Варгин догадывался, о чем они шептались.

Семь лет секретарствует Долгачева в Туренино, и все привыкли к тому, что Екатерина Алексеевна одинока, одна, без мужа, воспитывает дочь. И вот объявился Тобольцев. Объявись Тобольцев раньше — одновременно с Долгачевой, — не было бы никаких толков: приехала новая секретарь райкома с мужем и девочкой — и вся недолга. А то столько лет была холостой — и вдруг объявился муженек.

«А кому зазорно, что объявился? — думал теперь Варгин. — Долгачева — женщина молодая. Нельзя сказать, что Екатерина Алексеевна красавица: она и ростом не вышла и статью. Но она беспокойная и другим спокойно жить не дает. К тому же она — рыжая, а рыжие, говорят, бедовые», — улыбнулся своим мыслям Тихон Иванович.

Солнце пригревало вовсю.

Варгин сбавил шаг и пошел, как всегда, не спеша, шаркая ногами по булыжнику. Надо сказать, что Тихон Иванович ходит по этой улице давно — лет пятнадцать кряду, если не больше. Ходит с той поры, как в Туренино, вместо райкома, создали производственное управление. Секретаря райкома тогда взяли в область, а в его квартиру вселился Варгин. В то время лучшего дома в городе, пожалуй, и не было. Дом стоял высоко, на кирпичном фундаменте. Бревенчатый сруб рублен из отборных бревен. Дом сверкал на солнце, выделялся белым пятном оцинкованной крыши среди зелени садов.

Теперь, правда, в Туренино есть дома и получше — со всеми удобствами: и водопровод, и природный газ, и водяное отопление. Но в ту пору в городе не было ни водопровода, ни газа. Электричества — и то не хватало. Свет городу давал движок, который стучал весь вечер в соляных складах. А в полночь лампочка мигала, предупреждая, что сейчас погаснет свет. Так что в ту пору этот дом был лучший в городе, и в нем поселился Варгин.

Тихона Ивановича, как раз после Туренинского совхоза, где он ходил в зоотехниках, выдвинули председателем «Рассвета», и он переехал в дом секретаря.

А теперь давайте ему квартиру хоть самой Долгачевой, со всеми удобствами, — он в нее не поедет. Потому как при доме, в котором живет Варгин, сад большой и двор, и надворные постройки, крытые железом.

Конечно, по той поре судов и пересудов о поступке Варгина было много. Все понимали, что Тихону Ивановичу надо было перебираться в Загорье, где колхозная контора, а не обосновываться в городе. Тихон Иванович ссылался на детей — их-де учить надо, а в городе школа под боком. Ссылался и на то, что деревни, входящие в его колхоз, разбросаны вокруг Туренино.

Посудачили горожане неделю-другую и успокоились.

Сам Варгин со временем обнаружил в доме несколько изъянов. Дом осел, из подполья зимой несло холодом. Топить приходилось три печки, и это было накладно. Зимой жена Варгина — Надежда Егоровна — превращалась в истопника. Она охала и причитала, уговаривая Тихона, чтобы он просил коммунальную квартиру с удобствами, как живут теперь все порядочные туренинцы. Но Тихон Иванович про коммунальную квартиру и слушать не хотел. Он отговаривал жену, уверяя, что они живут как у Христа за пазухой. А в коммунальном доме вся жизнь на виду. Как в аквариуме.

Каждую зиму Варгин говорил себе: «Все, в это лето я обязательно отремонтирую дом. Проведу водопровод, сделаю водяное отопление, сгорожу ванную, теплую уборную и заживу барином». Но ранней весной, едва сходил снег, начиналась подкормка озимых. А там незаметно подступало время сажать картофель, кормовую свеклу. Начиналось обычное…

И ничего за лето по дому Варгин не успевал сделать. Глянешь, снова наступили холода. В избе дуло, как прежде. Егоровна ворчала: «Другие вон живут как люди. А мы — как цыгане какие-нибудь, в шатре небось теплей, чем у нас. Вода в ведерке замерзает».

У дома, возле тесовых ворот, копошились в пыли куры. Увидев хозяина, петух встрепенулся, принял воинственную стойку, потом что-то квохнул курам, и они разбежались в разные стороны: одни поспешили на улицу, другие — вместе с петухом — стали неуклюже подлезать под доску-перекладину, закрывавшую лаз во двор.

«Хозяина не узнали, шельмы!» — подумал Варгин о курах.

Однако, подумав так, Тихон Иванович тут же перерешил: плохой он хозяин. Не водилось в доме ни коровы, ни борова, ни овец. Ничего, кроме десятка кур. Да вот и они не признали его. Следил Варгин за курами, норовившими наперед его проскочить в ворота, и вдруг заметил свежий след от машины.

Во дворе стоял «газик» — новый, добротный.

Тихон Иванович по машине догадался, что приехал Суховерхов. Варгин обрадовался приезду Михаила, но подумал, что не его, Суховерхова, Долгачева поставила рядом с собой на трибуну, а предпочла Варгина, хотя совхоз «Успенский» побогаче «Рассвета» и дает государству больше и хлеба, и яиц, и мяса.

В машине, на солнцепеке, сидел шофер Суховерхова — щуплый малый невысокого роста, всегда такой опрятный, что, не зная, можно было принять его за директора. Обычно «министр» — так в шутку Варгин величал Суховерхова — сам водил машину и не любил таскать с собой шофера. Но раз приехал с водителем — значит, нагрянул в гости, может, даже с женой, — как просил об этом Тихон Иванович.

Варгин поздоровался с шофером.

— Ты чего тут сидишь? Пойдем в дом.

— Тут хорошо, Тихон Иванович, — солнце, воздух, — отвечал малый, шурша газетой. — Сижу, демонстрацию из Москвы слушаю.

— В доме-то телевизор поглядишь.

— Спасибо. Пить мне все равно нельзя. Только вас стеснять буду.

— Как знаешь, — Варгин грузной походкой усталого человека стал подыматься по ступенькам крыльца.

Егоровна хлопотала у плиты. В кухне стоял полумрак, пахло жареным мясом и подгоревшим луком — так всегда пахнет дома по праздникам.

— Привет, мать! — бодро сказал Тихон Иванович, снимая пальто. — Ты чего одна? А где твоя молодая помощница?

— Гуляют. Пошли демонстрацию поглядеть, а заодно и себя показать. — Егоровна повернулась от плиты, поглядела на мужа. — Молодые ведь.

— Демонстрация давно кончилась. Танцы начались.

— Выходит, и они танцуют.

Егоровна — еще не убранная, в сером халате, выцветшем от бесконечных стирок, с вилкой в руке — залюбовалась мужем. Была разница в их виде: его — одетого по-праздничному, в черном костюме, с орденами и медалями, и ее — рано увядшей женщины а халате. Варгин смутился от взгляда жены: он увидел свою жизнь по-иному.

«Сколько их было — праздников, гостей, ночных выпивок, разных «обмываний», — подумал он. — И все эти встречи, когда гости пили, ели, сидя до полуночи, вели споры-разговоры, морщинами легли на лицо жены. Она готовила, накрывала стол, убирала окурки, мыла посуду. А он еще вот молодится».

Варгин крякнул в сердцах.

— Ну, как твоя речь, Тихон? — Егоровна вновь повернулась к плите, где шипело и парило вовсю.

— Хорошо я сказал — с огоньком.

— Молодец. Только что ж ты один пришел? Долгачеву бы позвал за компанию.

— Ей не до меня. Тобольцев приехал.

— Да?! — удивилась Егоровна.

— А Миша где? — спросил он.

— Вон телевизор смотрит. И Паня приехала.

— Хорошо!

Варгин поскреб ногами по половику и, раздвинув корявыми руками портьеру, заглянул в комнату.

Суховерхов и жена его сидели на диване — смотрели демонстрацию на Красной площади. На экране старенького «Рекорда», который Тихон Иванович давно грозился выбросить, мелькали шеренги демонстрантов, такие же самодельные цветы, какие он видел на площади, бодро звучали песни. Отсвет экрана телевизора падал на лицо Суховерхова — морщинистое, загорелое на солнце. И Варгин невольно подумал, что Михаилу тоже мало приходится рассиживать в своем директорском кабинете.

Тихон Иванович подошел к Суховерхову.

Первой Варгина увидела его жена, сидевшая в углу дивана. Она шустро поднялась, здороваясь. Суховерхов тоже хотел было подняться, но Тихон Иванович навалился на него, обнял за плечи.

— Как хорошо, что вы приехали! — искренне вырвалось у Варгина.

Они обнялись, вышло это как-то нескладно; обниматься, полусогнувшись, было неудобно. Судоверхов был высок ростом, и разогнуться ему не так-то легко, требовалось время. Когда Михаил Порфирьевич вставал, то было такое впечатление, что он раскланивается, — ну как раскланивается двухметровка-сажень, которой бригадир замеряет вспаханную загонку.