— О пьянстве не беспокойтесь. Артель вытрезвит. Да и что же такое получается? Архип — мастер на все руки, и Архип гибнет. Неужели не вылечим его?

— Могила вылечит. Сядет вот пьяный на трактор — и крышка.

— Пьяного на трактор не пустим. Я сам буду следить.

После долгих опоров заявили Алексею:

— Гляди, тебе отвечать.

Трезвым «на люди» Архип выходить не любил. Трезвым он был угрюм, задумчив и совсем неразговорчив. Поэтому, услышав, что его хотят послать на курсы, не поверил и, чтобы узнать, не брехня ли это, зашел к тестю. Распил с ним бутылку водки и только тогда направился в совет.

Как обычно водится, в совете всегда толкается много народу. Куренье, тары-бары. Увидев еще из окна слегка выпившего Архипа, мужики оживились. Они ждали, что Архип скажет им что-нибудь чудное и, когда он вошел, приветливо закивали ему, уступая дорогу к столу. Но Архип не обратил на них никакого внимания. Это еще более заинтересовало мужиков.

— Обязательно выкомарит, того гляди.

У Архипа, когда он остановился против Алексея, заходили желваки на лице и маслено блестели глаза. Помедлив и вприщурку оглядев мужиков, которые уже заранее хохотали, он крикливо спросил Алексея:

— В нашем конце пустобрехи болтают, будто Архипа на курсы послать хотят? И еще болтают длинные язычки, будто супротивников этому вопросу много? Чей раздастся ответ?

Мужики так и прыснули. Вперебой крикнули Архипу:

— Верно, в трактористы тебя постричь хотят.

— Только боятся — под колеса можешь попасть.

— Трактор в Левин Дол опрокинешь.

— Зазнаешься, бабу свою бросишь.

— Чего ему трактор? Башка не сварит управлять.

Молча выслушал Архип эти выкрики, затем медленно повернулся к мужикам, посмотрел на них и поднял руку:

— Тише!

Мужики дружно умолкли.

— Что это такое? — недоуменно спросил он. — Кто сказал — Архип с вами речь поведет? Кому подумалось? Ошибка вышла. Решительно нет никакой охоты говорить Архипу с вами. Вы можете спокойно стоять и слушать, о чем он ведет беседу с Алексеем. И не к вам, оболдуям, пришел. Ясно? И молчо-ок!

Немного неприятно было Алексею — особенно перед мужиками — говорить с ним, выпившим, но он не подал виду. Как бы между прочим спокойно произнес:

— Верно. Артель решила послать на курсы трактористов именно тебя. Только артель не знает, согласен ли ты.

Лицо Архипа оживилось. Он улыбнулся, сильной рукой отодвинул мужиков, будто собираясь плясать, и не Алексею, а им ответил:

— Где работа, там и Архип! И он ни чуточки не похож на этих пустомель.

Неожиданно топнул ногой, закричал на мужиков:

— Что вам тут надо? Зачем пришли? Алексея окуривать? Марш по домам!

Но мужики не тронулись. Они еще больше сгрудились к Архипу. Они любили его, кузнеца и кожемяку.

— Еще чего-нибудь скажи нам.

Алексей вглядывался в заросшее лицо его и находил, что черная клочкастая борода совсем к нему не шла. Она делала и без того широкое лицо его еще более широким. И захотелось ему снять с Архипа этот войлок бороды и посмотреть, как он тогда будет выглядеть.

— Слушай-ка, дружище, — тихонько проговорил ему Алексей. — Хочешь, я тебя побрею?

— Что такое предлагаете вы Архипу?

— Побриться… Бороду снять… Хочешь?

Архип с таким видом ощупал свою бороду, будто только сейчас заметил ее.

— Да, — тяжело вздохнул он, — вполне согласен с вашим предложением. Архип о-очень давно хочет соскоблить эту бахтарму.

— Мездру, — добавил кто-то.

— Но остер ли наструг? — спросил он Алексея. — Не попортит ли он мне шавро?

— Соскоблит, — обещался Алексей смеясь.

Взял Архипа под руку и дорогой урезонивал, чтобы он бросил пить. Архип внимательно выслушал, потом сознался:

— Да, все Архипу известно. Только он ничего не может с собой поделать.

— Ну, что тебя заставляет пить? Горе, что ль, какое, аль так…

— Горе не горе, а беда. Архип на все руки мастер. Стало быть, дальше что?.. А вот… У Архипа большой заработок. Куда ему девать деньги? И отдает их в казну.

— Только поэтому ты и пьешь? — удивился Алексей.

— Нет. Еще у Архипа есть недомоганье. Какое? Никто не разумеет Архипа, и от этой причины тоска. Ведь Архипа надо понять. Он — ба-альшая задача.

— А ты скажи, отчего тоска?

— Эх! В голове у Архипа шурупов много, а соразмерности им нет! Почему ты техник, а я — дважды два — четыре?

— Понятно. Учиться тебе не поздно. Ты зря много пьешь. Говорят, сразу по две бутылки.

— Две-е бутылки? И это много? — удивился Архип. — Самая порция. У Архипа такой характер: выпьет он две бутылки — и, их-ты, какой весе-олай, разговорчивый, а выпьет еще бутылку, хочется Архипу драться, бороться.

Бриться Архип начал было сам, но едва коснулся бритвой щеки, как поморщился и взглянул на бритву. Вместе с мылом на ней была кровь. Виноватыми глазами посмотрел он на Алексея, покраснел, передал бритву и печально произнес:

— Круговорот головы.

После бритья иное стало лицо у Архипа. А когда умылся да вытерся и посмотрел на себя в зеркало, то, улыбнувшись, заявил:

— Архип легкость почувствовал.

Через несколько дней Архипа отправили на курсы.

Провожая, Алексей напутствовал:

— Гляди, перед тобой открывается новая дорога. Крепись, Архип! И себя не конфузь и артель. Даешь ли слово?

— Трудно Архипу, но слово… он дает!

В маленькой комнатушке, что рядом с сельсоветом, суматошный крик. Алексей несколько раз стучал в бревенчатую стену, чтобы там замолчали, но крик становился еще громче. Работать было совершенно невозможно. Бросив список по учету семенного фонда, он крикнул стоявшему возле мальчишке:

— Иди узнай, что у них там за шум. Скажи, работать мешают.

Мальчишка сбегал быстро и, блестя глазами, как большую радость сообщил:

— Сидит там у Афоньки дядя Семен Лобачев. И весь-то он кра-асный! Кэ-эк ахнет шапкой об пол и драться к Афоньке лезет.

— Изобьет, — заметил кто-то.

— Сходи сам, — посоветовали Алексею.

Народу в маленькую комнатушку комитета взаимопомощи набилось полно. Шумели, орали, требовали чего-то. Больше всех напирал на Афоньку Лобачев.

— Что у вас тут за безобразие? — строго окрикнул Алексей.

Лобачев, видимо, не ожидая, что войдет Алексей, несколько смутившись, попятился от стола. Потом, подняв шапку и старательно, долго отряхивая ее, указал на Афоньку.

— Не имеет он законного права, Лексей Матвеич. Нет, не имеет…

— Про законы молчи. Ты их нарушил. Не для тебя они писаны! — крикнул Афонька.

— Да в чем дело?

Не обращая внимания на вопрос Алексея, Афонька хлопнул тетрадью по столу.

— Я еще раз тебя опрашиваю, сдаешь ты комитету мельницу с дранкой и чесалкой добровольно аль нет?

— Да как же добровольно, черт эдакий, коли за глотку хватаешь?

— Глотка твоя широкая, во-он какая! — разинул Афонька рот. — Не скоро ее сдавишь.

— Сдавили, сдавили, окаянные. Удушили человеческую жизнь. Разе дело? Пошел в потребилку за сахаром — не дают, пошла баба за ситцем — в шею выгнали, за керосином ходил — бидон пустой принес. Как жить, подумали? Лексей Матвеич, рассуди-ка, ну? Пущай мой голос лишняй, ладно, умолкну чуток, а зачем прочего лишать? Жить-то надо? Семья-то аль виновата? Ответчица за меня?

— Тебе чего Карпунька из города привез? Сколько овец отправил? А-а, ты овцами торгуешь? Знаю я. Все я про тебя знаю! Все как есть! — кричал Афонька.

Лобачева словно собака укусила. Не обращая теперь внимания на присутствие Алексея, он затопал на Афоньку:

— Зна-аешь? Да ты как был гольтепа, так и остался. И век им будешь. А то зна-аешь! Посадили дурака, дали в руки книгу, а видишь фигу. Учить тебя, дубину, да так учить…

— А тебе, — рассвирепел Афонька за свою малограмотность, — кнутовище в глотку всучить! Шибко грамотны. Жулики вы, жу-у-ули-и-ики-и!

— Граждане, будьте свидетелями, — побагровел Лобачев. — Христа ради, будьте. Кто жулики, говори! Ну, говори, не отпирайся. Слово не воробей. Кто?