— Да вот, направили нас в штаб для получения правительственных наград, а здесь говорят: нет знаков. Хотелось бы все же живым получить…

— Для вас есть. Вы награждены орденом Красного Знамени. Нет только Красной Звезды.

Войдя в блиндаж и пригласив нас, Вавилов вручил награды всем, кроме тех, кто удостоился Красной Звезды, тепло поздравил и пожелал новых успехов в боевых делах.

Командир полка с комиссаром подготовили нам праздничную встречу. В штольне было больше света, чем обычно, на столах — ужин. Майор Долгов приветливо предложил нам раздеться, показать кто что заслужил и садиться за стол. Все получилось очень торжественно, я бы даже сказал, трогательно.

Спустя некоторое время в части произошли некоторые изменения. В связи с упразднением института комиссаров направили куда-то на учебу Тимошенко. Из госпиталя вернулся в полк прежний наш командир Иван Аникеевич Самчук (майора Долгова назначили командиром 42-го гвардейского полка), а замполитом у нас стал майор Касатов, бывший секретарь парткомиссии дивизии. Хотя в военном отношении он был не очень подготовлен, но этот недостаток восполнялся его общей образованностью и смелостью. К солдатам Касатов относился с глубоким уважением и пользовался у них непререкаемым авторитетом.

Иван Аникеевич начал с обхода боевого порядка полка. К нам в батальон он прибыл уже с наступлением темноты и провел у нас почти всю ночь. Пошли в роты. Ветераны части с радостью приветствовали возвращение Самчука из госпиталя, а новички расспрашивали, каков он.

Самчук дотошно осмотрел все блиндажи, поговорил с пулеметчиками и автоматчиками, удостоверился, что они знают секторы обстрела. С особым пристрастием (сам он в прошлом был командиром пулеметной роты) проверил подразделение Самохина. Лично попробовал, безотказно ли действует оружие. Пулеметы работали безупречно, расчеты хорошо знали свои боевые задачи и четко отвечали командиру полка на его вопросы. Иван Аникеевич поинтересовался, всегда ли у Самохина такой порядок.

— Всегда, — ответил я.

Самчук тут же, на огневой позиции, объявил капитану Самохину благодарность.

Похвалил он и Сафронова, командира 2-й роты, за продуманную оборону. Особенностью позиции этой роты была близость к противнику. Здесь все было приспособлено к мгновенному открытию огня. В нишах лежали снаряженные ручные гранаты. В случае необходимости их можно было сразу бросать.

Иван Аникеевич Самчук был чрезвычайно требовательным в вопросах дисциплины, исполнительности, оформления документов. Он учил нас всему и всегда. Помню, меня срочно вызвали в штаб полка. Я как был, так и побежал. Поверх моей ватной стеганки не оказалось ремня.

Самчук недоуменно спросил:

— Где ремень?

— На гимнастерке.

Сделав мне замечание, он назвал это распущенностью.

— Когда идешь к старшему начальнику, должен быть всегда одет по форме.

Я чуть не сгорел от стыда. Урок этот запомнил на всю жизнь, и сам стал ревностно следить за внешним видом своих подчиненных.

Однажды вечером, когда все стихло, над рекой поплыли вихревые мелодии штраусовских вальсов.

Когда музыкальная передача окончилась, послышалась громкая немецкая речь. Это началась наша передача для немецких солдат. В ответ фашисты открыли пальбу, но не активно, без напора. Тогда с нашей стороны небо прорезали хвостатые реактивные снаряды, и в расположении фашистов загрохотали разрывы. Потом наступила тишина. А через некоторое время снова полилась мелодия вальса «Дунайские волны».

Неприятельских солдат агитировали и по-другому.

Однажды в штаб батальона пришел боец лет тридцати, полный, в мешковатой гимнастерке, и доложил, что он, рядовой Пуриц, прибыл, чтобы вести от нас передачи для солдат противника. У него был рупор и текст обращения. Признаться, мы к этому мероприятию отнеслись с недоверием. Однако, поскольку Давид Семенович Пуриц был послан старшими начальниками, его проводили в 1-ю и 3-ю роты, а оттуда — в трансформаторную будку, самую близкую к врагу точку. Пуриц начал по-немецки говорить в рупор.

Фашисты сперва молчали, а потом открыли стрельбу, на которую мы ответили, как обычно, шквалом огня. Перестрелка утихла. Пуриц опять начал свою передачу, и снова повторилось то же самое.

Однако постепенно гитлеровцы стали привыкать к нашей пропаганде и все меньше мешали передачам.

25-ю годовщину Октябрьской революции батальон встретил на прежних позициях. Мы пытались всячески активизировать свои действия, особенно после того, как наши войска 19 ноября перешли в наступление. Что оно будет, нам никто не говорил, мы лишь догадывались об этом и по сосредоточению свежих войск, и по накапливанию боеприпасов, и по усиливающимся ударам артиллерии.

И вот наступление началось. Началось как-то неожиданно, даже незаметно. Сначала мы слышали орудийные раскаты где-то справа, потом слева. Все встрепенулись, и не было предела радости людей, когда Совинформбюро сообщило, что наши войска прорвали вражескую оборону.

Мы чувствовали, что теперь и нам нужно что-то предпринимать. Людей охватил невиданный энтузиазм, прилив инициативы. Кое-кого даже приходилось сдерживать.

Штурмовые группы 3-го батальона и 2-й роты 1-го батальона предприняли атаку зданий Военторга и школы № 38 по улице Смоленской, превращенных фашистами в сильные опорные пункты с хорошо организованной системой огня. Благодаря тщательной подготовке штурмовые группы действовали четко и слаженно, и гитлеровцы были разгромлены. Оба здания перешли в наши руки. Особенно яростное сопротивление гвардейцы встретили в помещении Военторга. Неприятеля пришлось там выковыривать из каждой щели.

Дважды пытался противник отбить здание школы, но цели не достиг. Вечером при поддержке двух танков враг бросил в атаку свежие подразделения. Разгорелся неравный бой, он длился два часа. Захватчикам удалось ворваться в школу. Однако 2-я рота 1-го батальона во взаимодействии с подразделениями 3-го батальона решительным ударом уничтожила их.

В таких схватках пролетел декабрь. Наши наступавшие войска ушли далеко на запад, освобождая советские города и села, вызволяя советских людей из фашистской неволи. Наголову был разбит Манштейн. Шансов на спасение у окруженной вражеской группировки в районе Сталинграда не было.

В канун нового, 1943 года мы у себя в батальоне решили произвести огневой налет на позиции неприятеля.

В 23 часа 58 минут Тимофей Андреевич Нефедьев, Михаил Иванович Ильин и я поднялись на НП. В воздух взлетели две красные ракеты. Не успели они погаснуть, как начался огневой налет. В то время, наверное, даже самая великолепная музыка не радовала бы наш слух так, как мощный огонь всех наших средств, заставивший врагов замолчать, забиться в свои норы, дрожать в страхе.

Такая же стрельба велась и на участках других батальонов. С противоположного берега к нам подключились артиллеристы.

Новый год всем нам принес долгожданную перемену. В январе развернулись значительные события, нарушившие нашу размеренную боевую жизнь. Началось с того, что нашему батальону было приказано занять рубеж, который до этого оборонял 42-й гвардейский полк — его перебрасывали в район завода «Красный Октябрь», где создавалась ударная группировка.

Принимать оборону пошли вместе с командирами рот. И тут я увидел знаменитую мельницу с продырявленной трубой и не менее знаменитый дом Павлова. Дом как дом, таких в городе было немало, но он вошел в историю потому, что там героически сражались на протяжении всего периода сталинградских боев советские гвардейцы. Из этого здания хорошо простреливалась вся лежащая впереди местность. О доме Павлова написано очень много. Мне хочется добавить лишь несколько деталей: во-первых, там имелись постоянно действующие огневые точки и засекреченные. Последние открывали огонь только в случае крайней необходимости. Во-вторых, две или три огневые позиции пулеметов были вынесены на десять-пятнадцать метров вперед и соединялись с домом тоннелями, по которым можно было пройти согнувшись и протащить станковый пулемет. Эти вынесенные огневые точки имели хорошие секторы обстрела и прикрывали все подступы к дому.