за икону покрова богородицы, а Книгу Печатную порешили отдать на сохранение атаману; в ней прописаны были все мужицкие права, вольности и правда, — ими же жить крестьянскому люду до скончания веков.

«Меж тем, — продолжала свой сказ легенда, — начали бояре нашептывать царю: «Не много ли-де тобой, пресветлый государь, дано этим хамам-мужикам, не возгордятся ли, не начнут ли нас, бояр, ни во что ставить?» Царь бояр не послушался, но когда он помер да когда случилось его неразумному сыну Ивану сесть на престол, бояре забрали над ним власть и послали на атамана войско, чтоб отобрать у него Книгу Печатную, а у мужиков Грамоту. Услышав о том, двориковские мужики Грамоту спрятали подальше, а атаману пришлось принять бой с боярской дружиной.