Как-то раз Фабиан сел в трамвай и поехал к вокзалу, чтобы лишний раз убедиться в убогости нынешней Вокзальной площади. Она была застроена старыми домами, в которых помещались второразрядные гостиницы, большую часть площади занимала экспедиционная фирма «Леб и сыновья». Здесь стояли десятки старых мебельных фургонов, уже сильно попорченных непогодой.

Само собой разумеется, что впоследствии приезжие, потоком устремляясь с вокзала, будут размещаться в первоклассной гостинице, не уступающей лучшим столичным отелям. Когда. Фабиан возвращался в трамвае обратно, его мысленному взору уже рисовался этот отель, перед которым выстроились автобусы, легковые машины, извозчики; он подумал об участке фирмы «Леб и сыновья». Кажется, старый Леб перебрался в Швейцарию.

Сидя под зеленой сенью старых каштанов и лип, Фабиан раздумывал о новом городе, но стоило ему только на мгновение позабыть о своих театрах, стадионах и бассейнах, как он вспоминал Кристу. Ее дом был неподалеку. Время от времени за кустами мелькала маленькая юркая машина, напоминавшая, ему ту, которой она сама управляла; порой он слышал легкие шаги по усыпанной гравием дорожке; он оборачивался, и сердце его усиленно билось в груди. Неужели Криста? Как очаровательно она рассказывала в последний раз об Испании! Он и сейчас видел ее улыбку.

Упорядочив свои замыслы, Фабиан приступил к их письменному изложению. Последнее давалось ему без труда, ведь это его профессия — ясно и красиво излагать свои мысли. Вдобавок он обладал известной журналистской сноровкой и тем, что он сам называл «поэтической жилкой». Главное заключалось в том, чтобы разбудить ум и сердце города, преодолеть равнодушие и косность. Город должен быть построен с энтузиазмом, при участии всех его жителей, как в средние века города строились при участии цехов. А следовательно, надо сыграть на честолюбии, тщеславии и местном патриотизме.

Вдруг Фабиан почувствовал какой-то толчок в сердце и поднял глаза. Сомнений нет, это Криста. Он узнавал каждый изгиб ее тела, несмотря на то, что она была скрыта кустами. Криста неторопливо, задумчиво шла по узкой асфальтированной дорожке, по которой обычно проезжала на машине. В руках у нее была веточка; она то небрежно помахивала, то словно дирижировала ею.

Окликни он ее, она бы услыхала, но Фабиан не решился это сделать и только произнес ее имя, так тихо, что сам едва расслышал его.

Она остановилась, словно по мановению волшебного жезла, и оглянулась вокруг. Потом продолжала путь. «Сейчас я окликну ее», — подумал Фабиан, но в эту минуту Криста замедлила шаг и снова оглянулась. На этот раз она подошла почти вплотную к кустам. Она была слишком далеко, чтобы узнать его, но, по-видимому, что-то приковало ее внимание к фигуре, сидевшей на скамейке в кустах, окутанных сумерками, так как она отошла на несколько шагов, а потом снова показалась на узкой боковой тропинке. Он встал, страшно обрадованный, что случай или что-то другое привело ее сюда. В ту же минуту Криста заторопилась к нему навстречу; она узнала его.

— Неужели вы? — радостно воскликнула она еще в нескольких шагах от Фабиана. — У меня все время было чувство, что кто-то, кого я знаю, находится рядом. Это просто удивительно. — Она улыбнулась.

— Я видел, как вы прогуливались вдоль кустов, и сразу узнал вас! — воскликнул Фабиан, идя ей навстречу.

Она протянула ему руку.

— Вы работаете здесь, в парке? — спросила она, глядя на блокнот, который он все еще держал в руках. — Надеюсь, я не помешала?

— Нисколько. В ту минуту, как я вас увидел, я уже все закончил.

— У меня случилась авария, — с жаром рассказывала Криста, — пришлось оставить машину в городе и возвращаться домой пешком. Проводите меня немножко, если вы не торопитесь.

— С удовольствием!

Криста сразу же начала оживленно беседовать с Фабианом.

— Помните, в последний раз, — сказала она, — когда нам помешал этот глупый звонок из вашей конторы, мы говорили о моих испанских снимках. Они настолько интересны, что вы непременно должны их посмотреть. Когда вы в следующий раз заглянете к нам, вы должны иметь в запасе лишний часок. Или вот еще лучше! Мама уехала на несколько дней, и я теперь обычно пью чай в кафе «Резиденция», дома мне слишком скучно. Хорошо, если бы вы выбрали время и составили мне компанию.

Ее предложение звучало так естественно и радушно, карие глаза так радостно светились на улыбающемся лице, что Фабиан покраснел. Казалось, она говорит: «Я люблю вас».

— Выбрать время? За этим дело не станет, я очень рад, — ответил Фабиан. — Только назначьте мне день, на этой неделе у меня много свободного времени.

Криста засмеялась и остановилась.

— А если я скажу — завтра? Это вам не покажется назойливым?

Фабиан улыбнулся. Какая досада, что он не может сразу дать согласие!

— Завтра после обеда я должен быть у бургомистра, — отвечал он. — А если послезавтра? Это было бы очень удобно. В котором часу?

— Часов в пять.

— Хорошо, в пять часов.

Ровно через две недели Фабиан сообщил Таубенхаузу, что проект доклада готов. Через несколько дней воспоследовало приглашение явиться к шести часам вечера.

В шесть часов с небольшим от бургомистра ушел последний посетитель, и Фабиана провели к нему в кабинет. Таубенхауз встретил его весьма благосклонно. В кабинете царил полумрак.

— Послушаем, что вы там придумали, — начал бургомистр, протирая очки носовым платком. — Станьте у моего стола. Я же сяду здесь и буду изображать публику. И давайте обойдемся без долгих предисловий, время — деньги.

Фабиан щелкнул каблуками и, галантно раскланявшись, встал у массивного резного стола, за которым якобы сиживал сам Наполеон. Таубенхауз сел на один из обтянутых черной кожей стульев, предназначенных для посетителей; от времени кожа на этом стуле потрескалась, и на ней виднелись бесчисленные тоненькие трещинки. Таубенхауз был в черном костюме, и, когда он двигался, Фабиан видел только его бледное широкое лицо под густой черной щетиной волос и золотые очки. Широкое лицо склонилось, и Фабиан начал свою речь.

— Я прибыл из маленького городка в Померании, — выкрикнул он, — где козы и гуси разгуливают прямо по Рыночной площади!

Широкое лицо под черной щетиной вскинулось кверху, золотые очки неодобрительно блеснули. Даже миниатюрные знаки отличия на орденской колодке пришли в движение и, казалось, подпрыгнули. Фабиан отчетливо видел это, хотя и не смотрел на Таубенхауза.

— Но и в этом большом и красивом городе, куда меня направили, часто еще можно видеть гусей и коз на Рыночной площади, — патетически продолжал Фабиан. — Эти гуси и козы — равнодушие, беспечность, косность!

Бледное лицо бургомистра раскачивалось из стороны в сторону, вдруг стали видны и руки.

— Замечательно, — смеясь, воскликнул Таубенхауз, — просто замечательно! — Он так смеялся, что стал кашлять и брызгать слюной.

— Новый дух должен воссиять над городом, — выкрикнул Фабиан, стоя у массивного резного стола, — духовные силы города должны прийти в движение, дремлющие умы и сердца — пробудиться! Долой равнодушие, беспечность, косность, к черту их! Как буря раздувает полупотухшее пламя, так новый дух должен из золы вызвать светлый святой огонь.

Таубенхауз поднял лицо и удовлетворенно кивнул.

Фабиан строил на его глазах новый «город с золотыми башнями», утопающий в зелени, переливчатый, как цветник. После того как он показал ему новый мост Героев с германцами, барабанщиками, гренадерами и Фридрихом Великим в центре, Таубенхауз выпрямился на стуле, сделал движение, точно собираясь вскочить, и несколько раз проговорил вполголоса: «Хорошо, хорошо!»

А Фабиан все строил и строил. Новая площадь Ратуши и на ней статуя Роланда — символ права и справедливости, новый театр, музей, стадионы, бассейны для плавания, магистраль Норд-Зюд, новая Вокзальная площадь с весело плещущимся фонтаном… Он никак не мог остановиться.

Таубенхауз кивал головой и время от времени восклицал: