5

Под утро, Михаил проснулся от пронизывающего холода. В доме никого, кроме него, не было. Глянул, и ахнул: рама в окне разворочена, ветер раздувал порванные шторы. «Что здесь произошло?!» — припоминал вчерашнее. Открыл шкаф, — боже! — вещей, что были, там не оказалось, а из буфета на кухне, ворюги утащили всё содержимое, кроме научных книг. Даже никому не нужные фотографии! Пропал и старый, облезлый баян с выпирающими планками, на котором занимался, когда еще ходил в музыкальную школу…

«Вот сволочи! А окно-то, зачем ломать? Можно ведь, унести ворованное через дверь… Не понимаю!.. Может, пьяные, хотели инсценировать кражу, будто, кто-то залез с улицы?» — лихорадочно размышлял Михаил, закрывая окно покрывалом с постели.

Раскалывалась голова. Отправился, через дорогу, к отцу. Дверь была нарастапашку. Батя валялся на диване, — в дупель пьяный. Резко пахло мочой, перегаром и еще, черт знает чем. Дом полностью выстудился. На столе — батарея пустых бутылок, клеёнка скомкана, в разлитом пиве лежало несколько денежных купюр.

«Видать, сходил уже купил. Опохмелился. Теперь будет лежать, как свинья, в собственном дерьме, не вставая. Надо, хоть прикрыть его чем-то… Холодища-то какая! Ну, и наломал, вчера я дров!».

Михаил подобрал смятые деньги, слил остатки водки в стакан, залпом выпил. И тут, на пороге, появилась тётка, младшая сестра отца, — толстая, молодящаяся баба в осенней куртке. Затарахтела:

— Боже мой! Запил!.. И ты, что ли, пьешь? Кто окна-то, в доме побил? Нужно срочно, телеграмму отправить в Челны, а то, вы вдвоём натворите дел! Всё ведь, ворьё вынесет из хаты!

Михаил не стал слушать, развернулся и пошел на местный рынок. Если что, тётка посмотрит за отцом. А ему, нужно срочно принять, чего-нибудь, «на грудь», а то мутит, что-то шибко…

…Под вечер, нежданно-негаданно, прибыл друг, — Юрка Волгин, с которым еще в юности учились в музыкальном училище. Рослый, кареглазый, с персиковым румянцем, в дорогом, добротном костюме и кожаной куртке. В своё время, Юрка нашел неплохое, в финансовом отношении, местечко и теперь, жил с женой и двумя близняшками-дочками, как говорится, прилично. Ну, не новый русский, конечно, но всё-таки… К Михаилу, хотя и редко, наведывался. И всегда, с бутылкой.

— A-а, владелец заводов, газет, пароходов…

— Михайлушка, Бог ты мой, бухаешь, что ли?! И батя запил?! Ну, вы даёте! Это, конечно, от радости плачешь, что друга увидел? Татарская морда! Ну, рассказывай, как жизнь бестолковая!

Алкаш, и вправду, раскис, заливаясь пьяными слезами. Было жалко отца, себя, своей неудавшейся судьбы. Юрка же, не в пример, был бодр, весел и неистощим на шутки. Ни дать ни взять, Арлекин с неудачником Пьеро.

— Да не переживай! Помнишь, как с Мальцевыми в поход ходили, в пещеру? Вот, были времена! Ничего не боялись, — в такую нору, под землю, залазили! Молодые… Думаю, — это лучшие наши годы… — Волгин разливал, принесённую водку, по стаканам.

— Лучше скажи: сколько бабок, у тебя, в банке лежит? — оборвав Юрку, спросил пьяный Михаил, настроенный не столь радужно.

— Ну, 250 тыщ долларов. Устраивает? Че докопался-то до денег? Завидуешь, что ли?

— Было бы, чему завидовать… А ведь, в училище казался совсем другим. Стремился к мастерству, творчеству… А сейчас, променял это, на счет в банке! Все вы — на одно лицо!

— Если б, у тебя семья была, другое бы лопотал, творец! — огрызнулся Юрка. — Давай-ка, лучше бухни!

Но его друг, уже валился на кровать.

…Мать примчалась из Челнов, через пару дней. Михаил к тому времени, был, что называется, в тяжелом состоянии. Как, впрочем, и Игнатий Иванович, превратившийся в пьяное животное, ходившее под себя. Оба просились в больницу, так как без медицинской помощи и изоляции, попросту, не могли выйти из запоя. В наркологии, как назло, не было мест. Оставалась одна психбольница. Мать, для обоих, вызвала бригаду.

Глава 2

1

— Ну что, с прибытием, Михаил Игнатьевич? — заведующий первым отделением, Вадим Геннадьевич Мыльников, улыбался. — Опять, значит, к нам! Не часто ли, — как думаете? Смотрю, пьянка для вас, стала главным содержанием жизни? Как состояние?

— Пока тошно… — Михаил, пряча глаза, пожал протянутую руку. Ему было неловко перед врачом, — небритому, опухшему, подавленному.

Опять, эта чертова, наблюдательная палата! А в отделении, — почти те же, знакомые лица. Лежат-то подолгу, из одного района, а, к примеру, такие, как Вадик Татаровский или Стас Шлёп-нога, — эти, годами живут здесь. Одного родня не забирает, а другому идти некуда, — жить попросту негде…

Сосед по койке, татарин Батыров, сам с собой о чем-то разговаривал. В коротких, чуть ниже колена, хэбэшных штанах, обросший, — взгляд безумца. Подошел к окну и долго смотрел в него, беспокойным взглядом. Потом, присел на корточки и стал что-то искать, между отделениями батареи. «Нашедши», быстро положил себе в рот, «переживал». Начал подбирать какие-то крошки с пола, — и опять в рот.

Михаил смотрел на всё это, с растущей тревогой. «А что, если такой вот придурок, ночью, возьмёт подушку, да и задушит? Были ведь случаи! А в четвертой «конюшне», где хроники лежат, тоже убийство произошло. Один доходяга-псих, воровал ночью сигареты у больных, дак Фидель, авторитет палаты, поймал его и, за пачку «Примы», так избил, что тот, через некоторое время, в реанимации помер! А Фиделя, после, отправили на «спец» — стационар для больных-убийц, который, похуже будет всякой тюрьмы! Там режим — строгач! Не то, что здесь — «ясли для детей». Не позавидуешь…».

Через неделю, Михаила перевели не в первую, «элитную» палату, как он предполагал, а как раз в четвёртую, худшую, в которой психов держали, выпуская только в туалет, покурить, да в столовую. Санитар, злющий, как собака, сидел рядом на посту, карауля двери с окошком, забранным железной решеткой.

В первую же ночь, у Михаила украли сигареты, спрятанные в подушке. «Это Обезьяна! Больше некому! Крыса! — подбежал с горящими глазами Сашка Патлусов, 18-летний психопат, отчаянный драчун и нарушитель спокойствия в палате. — Сёдне вечером, с Капризкой устроим ему хорошую жизнь!».

Обезьяна представлял собой жалкое, пускающее слюни, тут же мочащееся, даже не ходя в туалет, подобие человека, — всеми презираемое и получающее, одни подзатыльники и пинки. Он ничего не понимал, кроме элементарных инстинктов — поесть и покурить. Босиком, вечно голодный, что-то мычащий и, постоянно, ворующий у своих сопалатников. В прошлом, до болезни, был офицером милиции и, видимо, еще и поэтому заслужил ненависть окружающих, живущих по законам зоны…

Сашка с Капризкой, — тоже, молодым принудчиком-дурнем, попавшим в психушку за хулиганство и кражи, — скакали по сеткам кроватей, издавая громкое ржание. Потом, прямо по застеленным постелям, начали гоняться друг за другом. Психи их боялись: если кто «возбухнет», тут же получит по морде. Набегавшись, наоравшись, неугомонная парочка стала «вершить суд» над Обезьяной.

«Будешь еще воровать, падла?!» — Сашка, пиная Обезьяну в живот, бил кулаками по спине и лицу. Тот, согнувшись, закрыв голову руками, забился в угол. «Будешь?! Будешь?!» — Сашка вошел в злой раж, ему «помогал» Капризка. «Ну, хватит, хватит, наверное, Саша! Проучили, и хватит! — вступился Михаил. — Вас же, потом, за избиение и накажут!». Но рассвирепевшие драчуны, даже не слышали. «А-а!» — заорал Обезьяна, и, на счастье, вошел санитар Серёга, — высокий, здоровый мужик, только что заступивший на вечернюю смену.

«Ну, че вы делаете, в натуре? — Серёга был редким исключением из персонала, жалеющий психов. — Хватит, я сказал! Неужели не соображаете, что это больной человек, который ничего не понимает… И остальные, тоже хороши! — крикнул собравшейся толпе. — Над человеком издеваются, а сами молчите! Сашка, еще раз такое повторится, на пять вязок, б-дь, привяжу!».