— Ну, конечно же, живите! А это я дрова заготавливаю, воду ношу. Мы ведь тут, как в деревне. Так что, не обессудьте…

— Мне бы такую квартирку!.. — любовно оглядывал, убогость избы, кандидат наук. — Сиди себе, занимайся, читай литературу…

— Кстати, Борис Борисыч, как у вас здоровье?

— Давление замучило. Сердчишко всё больше пошаливает. Ну, да ведь не сто лет жить! Пить будете? — вынул, из кармана плаща, бутылку водки.

— Уже неделю, на дух, не принимаю. В наркологию ложусь скоро. Руководство «Вечерки» настаивает…

— Поражаюсь, как вы, со своим меланхолическим, тревожным темпераментом, со слабой нервной системой, умудряетесь справляться с газетной работой. Налицо — ярко выраженная, компенсаторная функция стиля, приспособительные возможности темперамента!

— Зато, в науке не преуспел. Мяткин так и не нашел время, прочитать мою статью?

Вместо ответа, Борис Борисыч налил себе сразу полстакана «пойла», кривясь, выпил. Как же, этому славному, талантливому парню, сказать правду? Ну, недолюбливает Мяткин его, — почему, — неизвестно. Может, Клейман, у которого работал в лаборатории экспериментальной психологии личности, наговорил какие-нибудь гадости? Клейман ведь, рассчитывал, что Михаил станет вкалывать на его докторскую, выполняя определённый объём работы. А парню, видать, не по душе были идеи зав. кафедрой. Поскольку, своих мыслей — прорва! Теоретические проблемы, как орехи щелкает. То бишь, явные наклонности к сугубо теоретическим исследованиям, но никак, не экспериментальным. А Мяткину-то факты, факты подавай!..

— Со статьей, видимо, придётся еще подождать… У вас же, два кандидатских сдано?

Михаил ничего не ответил. И так всё ясно. Не дают ему хода. Все усилия напрасны. Надо было, сразу под Клеймана работать, — и дорога к кандидатскому диплому открыта. Провести серию экспериментов, а потом, написать ученический трактат. Но это не прельщало. Ведь, с дешифровкой теории Берлина что-то, наконец, стало прорисовываться…

Николаев, между тем, приканчивал бутылку и уже, собирался идти за второй. Деньги у него, на этот раз, были.

— Борис Борисыч, — решился Михаил, — я, кажется, нашел ключ к пониманию теории. Установление однозначной разноуровневой связи меж свойствами, фактически, означает экспериментальное доказательство того, что индивидуальность есть, не что иное, как человеческий генотип. Это, не побоюсь сказать, революция не только в психологии, до сих пор несущей груз, так называемой, «социальной» детерминации, — это революция, вообще, в науках о человеке!

— Ну, вы загнули, однако… Что же, по-вашему, развитие личности и её ролей в социальных группах — наследственно предопределено? Да сие панбиологизм какой-то! Нет, Берлин так считать не мог!

— Вы же, сами видите в человеке животное!

— Да, отчасти он — животное, но социальность, некая надприродность, давно уже вывели homo из мира зверей. Человек — это, как бы, кентавр с батареей биологических рефлексов. Но его психика несёт на себе, еще печать Социума, и именно это, неизмеримо, отделяет людей от животных.

— Да нет же чисто биологических и чисто социальных свойств! А есть видоспецифика биологического вида Homo sapiens, отличие которого от других видов — производство продуктов потребления с помощью разнообразных орудий. Весь фонд рефлексов, — то бишь, человеческих потребностей, — задан генетически, а Культура, в том числе и духовная, создана на базе наследственных механизмов высшей нервной деятельности.

Но, судя по всему, Борису Борисычу было уже не до полемики. Желание загасить душевные страдания водкой, брало своё. Ведь, с женой и детьми — проблемы, в институте платят копейки, в стране развал, беспредел… Что еще остаётся, как не пить?

…Запой длился четыре дня. Всё это время, Михаил, с сожалением и болью, смотрел на падение Учителя, который превратился в подобие человека. Что ж это, творится-то с людьми?..

3

«…Федорцов, обманным путём, вывел ребёнка со двора дома, на улицу Свердлова к дому № 38, где на чердаке совершил, в отношении девятилетней девочки развратные действия, а затем, и действия, повлекшие смерть в результате насильственной асфиксии. Федорцов острым предметом выколол жертве глаза и изрезал половые органы…» — читал судебное постановление Михаил, делая выписки в блокнот. «Классный будет материал, — думал он. — Такая душераздирающая жуть… А читателям, этого только и надо. Недаром Стас, зам. редактора, требует от меня острых, скандальных сюжетов. Нынешние газеты — да наша же «Вечерка», — подобным и выживают в конкурентной борьбе с другими изданиями…».

И то, правда. В последние полгода, «Вечерка» стала заметно сдавать, — рекламы поступало мало, бумага вздорожала, печатные услуги тоже. А отсюда, низкий тираж, снижение зарплаты сотрудникам. И в розницу-то покупают газету неохотно. Вон, в печатных киосках, — чего только нет! Пестрят ассортиментом. Уж, и цену снизили за экземпляр, а толку никакого. Вот почему, редакторат поставил перед журналистским корпусом задачу: во что бы то ни стало, привлечь внимание читателя, — то есть, хоть чему, — с известной оговоркой, разумеется. Лишь бы, «Вечерку» разбирали, как в былые времена.

«Да что там скрывать! — с горечью, высказался как-то Никитский. — Гибнет газета, недолго осталось. Точно, — «Новь» приберёт скоро к рукам, сделает дочерним предприятием. Их тираж — 60 тысяч экземпляров, — не то, что наш. Поэтому и рекламу туда несут. А главное имидж, — издание-то областное, не чета городской «Вечерке»! Помяните моё слово — будем под ними ходить».

Так, в принципе и получилось. Главного редактора, «Новь» сразу заменила своим человеком. Кардинально переделали и оформление макета. Лишний балласт из сотрудников поувольняли, произвели перестановки оставшихся кадров. Но, по большому счету, ничего это не дало. Газета хирела и хирела на глазах. Понятно, что такое положение дел отражалось на настроении журналистов, — зарплата ведь, в два раза снизилась, а работы стало больше.

Михаил, как и все, тоже упал духом. Пьянки участились, а отсюда — недовольство начальства. «Алкаша», уже пару раз, выводили за штат, но потом, опять, неизменно возвращали, поскольку журналист был способный. И редактор, Сысоев, настаивал, чтоб сотрудник полечился от алкоголизма. Хотя, его самого, вечеркинцы, чуть ли не каждый день, видели пьяным после работы…

— Александр Иванович, вот ты в журналистике, уже много лет, в наших изданиях городских, где только не работал… — Михаил брал иногда, «уроки» у газетного «волка» Никитского. — Может, мы не пользуемся спросом, потому, что «Вечерка» пишет о городской херне, типа коммунально-бытовых нужд или расхваливания местной администрации? Надо внести, наверное, какую-то свежую, острую, политическую, что ли, струю?

— Всё дело в имидже, который у нас слабоват, — отложил прочитанную статью Никитский. — Пишем, к тому же, по-старинке, как в старые советские времена. Я хоть и коммунист, но теперь другой политический расклад, — вот, мы и в жопе. Нужна другая концепция газеты. Но, даже это, вряд ли поможет… А политика, всем уже надоела. Поэтому стоит ли?

— Неужели, теперь у коммунистов нет никаких шансов? Да вы-то сами, с Шаровым, хоть верите своим утопическим идеалам?

Никитский нахмурился. Закурил.

— Надо верить. Другого выхода нет. Люди, неизбежно, будут стремиться к чему-нибудь светлому, справедливому, хотя это, в принципе, не достижимо. Но если остановимся в своём стремлении, что тогда будет с обществом? Съедим ведь, друг друга!.. И потом, от людей, мало что зависит, если посмотреть с другой стороны. — Никитский сбросил пепел. — Личный выбор не субъективен, но объективен. А альтруистическое начало, у человека, не следует отрицать. Если бы не было его, общество никогда бы не выжило и не прогрессировало бы. Сие подтверждаю уже, как биолог. Кстати, ты, газетчик, должен являться проводником, носителем этого альтруизма, выражая общественные, народные нужды. Так что, иди, давай, — работай!..