— Ну, Миша, выздоравливай побыстрее и обязательно возвращайся к нам. Пиши из госпиталя.
— Мертвые не пишут.
— Да выбрось ты из головы эту глупую мысль! — вскипел я. — За жизнь нужно бороться, а ты говоришь так, словно тебя уже нет в живых.
— Мне очень плохо…
Линейка увезла Сазонова.
…Отчетливо помню тот злосчастный день и разговор с командиром дивизии, который перед отъездом с хутора подозвал меня и поинтересовался, как был ранен Сазонов. Я ему все рассказал, как на духу.
— Ты уже не мальчик, а заместитель командира полка, — заметил генерал Бакланов. — Пора уяснить, что командуют боем командиры до роты, а начиная с батальона — управляют боем. Вот и потеряли лучшего в дивизии комбата.
— Виноват, товарищ генерал.
Бакланов все время смотрел прямо мне в глаза, и я, чувствуя свою вину, опустил голову, кляня себя в душе за браваду, которая так дорого обошлась нам.
— Голову опускать нечего, впереди еще много дела, а на будущее учти.
— Есть!
— Сазонову сделали операцию, ему стало легче. Вечером поезжай к нему, возьми с собой чего-нибудь повкуснее, заверни в штаб дивизии за письмом, я ему напишу. Машину даст командир полка.
Генерал уехал.
Вечером на машине Палицына я поехал к Сазонову. В темноте разыскал населенный пункт, где должен был находиться медсанбат, но он уже свернулся и уехал отсюда. Мне сказали, однако, что часть раненых еще здесь и ждет эвакуации в госпитали. Я стал расспрашивать жителей, не знают ли они, где лежит раненый капитан. Мне указали на хату, где будто бы был какой-то капитан. Постучался. Долго никто не открывал. Затем женский голос спросил:
— Кто там?
— Свои. Скажите, не у вас ли лежит раненый капитан?
— У нас.
— Откройте, пожалуйста…
Дверь открыла хозяйка хаты. Ко мне метнулась Вера и горько заплакала: капитан умер.
— Где он?
— Здесь…
Потрясенный несчастьем, я вошел следом за хозяйкой и Верой в горницу. Михаил Александрович Сазонов лежал на широкой лавке в чистой отутюженной форме. Я оторопел, зачем-то положил к рукам Михаила конверт с уже ненужным письмом генерала Бакланова и сел в ногах.
Не стало еще одного героя, ветерана полка, а ведь победа уже близка…
Бакланов приказал мне организовать и провести похороны. На следующий день, сопровождаемый небольшим оркестром, почетным караулом и эскортом, Миша Сазонов отправился в последний путь. Он похоронен на станции Затишье в привокзальном сквере недалеко от перрона, под сенью трех деревьев. Выбирая место, мы хотели, чтобы оно было на виду, чтобы люди ухаживали за этой священной могилой и чтили светлую память об отважном офицере-гвардейце, кавалере многих орденов.
Преследуя противника, наш полк 12 апреля вышел к Днестру в районе Ташлыка. Мы получили пополнение, и снова у нас вместо одного батальона стало три. Правда, третий еще не был обмундирован и находился в тылу.
В подготовке к переправе через реку незаметно пролетели сутки. К вечеру провели рекогносцировку. Плацдарм на противоположном берегу Днестра уже был захвачен частями другой дивизии. Переправляться туда полк начал во второй половине следующего дня. С 1-м батальоном, которым теперь командовал Мирошниченко, переправился и я. Со мной был секретарь комсомольской организации полка лейтенант Александр Николаевич Шалупенко, смелый и скромный офицер. Все, что нужно, он делал самым добросовестнейшим образом. Целищев остался на переправе и был занят переброской артиллерии.
Полку предстояло расширить плацдарм, наступая в направлении Пугачени и далее, на днестровские кручи. Занимаемый нами пятачок пока ограничивался поймой реки, покрытой кустарником и невысокими деревьями.
Когда батальон выходил на исходный рубеж, Шалупенко сказал, что меня просит подойти подполковник Харитонов (бывший наш командир полка); его окоп находился в кустарнике.
— Здравствуйте, Александр Данилович!
— Иван Иванович, помоги, — попросил Харитонов. — Мне сейчас доложили, что близ окраины села Пугачень накапливаются гитлеровцы. Там их уже более двухсот человек. Если они пойдут в контратаку, отражать нечем.
Наши задачи совпадали. Мы готовились атаковать противника как раз на этом направлении. Единственное, что нам требовалось; это поддержка артиллерии: наша еще не переправилась.
— Попробую дать такую команду, — пообещал Харитонов.
Тем временем батальоны, с ходу атаковав и разгромив противника у Пугачени, очищали кустарники и лес. Слышались автоматные и пулеметные очереди, изредка взрывались гранаты. Никого не было видно, бой и продвижение подразделений угадывались только по выстрелам. Помогая друг другу, шли к переправе раненые.
Уже стемнело, когда батальоны, прочесав окрестность, расположились на большой поляне. Появилась полковая артиллерия во главе с Целищевым и саперы под командованием Кулешова. Здесь я встретился со своим земляком майором Вишневским — командиром батальона из 97-й гвардейской стрелковой дивизии. Он сказал мне, что связи ни с кем не имеет и намерен взаимодействовать с нами. Я доложил об этом командиру своего полка.
Перед нами высились обрывистые, почти отвесные кручи, забраться на которые не представлялось возможным. Послали разведчиков поискать проходы. Дорога была найдена, и все три батальона и артиллерия двинулись по ней. Под утро овладели небольшим населенным пунктом и стали закрепляться.
Когда рассвело, мы увидели левее себя незнакомых нам солдат. Оказалось, это одна из частей 3-го Украинского фронта (мы входили в состав 2-го Украинского фронта). Потеснив неприятеля, наш полк занял часть господствующих высот и в течение дня улучшал свои позиции.
Меня вызвал генерал Бакланов и поставил задачу: утром 16 апреля перейти в наступление, разгромить противостоящего противника и овладеть холмом, который вытянулся по фронту более чем на километр. С нами должен был наступать танковый батальон. Атаку, предупредил Бакланов, предварит двадцатиминутный артиллерийский налет. Левее будет наступать 42-й гвардейский стрелковый полк.
От Бакланова я поехал к командиру танкового батальона. У него в строю было пятнадцать или шестнадцать тридцатьчетверок. Мы договорились о совместных действиях, сигналах, сверили часы. После этого я отправился к артиллеристам уточнить порядок арт-обеспечения завтрашнего наступления. Командира 32-го гвардейского артиллерийского полка подполковника И. А. Агеева и его заместителя застал на НП, и мы также быстро решили все вопросы, связанные с взаимодействием. Комбатам был отдан приказ к утру незаметно сблизиться с противником и занять рубеж атаки.
Теперь можно было хотя бы час-другой поспать. Мы с Шалупенко, Целищевым и связистами разместились в немецком блиндаже, в котором оказалось полным-полно одеял, шинелей и прочего барахла. Лег и сразу, как убитый, заснул, наказав перед тем телефонисту, чтобы разбудил в 4.00. А если прибудет командир полка — немедленно.
Поспать пришлось мало. От дурного сна подхватился и больше уже не ложился. Скоро должна была начаться артподготовка, и я отправился на НП к артиллеристам. Там находились и Николай Дмитриевич Целищев, и командир истребительно-противотанкового дивизиона Иван Григорьевич Розанов, которому, кстати, вскоре было присвоено звание Героя Советского Союза.
— Пехота готова? — спросил, улыбаясь, Агеев.
— Пехота всегда готова, надо только, чтобы бог войны проложил ей путь.
— Постараемся. Все пристреляно, ждем сигнала.
Когда все готово, последние минуты тянутся особенно долго. Наконец загремели залпы. Снаряды ложились точно в расположении противника. Постепенно все вокруг заволокло дымом и пылью. Затем пошли танки, поднялись стрелковые подразделения. Все действовали дружно, напористо. Гитлеровцы не выдержали натиска, попятились.
— Ну, друзья, — сказал я артиллеристам, — мы поехали вперед, сопровождайте огнем.
Мой водитель Гриша подал мотоцикл. Я сел в коляску, в которой был установлен спаренный трофейный пулемет, стрелявший патронами от автомата и парабеллума. Целищев устроился сзади водителя. Сиденье на моем БМВ было плохонькое. Гриша обшил его куском малинового бархата, и оно не очень-то гармонировало с общим видом боевой машины.