«…Да, шайба жалит больно. Но к синякам я привык быстро. А вот к неудачам привыкнуть так и не смог. Может быть, это оттого, что у себя в клубе, да и в сборной, вам чаще доводится побеждать, чем проигрывать? Неудачи прямо-таки физической болью отзываются во мне. Когда я был маленьким и случалось, что наша команда проигрывала, я не мог сдержать слез – так становилось горько и стыдно… Я рыдал, и вся команда успокаивала меня.

Первый раз это случилось через год после того, как мне дали хоккейную форму. Мы встречались с мальчишками из команды «Динамо», когда наш вратарь Саша Карнаухов получил травму и вышел из игры. Я был запасным. Тренер говорит: «Ну, давай, Владик, на лед!». Я встал в ворота и испугался. Этот страх был таким же сильным, как и тот, что я испытал на вышке в бассейне. Когда шайба летела в наши ворота, я закрывал глаза и шарахался от нее в сторону. К тому времени я уже знал, какая она тяжелая, эта шайба… Десять голов забили нашей команде в тот вечер.

После матча я сквозь рыдания сказал тренеру, что из меня никогда не получится вратарь. Ерфилов, как будто ничего не произошло, спокойно посмотрел на меня и произнес:

– Поздравляю тебя, Владик, с боевым крещением. Если будешь трудиться, у тебя все получится.

– Правда?

– Вытри слезы и завтра приходи на тренировку. Интересно, верил ли он действительно в то, что из меня когда-нибудь выйдет вратарь?

Не думайте, что Ерфилов и потом так же легко прощал мне ошибки. Помню, в том же сезоне у команды мальчиков 1950 года рождения не оказалось вратаря. Поставили меня, хотя я был на два года младше. Последний матч первенства Москвы мы играли с «Крыльями Советов». Победа выводила нас в чемпионы.

Но встреча закончилась со счетом 4:4, причем все четыре шайбы я пропустил от синей линии, то есть самым бессовестным образом подвел команду. Тут уж и Ерфилов не выдержал:

– Эх, ты… За игру ставлю тебе единицу.

До сих пор храню в памяти то ощущение горя и обиды, которое испытал тогда. Правда, в тот день судьба все же решила смилостивиться: через полчаса нам сообщили, что «Спартак» свой последний матч проиграл (команде завода «Серп и молот» . – Ф.Р. ), а это значит – мы чемпионы!..»

А вот еще одно воспоминание Третьяка из тех же лет:

«Проходил чемпионат Москвы, но в том матче я не должен был выступать. Однако меня уговорил тренер, заявил вторым вратарем. Случилось так, что шайба угодила первому вратарю в лоб. Кровища страшная! Парня унесли в медпункт. Все произошло на моих глазах, и я сильно испугался. Но тренер поставил меня в ворота. Сейчас стыдно вспоминать: во время того матча приходилось то и дело уворачиваться от шайб, старшие пацаны меня просто расстреливали. В результате я пропустил десять голов…»Свою первую серьезную травму Третьяк получил спустя примерно год после того, как встал в ворота. Шайба угодила ему прямо в голову. Он не заревел только потому, что боялся: увидят слезы – выгонят из команды. К тому времени хоккей для него был уже не просто очередным увлечением. Он полюбил эту игру так беззаветно и пылко, как может любить только мальчишка. Однако на следующий день после травмы его словно подменили. На тренировке он старался думать только о том, как бы увернуться от шайбы. Он забыл все, чему успел научиться до этого. И опять надо было начинать все сначала.

В прицеле Тарасова

Виталий Георгиевич Ерфилов много времени уделял Третьяку, прекрасно отдавая себе отчет, что хороший вратарь – это полкоманды. Поэтому он специально водил Владислава на решающие матчи регулярного чемпионата СССР и садился с ним за воротами, чтобы по ходу игры рассказывать ему о технике игры различных вратарей. В итоге очень быстро Третьяк хорошо освоил манеру игры лучших советских голкиперов: Виктора Коноваленко из горьковского «Торпедо» (он защищал и ворота сборной), Виктора Зингера из столичного «Спартака» (он же – второй вратарь сборной), Владимира Чинова из московского «Динамо».

Летом 1967 года в команде мастеров ЦСКА было два вратаря: Виктор Толмачев (основной, пришел в ЦСКА в 1962 году из СКА МВО) и Николай Толстиков. Однако Толмачев вел себя строптиво и старшему тренеру Анатолию Тарасову потребовался еще один вратарь, который мог бы иногда заменять Толстикова, который подменял строптивца. Сам тренер вспоминал об этом следующим образом:

«На тренировке Толмачев не выполнил распоряжения тренера Бориса Павловича Кулагина и, разговаривая с ним в присутствии всего коллектива, бросил такую фразу: «Я – основной вратарь… Уйду – еще пожалеете…»

Это обидело ребят, и они сказали Виктору, что и играть-то с ним больше не хотят. Они предложили отчислить Виктора из команды. И только после того, как Толмачев, поняв, видно, что ведет себя нечестно, не по-товарищески, попросил у всех прощения, было решено ограничиться удалением Толмачева на полтора месяца, до конца сезона.

Однако спустя некоторое время нам все же пришлось расстаться с Виктором. Толмачев так и не сделал нужных выводов из прежней истории (он потом перейдет в команду «Химик» из Воскресенска . – Ф.Р. ). Он был основным вратарем команды. Но даже для него мы не стали делать исключения…»

Итак, Третьяк был приглашен в основной состав ЦСКА. Было ему в ту пору всего 15 лет! А помог Тарасову в этом выборе все тот же тренер ДЮСШ Виталий Ерфилов. Последний вспоминает:

«В ЦСКА как-то встретил Тарасова. Спрашивает: «А кого вы, молодой человек, подготовили для команды мастеров? (Это после Харламова, Лутченко, Блинова и еще шести чемпионов мира).

– Два года назад, Анатолий Владимирович, – отвечаю, – я рекомендовал Лутченко. Но вы на тренерском совете натолкали мне по максимуму: в десятку защитников, мол, не попадает, и вообще, кого это я предлагаю?! Сегодня Лутченко – один из ведущих, так что вам рекомендовать… И все же осмелюсь – проверьте Третьяка.

«А что в нем особенного?» – интересуется. Перечисляю: трудолюбие, талант, преданность делу, характер, творчество, умение читать игру, предвидеть действия соперника. Бог дал ему все, чтобы стать классным вратарем. Мохнатые брови Тарасова сошлись на переносице: «Такой оценки я от тебя никогда не слышал. Пусть мальчик приходит на занятия мастеров…»»

Так Третьяк стал тренироваться с взрослыми мастерами, причем так старался, что даже сам удивлялся своей прыти: бросался за каждой, даже самой безнадежной шайбой. Его кумиром в ту пору был нападающий армейцев Евгений Мишаков, поэтому он стал так же, как и он… косолапить. Так длилось до июля.

А потом ЦСКА уехал на юг, но Третьяка туда не взяли. Он вернулся в юношескую команду, которая в том году стала чемпионом Москвы. А в Новосибирске наш герой впервые получил приз лучшего вратаря.

В 1968 году Третьяк в составе молодежной сборной во второй раз отправился на чемпионат мира в Гармиш-Партенкирхене (ФРГ). Но если год назад он был вторым вратарем и команда тогда заняла «позорное» 2-е место, то в этот раз он стал главным стражем наших ворот и сборная СССР завоевала «золото». Именно после этого чемпионата Тарасов вернул Третьяка во взрослую команду. Причем сказал ему открытым текстом: «Я сделаю тебя лучшим вратарем». «Лучшим в стране?» – спросил Владислав. «В мире! Запомни это раз и навсегда», – ответил тренер. И ведь действительно сделал!

Вспоминает В. Третьяк: «На занятиях десятки шайб почти одновременно летели в мои ворота, и все шайбы я старался отбить. Все! Я играл в матчах едва ли не каждый день: вчера за юношескую команду, сегодня за молодежную, завтра за взрослую. А стоило пропустить хоть один гол, как Тарасов на следующий день строго вопрошал: «Что случилось?» Если виноват был я – а вратарь почти всегда «виноват», – то неминуемо следовало наказание: все уходили домой, а я делал, скажем, пятьсот выпадов или сто кувырков через голову. Я мог бы их и не делать, – никто этого не видел, все тренеры тоже уходили домой. Но мне и в голову не приходило сделать хоть на один выпад или кувырок меньше. Я верил Тарасову, верил каждому его слову. Наказание ждало меня и за пропущенные шайбы на тренировке. Смысл, я надеюсь, ясен: мой тренер хотел, чтобы я не был безразличен к пропущенным голам, чтобы каждую шайбу в сетке я воспринимал как чрезвычайное происшествие…