«Как она бежит?» — спросил он у жены.

«Здорово! Только страшно, Аркаша!»

«Боитесь? Да?» — Косульников сбавил скорость — давать машине полную нагрузку нельзя: мотор должен пройти обкатку.

На обратном пути домой Косульников завернул на Первомайскую, где находился лучший в городе продовольственный магазин. Он купил бутылку коньяку, шампанское для дам, самый дорогой торт — нечего было скупиться. Все это стоило ничтожно мало по сравнению с машиной.

«Надо обмыть покупку! — говорил он. — А то «Лада» бегать не будет».

С трудом удерживая в руках тяжелый сверток, Косульников нажал кнопку звонка.

Звонок прозвонил глухо. Вслушиваясь в его глухое дзеньканье, Аркадий подумал уважительно: «Вот так дверь. В какие времена навешена. Теперь небось такую днем с огнем не сыщешь». Он хорошо сделал, обменяв свою новую квартиру в заводском доме вот на эту.

Это еще не очень старый дом. У него, как у человека, свой вид. Он был невзрачен фасадом — с почерневшей от времени кирпичной кладкой. Но у дома было одно немаловажное достоинство: он стоял во дворе — и в квартире было тихо. Сюда не доносился ни шум автобуса, ни людской говор с остановки. И самое главное во дворе всегда можно было оставить машину.

Косульников представил себе, как обрадуется жена, увидев его с покупкой. С ума сойдет! Она так любит всякие дорогие вещицы! Небось не дождется, пока он будет распаковывать светильник. Он начнет распутывать бечевку, которой ему связали покупку в комиссионном магазине, а она нетерпеливо станет подсовывать ему ножик.

Внутри квартиры послышались шаги; на секунду приоткрылся «глазок», потом щелкнул английский замок. Аркадий протиснулся в дверь с громадным свертком — жена смотрела на него.

— О-о, ты с покупкой?!

— Да.

— Что-то тяжелое?

— Сейчас все узнаешь.

Косульников поднял сверток обеими руками и вошел в гостиную. Он поставил покупку на стол, затем только разделся.

— Ну-с, сейчас поглядим. — Он начал развязывать сверток.

Жена хотела убрать шляпу и плащ, но желание скорее увидеть покупку было сильнее привычки к порядку, и она оставила плащ и стала рядом, наблюдая за движениями его рук. Косульников нашел узелок и, развязывая, стал сматывать шпагат. Аркадий сматывал его медленно — виток за витком. Жена знала, что сейчас он смотает и моток бечевки понесет в кладовку, спрячет в мешок, который уже полон всякого старья.

— Сколько же тут накручено! — вырвалось у жены. Она стояла рядом и старалась помочь ему управиться с бечевкой.

Но Косульников невозмутимо продолжал развязывать узел. Ему доставляло удовольствие ее нетерпение.

— Спокойнее, милая. Волноваться вредно, — сказал он.

Потом, спрятав моток бечевки, Косульников стал разворачивать бумаг, в которую была завернута покупка. Это была настольная лампа с разлатым абажуром. И по мере того как освобождался абажур от бумаги, жена иронически улыбалась: мол, из-за какого-то светильника, которых и без того в доме много, переживать и радоваться не стоит.

Но вот последний лист бумаги снят. Разочарование на лице жены сменилось радостью.

— Аркадий! Где ты отхватил такую красоту?!

Она не могла сказать, что это настольная лампа или, по-теперешнему, светильник. Когда-то он стоял на подставке красного дерева и составлял вместе с тумбочкой одно целое, а может, он стоял на камине? — кто ж про это знает, на чем он стоял. Теперь же сохранилась только верхняя часть светильника, но и она была прекрасна. Основанием ему служила бронзовая скульптура, изображающая три грации. Три женщины в легких ниспадающих покрывалах, запрокинув руки, держали над своими головами фарфоровую чашу. У чаши севрской работы — пять бронзовых подсвечников.

Можно было без конца любоваться тонкостью отделки, чистотой и изящностью линий тела, их рук, поддерживающих чашу. Судя по работе, эта вещица могла быть сделана только во Франции при Людовике XIV, и каким-то меценатом вывезен в Россию. В прошлом богатых людей было много в Ново-Лужской губернии. Цари даровали земли по Оке своим приближенным. Не исключена возможность, что этот светильник долгое время был украшением губернаторского дома или кабинета предводителя дворянства. В революцию светильником завладел какой-нибудь мужик, который не знал ему цены, и лампа валялась где-нибудь в чулане. Теперь же, когда дети бывших мужиков вновь познали цену бронзе, светильник вытащили из чулана, почистили, сняли с бронзы вековую окись и принесли в комиссионный магазин.

— Милый, ведь эта вещица наверняка теперь стоит бешеных денег? — наконец спросила жена.

— А что деньги, — отмахнулся Косульников. — Бронзу сейчас не купишь ни за какие деньги. Считай, что мне повезло. Такую вещь отхватил.

— Пожалуй, ты прав.

— Давай подарим Марине на свадьбу. Им будет память на всю жизнь. У нас и без того много хороших вещей, — и Косульников обвел взглядом гостиную.

Большая комната — чуть-чуть продолговатая, с двумя окнами, выходящими во двор — мало напоминала жилье. Она была обставлена старинной антикварной мебелью с резными ножками, с инкрустацией. Мебель была, может, чуть-чуть громоздка; и стол, и стулья с дорогой обивкой — все говорило о состоятельности хозяев. В старинном буфете, под стеклом, украшенным гравировкой стоял уже один светильник с цветным абажуром и такой же модной бронзовой подставкой.

— Кстати, Марина еще не приходила? — спросил Косульников, устало опускаясь в кресло.

— Побежала в кино.

— Одна или с Гошей?

— Скажешь тоже — одна! Их с Гошей водой не разольешь. У них уже все решено. Как бы мы раньше времени не стали бабушкой и дедушкой, — пошутила жена.

— Тогда надо готовить свадьбу.

— Они хотят прежде сдать государственные экзамены, тогда уж сыграть свадьбу.

Жена посмотрела, как Косульников устало сидел в кресле, участливо спросила:

— Устал? Вымой руки. Сейчас приготовлю обед.

— Чертовски измочалили! — воскликнул Косульников. — Эти праздники всегда нам выходят боком. Все сошлось: планерка, требования на материалы. А клиентов, словно плотину прорвало, — звонят и звонят! Звонили Долгов, Варгин — в один голос требуют денег.

— Подождут, — спокойно ответила жена. — Ну, я пошла. Пожарить тебе мяса или отварить рыбу? У меня для тебя припасена осетрина.

— Отвари рыбу, — сказал он безразлично.

Жена ушла на кухню. Косульников какое-то время все еще продолжал сидеть; потом он закурил и задумался…

Он хоть и сослался на усталость, но причиной подавленного настроения, из которого не вывела даже покупка, была вещь более серьезная.

Месяца полтора назад в их отделе появился новый человек. Начальник отдела кадров, который привел молодого инженера, представил его. Сказал, что инженер этот — инструктор по новым методам труда и чтобы ему, молодому специалисту помогали, оказывали внимание.

В заводоуправлении было много инженеров, которые работали спустя рукава, и поэтому Косульников ухом не повел: привели — пусть сидит. Его это мало волновало. У него был свой кабинет и свой участок работы: он отвечал за обеспечение цехов металлом. Однако помимо этого у него был большой круг, как он выражался, клиентуры в колхозах. И в связи с этим случались частые встречи, звонки по телефону и прочее.

Нового инженера устроили в соседней комнате. Он занял стол, который пустовал более месяца, владелец его ушел на пенсию. С той поры молодой человек и сидел тут, как сидели все в заводоуправлении: чем-то занимался, просматривал бумаги, подписывал их, ездил вместе со всеми в подшефный колхоз выбирать картошку из буртов. Иногда он заходил к Косульникову: то у него кончились сигареты, то не оказалось в кармане спичек.

Косульников привык к парню, не стеснялся его. Разговаривал при нем по телефону. Случалось свободное время — они играли «блиц»: новый инженер, как и Косульников, был заядлым шахматистом. В нарушение своих правил — не приглашать домой посторонних — он не раз зазывал молодого инженера к себе; они выпивали по рюмочке, сидя в кабинете Косульникова, и играли в шахматы. Случалось, засиживались допоздна.