Виталик подошёл к нам. Мы втроём взялись за руки, будто собрались закружиться в хороводе, и моментально перепухнули внутрь небольшой квартиры с большими окнами и высокими потолками. Комната, в которую нас запух поэт, смущала своей пустоватостью.

- Моя обитель, - пафосно произнёс длинноволосый, обводя вокруг себя, не давая нам прийти в себя после перепухания. – Пристанище томящейся души.

Без всякой связи Ант принял поэтическую позу и с надрывом прочёл:

Мне пришлось закатить глаза и перевести дух грустно и печально. На поэта это подействовало.

- Ант, - сказал он и приложил руку к сердцу. Мы с Виталиком ответно представились.

- Игнат? – вскинул брови поэт. – Виталик? Интересные имена, поэтические... Из каких далей прибыли к нам, забредыши?

«Из туманных», - подумал я, а вслух ответил:

- С Земли.

Недогадливый поэт удивлённо поморгал:

- А мы, по-твоему, где?

- С другой Земли, со смежной, - пояснил я недалёкому гуманитарию. – Смежные миры бывают, знаешь ли. Вещевод и всё такое прочее.

- Ну да, ну да, - равнодушно отреагировал Ант. Он сделал лёгкое движение, и из пола выросли три кресла. Графоман с размаху ухнул в одно из них. Я осторожно опустился в другое, ощупывая подлокотники. Виталик благоразумно остался стоять. Вот, значит, почему комната пустовата: аборигены помимо изготовления онтроники и перепухания умеют ещё и мебель творить на пустом месте. На кой чёрт при таких умениях нужны унылые стихи!

- Ты говоришь, у вас там умеют ценить настоящих поэтов? – напомнил мне поэт, возжелав продолжить разговор, начатый в кафе.

- О, да! Поэтов у нас ценят, - с чувством превосходства сообщил я. – У нас никто не заставляет творческих людей описывать романтику покорения звёзд. Наши поэты – свободные люди и пишут о чём хотят.

Межмирторговские дилаперы побывали в сотнях миров, самых различных: высокоразвитых и умирающих, рабовладельческих и социалистических, диктаторских и демократических. Но в любом из миров всегда находились такие диссиденты-интеллектуалы, мечущиеся и страждущие, с затравленным взглядом и бегающими глазками. Самое интересное, что все они считали, что общество на них давит и сковывает их творческий потенциал. Поэтому слово «свобода» для них было синонимом рая. Хотя многие из не понимали, что за свобода им нужна.

- Совсем свободные? – спросил Ант недоверчиво.

- Полностью, - кивнул я важно. – Они отвечают только перед собственной совестью.

Взгляд поэта превратился в горящий.

Земель много. В каждом смежном мире обязательно есть Земля. Некоторые отличаются от нашей сильно, некоторые почти неотличимы. Одни напоминают Землю начала нашей эры, другие – далёкое будущее, до которого нам ещё расти и расти.

Я дилапировал не один десяток миров. Но моя родная Земля – лучший из миров. У нас всё просто и понятно: смысл жизни – заработать как можно больше денег и с умом их потратить. Земляне – практики до мозга костей, не любят мечтателей, романтиков и альтруистов. Мне лично кажется, что энтузиасты и фантазёры – просто мусор цивилизации. Не будь наше общество слишком гуманным, их бы давно извели на удобрения. У нас всё устроено по справедливости: чем нужнее ты обществу, чем выше твоя выживаемость в обществе, умение приспособиться, тем у тебя больше денег. А общество само определяет, кто ему нужен в настоящий момент, и награждает нужного человека деньгами, развлечениями и прочими приятными вещами.

Мне, например, платят в «Межмирторге» весьма неплохо, потому что моя деятельность нужна обществу. Земля жаждет новых товаров, новых услуг и развлечений, новых мест паломничества туристов, словом, эксклюзы. А без дилаперов ничего этого бы не было.

- Наши поэты отвечают только перед собственной совестью, - повторил я разомлевшему Анту. – И мои сограждане умеют ценить таланты.

Поэт прикрыл глаза. Наверное, ему мерещился удивительный мир, в котором толпы ценителей жаждут услышать его бредовые вирши. Увы, я соврал. На практичной Земле шансов быть услышанным и понятым у него было бы ещё меньше чем в Миогене.

- А у нас не ценят гениев, - вздохнул Ант. – Ко мне никто не размазывается.

- Грамотная раскрутка нужна, - вполголоса сообщил я. – Тысячами будут размазываться.

- Что нужно для этого? – встрепенулся поэт.

- Да есть пара секретов, - подмигнул я дружески, видя оживление жертвы зацепа. – Расскажешь про свой мир, и я что-нибудь придумаю. Мне надо знать некоторые особенности твоего мира, чтобы грамотно раскрутить тебя.

- А что про него рассказывать, - скривился поэт. – Ты ведь сам всё видел. Серо, блёкло, скучно…

Он вскочил с кресла и продекламировал, подвывая:

Я уже устал заказывать глаза и многозначительно вздыхать. Не скажешь же этому чудику, что я терпеть не могу поэзию ни в каком виде. И поэтов не люблю, особенно непризнанных.

Я подморгнул Виталику, чтобы он тоже запоминал сведения, которые нам собрался сообщить Ант. Задремавший было от скуки стажёр проморгался и приготовился внимательно слушать. Но узнавать о новом мире из уст изгоя-диссидента – последнее дело. Мы пытали Анта часа два, старательно вздыхая и закатывая глаза каждые десять минут после очередного опуса, которыми он щедро разбавлял свой рассказ. Кроме того, что Миоген – обитель тоски, зла и серости, я узнал и некоторые полезные вещи. Например, что тут умеют, помимо всяких онтронных вещей, заглядывать в прошлое и будущее и превращать материю в пространство или время и наоборот («грубую ткань в светлую даль», по словам поэта). Меня даже пот прошиб, когда я представил себе размер премии за этот проект. Сумма премии всё раздувалась и раздувалась. У моря я приобрету не домик, а целую виллу, пятиэтажную, с пятидесятиметровым бассейном и вертолётной площадкой.

- В нашем мире ты бы мог стать миллиардером при своём таланте, - неосторожно брякнул Виталик. Ему не терпелось узнать, есть ли в мире деньги или тут всё бесплатно, как еда.

Я незаметно погрозил ему кулаком, но он не заметил.

- Кем стать? – задрал брови кверху поэт.

- Миллиардером. Ну, состоятельным человеком, богатым… У кого денег много.

Между ними состоялся замечательный диалог:

- Денег?

- Ну да. Таких штук, на которые можно много разных вещей купить.

- А зачем вещи покупать?

- Чтобы их было много.

- А разве задублить нельзя?

- Задублить?

- Ну да. Разве у вас в мире нет дублятора? Это такая онтроника, которая любой предмет может размножить. Ну, сделать категорию «количество» неважной…

Этим он добил Виталика. Мир, в котором можно любую вещь размножить в неограниченном количестве, мир, в котором количество не играет роли, произвёл на стажёра огромное впечатление. Он подавленно замолчал. Пришлось вмешаться в разговор мне.

- Представь, - обратился я к поэту, - что у тебя есть какая-то уникальная вещь. Эксклюзив. Которой нет ни у кого. И все тебе завидуют. Зачем ты будешь кому-то её давать задублить, если можешь пользоваться ею сам? Только ты, один-единственный.

По лицу Анта было видно, что в поэтической голове шла титаническая мыслительная работа. Чтобы не быть голословным, я открыл первичный дилаперский набор, вынул первую вещь для зацепа – джинсы и торжественно встряхнул ими перед носом ошалелого поэта. Аляпистые штаны были щедро украшены лейблами и ярлыками. Лёгкие пошорканности придавали джинсам фирменный вид.

- Вот это вещь! – восторженно произнёс поэт, сглотнув от напряжения, и даже привстал с кресла.