«Но эти мужланы ничего в книгах не смыслят!» — решил Косульников, наблюдая за следователем.

Тот отодвинул стекло, взял с полки Конан-Дойла — так себе, дешевенькое издание, приложение к «Огоньку». Читала жена. Следователь снял тома с полки, положил их на подоконник, принялся листать.

«Вынимай! Клади!» — шептал Аркадий.

Но следователь почему-то не стал снимать с полок все книги, — видимо, передумал. И правда, если ворошить все книги, то работы хватит и на завтра. Он поставил тома Кона-Дойла обратно, задвинул стекло на полке, бегло посмотрел еще две-три редкие книги и, бросив осмотр, подошел к столу.

— Ключи от ящиков у вас? — спросил он, заглянув в соседнюю комнату, где сидел Косульников.

— Ящики открыты, — сказал он.

Сказал — и от души отлегло: не знают!

И он услыхал, как следователь отодвигал ящики стола — один, другой, третий. Косульников знал, что в столе нет ничего: он не держал в нем ни ценностей, ни деловых бумаг. Так, лежала кое-какая мелочь, необходимая в хозяйстве. И потому, когда минуту-другую спустя следователь вышел в гостиную, Косульников со злорадством посмотрел на то, что он несет.

А вынес он серебряный портсигар с массивной крышкой, из которого Косульников угощал своих компаньонов, играя в шахматы. Он любил сам брать сигареты не из пачки, а из портсигара и угощал других. Теперь белобрысый положил портсигар на стол вместе со сберегательной книжкой.

Гужов не стал глядеть ни на портсигар, ни на книжку.

— Ищите, ищите, — сказал он. — Это для отвода глаз.

Следователь снова вернулся в кабинет.

Вернулся и — стук! — ударил по подоконнику кулаком.

«Знают!» — насторожился Косульников. Он глаз не сводил с белобрысого, стучавшего по подоконнику.

Тот постучал по одной дубовой доске, по другой. Подоконники были массивные, края закруглены, но не простой фаской, а ложбинкой. Очкарик внимательно осмотрел эту ложбинку, еще раз постучал… Что-то показалось ему в этом звуке подозрительным: пустота! Тогда он потрогал фаску — она сдвинулась. Он легонько отодвинул ее в сторону, а там, в скрытой от глаз нише подоконника, виднелись глазки замка — как у доброго сейфа.

— Вот это да! — вырвалось у следователя.

Трудно понять, что было в этом восклицании — любование ли тем, как добротно все сделано, или довольство своим успехом. Как бы там ни было, Косульников, наблюдавший за следователем, вобрал голову в плечи, как при ударе.

— Ключи? — сказал следователь.

— Нет ключей. Ломайте! — тоном обреченного сказал Косульников.

— Вот! — Гужов вынул из кармана связку ключей.

Каких только ключей не было в этой связке — и номерные, и плоские, словно щуп, и большие. Косульников с удивлением поглядел на эту связку и со злорадством подумал: «Пусть подбирают». Однако уже через минуту-другую послышался характерный шорох выдвигаемого ящика. Косульников сидел, слушал, подавленный тем, что они так быстро обнаружили его тайник, который он сам выдумал, и один надежный слесарь сделал ему ящик и все пытал Аркадия: почему они такие плоские?

«Нашли и плоские, — подумал теперь Косульников. — Любые найдут. И чего он там перебирает? Просматривает небось».

Но следователь тут же появился вновь, неся черную коробку с перламутровой отделкой. Он поставил коробку на стол перед Гужовым и открыл. Казалось, солнце ударило в глаза: коробка была полна всевозможных драгоценностей — десятки разных колец: просто золотые, гладкие, с дорогими камнями, серьги и колье ручной работы из золота и зеленовато-белые — из жемчуга. «Наверное, многие бы женщины позавидовали б этим украшениям!» — подумал Гужов, рассматривая их. Видавший многое, он только молча кивал. Судя по выражению его лица, он ожидал всего, но то, что увидел, превосходило его ожидания.

Косульникову нечего было сказать, и он, вдавленный в кресло, молча глядел на ценности. Коробка была невелика, но сколько же она вмещала в себе радости, когда он приносил украшения.

Жена приходила в восторг от всякой мелочи, от каждой его покупки. Она наряжалась перед ним, примеряя колье или бусы: надевала на себя вечернее платье и, возбужденная, радостная, плясала и резвилась. Потом она снимала с себя украшения и больше не вспоминала о них.

Гужов стал разбирать драгоценности, сортируя их: кольца — к кольцам, браслеты — к браслетам. А очкарик снова ушел в кабинет и вышел, неся сберегательные книжки — основные его сбережения, о которых никто не знал. Это была его тайна. Книжки он заводил в разных сберегательных кассах города. Большинство их было на его имя. Но были тут и сберкнижки, заведенные на жену и дочь. Он сделал эти вклады так, на черный день, по десять тысяч в каждой.

Сберкнижки лежали в том же ящике, где хранились и самые дорогие для него бумаги — договора на поставку металла колхозам. И едва Гужов, отодвинув от себя коробку с драгоценностями, протянул руку к сберкнижкам, Косульников, стараясь упредить его, сказал поспешно:

— Вы не имеете права смотреть! Тайна вклада охраняется государством.

— Посмотрим, если надо.

— Все сделано на законных основаниях. Заработано трудом. Посмотрите договора с колхозами. В них все оговорено.

— Не беспокойтесь. Если на законном основании, вам нечего переживать. — Гужов развернул одну бумагу, другую. Он прочитал текст договора, перевернул его другой стороной, где стояли подписи сторон.

Тут были бумаги с аляповатыми, размашистыми подписями и были договора, подписанные четким почерком.

— «Т. Варгин…» — прочитал вслух Гужов; он отложил в сторону бумагу и позвал: — Никитенко! — Он указал на коробку с драгоценностями и добавил: — Толя, опиши!

Никитенко еще писал, когда в комнату бесшумно вошли оба милиционера.

Косульников знал, зачем они явились.

Первым желанием было желание возмутиться, крикнуть что было силы: «На каком основании?!» Он сидел в гостиной за круглым столом, зажав руки меж колен, и думал: «Как четко они сработали, сволочи! Опередили. Да, опередили — тут ничего не скажешь». Он не успел убрать ни денег, ни ценностей. Даже злополучный светильник, который он только что купил, стоял на виду, как символ богатства, символ жизни, потраченной впустую. Как он радовался этой покупке. И вот она стоит — никому не нужная, пустая.

На шишковатом лбу Косульникова — с большими гладкими залысинами — выступила испарина. Крупные капли пота нависали над глазами, застилая их. Надо было достать из кармана носовой платок, вытереть пот. Но он боялся пошевелиться.

— Потрудитесь предъявить ваш паспорт, — попросил Гужов.

Косульников сделал усилие, чтобы встать. Ноги вдруг стали непослушными, ватными. Превозмогая слабость, он встал, прошел в кабинет, к столу, за которым любил принимать гостей. К столу, где он играл в шахматы. Где он играл с этим «инструктором» по передовым методам труда.

Все с тем же усилием открыл березовую шкатулку, в которую мимоходом заглянул следователь, стал рыться в ней, отыскивая свой паспорт.

Косульников знал, что такое лишиться паспорта, — и медлил.

Гужов встал. На его место сел Никитенко. Его дерматиновая папочка была раскрыта. Видна была стопка чистой бумаги и поверх нее — серый бланк. Косульников сразу же понял, что эта бумажка — ордер на арест. Только увидев эту бумагу, он швырнул на стол паспорт.

Гужов взял его, посмотрел и, убирая в карман, подтолкнул серую бумажку на стол, чтобы Косульников прочитал ее.

И когда Аркадий прочитал, Гужов спокойно сказал:

— Гражданин Косульников… вы арестованы.

Косульников машинально поднял руки.

— Не надо, — усмехнулся Гужов. — У вас ведь оружия нет?

— Не-е-т… — протянул чуть слышно он.

Земля, разморенная теплом, парила. Над полем, которое открылось сразу же за деревенскими оврагами, ходили голубые волны марева. В этих волнах дальний лес, уже загустевший от первой зелени, дрожал и горбатился. Все вокруг дышало, свиристело, радовалось обилию тепла и солнца: во дворах пели петухи, в садах, только что зацветших, щелкали скворцы, в полях заливались жаворонки — и трели их слышны были даже в машине.