Моё солнышко

И вроде бы ничего особенного не случилось. Ну подумаешь, каких-то две недели. Это же так мало для целой жизни – всего лишь миг. Но с другой стороны – это четырнадцать дней, помноженные на двадцать четыре часа, помноженные на шестьдесят минут, помноженные на шестьдесят секунд… без тебя.

Конечно, есть восемь часов на работе. Я и не думал, что планирую то, как мы проведём вечер, большую часть рабочего времени, а в остальное - думаю о том, чем ты сейчас занимаешься. Могу представить тебя и в школе и дома, и как ты идёшь по дороге от школы до дома, от дома до студии, от дома до университета на подготовительные курсы. Я знаю все эти маршруты, мы их прошли вместе. Ты рассказывал о каком-то известном музыканте, стиль игры которого тебе не даёт покоя вот уже второй год. А мне не давал покоя ворот твоей рубашки, застёгнутой на все пуговицы до самого подбородка, как у приличного мальчика. Да ты и есть приличный скромный мальчик - держишься на расстоянии, смотришь на меня редко, говоришь на отвлечённые темы, когда мы находимся на улице или кто-то есть рядом. Со стороны наша пара кажется просто до ужаса занудной. Славка Акимов однажды спросил, не надоело ли мне пасти тебя. А я почему-то обрадовался. Правильно подмечено, я именно что пасу тебя. Даже когда ты об этом не знаешь, подглядываю украдкой, знаю всех твоих знакомых, родственников, все твои привычки, сомнения, страхи. Ты так сильно вздрагиваешь от звука звонящего телефона, что всегда ставишь его на вибрацию, ты вообще не любишь телефон. Ты много ешь на завтрак и почти совсем не ужинаешь. Любишь орехи и собираешь разноцветные пульки от детского пистолета – когда-то думал, что это инопланетяне скинули. После просмотренного фильма ты никогда не знаешь: понравился ли он тебе или нет. И мы часто спорим, потому что я всегда чётко знаю: да или нет. Ты не категоричный, а я люблю навязывать своё мнение.

Ты врываешься в комнату, стаскиваешь рубашку прямо через голову, не расстёгивая. Щёки горят от возбуждения. Я в растерянности…

- Мама приедет через два часа, - пыхтишь ты, стягивая брюки, и, прыгая на одной ноге, пытаешься снять носок. Весьма эффектный манёвр. – Если будешь сидеть как пень, то мы ничего не успеем!

- Оставь, - придя в себя, улыбаюсь я. Иногда ты меня поражаешь своей откровенностью. Приличный мальчик…

Ты утыкаешься мне подбородком в ключицу, дышишь громко, как будто прибежал ко мне с другого конца света. Твоя кожа прохладная, можно даже сказать – холодная. Ты часто мёрзнешь, кутаешься, заворачиваешься во все пледы, которые есть в доме, даже летом. Ты стройный и гармоничный, когда я представляю тебя на сцене, мне хочется дарить тебе цветы, но я знаю, что ты не оценишь – прилюдная демонстрация чувств тебя смущает и расстраивает. Лучше наедине, в тишине, только для двоих – демонстрируй, сколько хочешь!

Ты никогда не царапаешься, не кричишь громко, хотя порой я люблю тебя дразнить. Но всё-таки приличный мальчик и такой отзывчивый, что иногда я теряю над собой контроль и провоцирую тебя на большее, чем тихие влажные стоны в подушку.

Ты боишься щекотки – поцелуев в сгиб локтя и под коленями, вздрагиваешь и покрываешься мурашками. Когда я целую тебя в шею, ты тихонько хихикаешь чему-то своему, но я знаю, что тебе это нравится.

Ты не любишь делать минет, не умеешь и всегда боишься, что я буду тебя в этом упрекать, именно поэтому всё проходит так напряжённо, словно на экзамене. После двух неудачных попыток я просто не позволяю тебе брать инициативу в свои руки, а порадовать меня можно и другими способами, например, вот этот один носок меня очень радует… и твоё «хи-хи» в ответ на мои пылкие слова – просто в шею поцеловал не вовремя.

Ты часто засыпаешь, когда я тебя ласкаю. Первое время меня это удивляло и где-то даже неприятно, но потом, узнав тебя лучше, я понял, что это крайняя степень умиротворения и доверия. Как котёнок, который спит без задних ног, потому что знает – никакая опасность ему не грозит.

Тебе нравится, когда я всё делаю медленно: подготовка, движение… Чтобы всё прочувствовать, чтобы вдоволь насладиться. «Мы же не норматив сдаём», - впервые возмутился ты после того, как мы в открытую заговорили о том, кому чего хочется. Как кто-то спел «Если бы на Олимпиаде был секс, то мы бы взяли золото». Определённо бы взяли… И не потому, что у меня богатый жизненный опыт, ничему он не помогает, этот опыт, а потому что ты знаешь, чего хочешь, а меня радует всё, что доставляет тебе удовольствие.

Иногда ты бываешь грустным, расстроенным, и тогда я понимаю, что это будет сложный день, и чтобы порадовать тебя, нужно стать старше лет на двадцать. «Ты грустный» очень похож на «тебя уставшего», с одной только разницей, что «ты уставший» не курит по ночам, тайком от меня, наоборот льнёт и жаждет ласки. А «ты грустный» хочет уйти, избегает прикосновений, внимательных взглядов.

Ты для меня загадка, но уже давно моя, личная, неотрывная от того мира, в котором я существую. Ты боишься, что я тебя брошу… нет, ты думаешь о том, что я могу тебя бросить… вот опять я ничего не понимаю и запутался. Ты думаешь, что недостоин меня. Иногда ты об этом забываешь и счастлив, а потом что-то или кто-то напоминает тебе о том, что я – другой. Быть может, так оно и есть. Я другой. Я никогда не думал о мальчиках, и не никогда не стану, как и о девчонках, в принципе. Я же думаю о тебе, и это занимает всего меня. Когда не думаю, то вспоминаю. И опять про тебя.

Что я в тебе не люблю? Интересный вопрос… такого нет. Есть только вещи, которые я не в силах изменить, а ощущать свою беспомощность я не люблю. Например, я не могу перечеркнуть твоё прошлое. А ты, когда грустишь, сбегаешь именно туда, несмотря на то, что тебе там было плохо. Я не люблю, когда ты недоговариваешь. Это значит, что ты желаешь мне добра методом самоустранения – тогда ты любишь решать за двоих. Всё хорошее - мне, всё плохое – себе. Я просто закипать начинаю от этого разделения. Если мы вместе, то всё должно быть общее! «Коммунизм давно отменён», - иронизируешь ты, и я медленно впадаю в апатию. Когда ты додумываешься до апогея, я тебя боюсь.

- Не нужно меня жалеть, Костя, - сказал ты однажды, и я впервые разозлился так, что готов был уйти от тебя и оставить одного, несмотря на то, что тебе плохо.

- Так вот что ты обо мне думаешь… Жалость, значит.

- Если хочешь уйти, то я тебя не держу, - и такое спокойное лицо при этих словах, что я даже похолодел. И впрямь я могу уйти… и ты выживешь, как после Серёжи своего, как после всех тех, кто отказался от тебя. Ты уже привык к одиночеству настолько, что порой хочешь вернуться в него вновь. Ты ж никого никогда не любил до меня, не умеешь, боишься… Я тоже, Димка.

- А плакать не будешь? – смеюсь я, ты теряешься. Когда я начинаю смеяться на пиках наших ссор, все твои домыслы и сомнения сбиваются.

- Не буду, - ты краснеешь, и я понимаю, что мы друг друга поняли, и можно приласкать, коготки уже спрятал.

Интересно, если бы у нас всё было гладко, было бы лучше? Скорее всего… Значит, есть к чему стремиться.

Целый месяц спокойствия и тихого домашнего счастья. Ты готовился к концерту, я к поступлению, по ночам любили друг друга. А потом ты уехал в Чехию, а я остался в Москве.

- Слушай, Костян, у Славки завтра день рождения, мы тебя ждём, короче, - Антон Акимов позвонил на работу, я буркнул «угу», не отрываясь от компьютера, а потом уже подумал, что, в общем-то, не праздничное у меня настроение, да и компания Акимовых мне не особо нравилась – сплошные ПТУшники. Но раз уж согласился, то нужно держать слово. Быть может, развеюсь, а то на работе уже пару раз поинтересовались моим самочувствием. Моё самочувствие сейчас в Чехии, и все мысли мои там, где я ничего не знаю, никого не знаю. Тебя так легко обидеть, и я тоже начал ненавидеть телефон. Надо же потрогать, чтобы успокоить по-настоящему. Сзади по шее провести вниз, а потом вверх, к затылку, под волосами – и ты вновь спокоен и улыбаешься, и всё что-то шепчешь на ухо, секретничаешь.