Кроме разъяснительной работы о причине роста цен профсоюзных активистов мобилизовали на проведение национальной кампании по превращению нового коллективного договора «в инструмент повышения производительности труда». Не удивительно, что рабочие гневно реагировали на кампанию. Профсоюзные активисты были смущены и подавлены своими новыми полномочиями и мало что делали. Секретарь ВЦСПС Вейнберг сообщил в ЦК, что многие заводские комитеты игнорировали кампанию, не проводили дискуссий в трудовых коллективах, а просто подписывали договор от имени профорганизации. И рядовые члены профсоюза, и активисты уже не относились всерьез к коллективным договорам, которые когда-то открыто обсуждались в заводских комитетах, представлявших интересы рабочих. Один рабочий презрительно бросил: «Колдоговор — это филькина грамота».^{110} Профсоюзные активисты также сопротивлялись уменьшению «перерасхода» фонда заработной платы. Они закрывали глаза, когда начальство присваивало рабочим звание «фиктивных ударников» с целью сохранить заработную плату и без всякого энтузиазма относились к ударничеству и другим формам «социалистического соревнования». Вейнберг обвинял их в неспособности агитировать за высокую производительность труда и трудовую дисциплину.^{111} Профсоюзные активисты чувствовали себя неловко, пропагандируя политику, которая уменьшала и без того скудный заработок рядовых членов. Они не знали, как отвечать на вопросы рабочих. На цеховом собрании завода им. Марти один из рабочих передал в президиум анонимную записку: «Почему профорганизация крепко борется за технически обоснованные нормы и крепко греет за перерасход фондов зарплаты, и почему не борется, когда повышают цены на продукты и промтовары?»^{112} Рабочие не понимали целей профсоюзов, которые поддерживали усилия государства в извлечении максимальных дивидендов от индустриализации, и противодействовали стараниям руководства сохранить шкалу заработной платы на прежнем уровне. Они возмущались, когда их в принудительном порядке созывали на собрания, чтобы подписать договор, подрывающий их интересы. Один бригадир объяснил, что незачем идти на собрание, так как колдоговор ничего не дает.^{113}

В 1935 году роль профсоюзов в переговорах, касающихся коллективных договоров, норм выработки, шкалы заработной платы, вообще сошла на нет. Все эти вопросы оказались в компетенции ВСНХ.^{114} Лишенные возможности вести переговоры об условиях найма и неспособные защитить своих членов, профсоюзы старались облегчить вопиющее положение рабочих, способствуя ускорению поставок продовольствия и рабочей одежды, улучшая распределение продуктов и жилищ, а также разбирая их жалобы.^{115} Они вели учет новых членов, курировали культурную, политическую, спортивную и образовательную сферу предприятия, распределяли денежную компенсацию за несчастные случаи и болезни, занимались вопросами отпуска и санаториями. Являясь горячими сторонниками экономического развития, профсоюзы занимались облегчением условий, созданных политикой, которую они не могли подвергать сомнению или выступать против нее.

Трансформация профсоюзов привела к тому, что рабочим стало трудно добиваться удовлетворения коллективных жалоб. Поэтому они стремились выражать недовольство зарплатами, дефицитом, своим положением в обход профсоюзов; их новые индивидуальные и коллективные стратегии заключались в жалобах, увольнениях, в пассивном сопротивлении и кратковременных коллективных протестах. В некоторых случаях стратегия отдельного человека превращалась в коллективную: увольнение по собственному желанию было настолько распространенным явлением, что создавало «текучесть рабочей силы», которая подрывала производство. Коллективные протесты выражались в срыве собраний, замедлении темпов работы, забастовках и бунтах. Протесты были стихийными, непродолжительными, ограниченными и быстро нейтрализовались, редко выходя за пределы одного цеха или завода. ВЦСПС успешно подавлял недовольство обещаниями удовлетворить жалобы, принять компромиссное решение и поставить продовольствие. Возможно, именно эти меры способствовали тому, что рабочие так упорно поддерживали социализм, и даже глубокое социальное напряжение, вызванное индустриализацией, не вызывало у них продолжительного протеста. Однако отсутствие широкомасштабных протестов вряд ли можно было считать признаком удовлетворенности. Трудности, сомнения, недоверие и отвращение медленно ослабляли связь, которая существовала когда-то между партийными лидерами и рабочим классом. Партия теряла контакт с классом, который привел ее к власти, и от чьего имени она правила.

Рабочие, занятые в легкой промышленности, проявляли серьезное недовольство. Наиболее массовые, координированные и продолжительные протесты происходили на предприятиях текстильной промышленности. Чтобы снизить текучесть рабочей силы и мотивировать рабочих к улучшению профессиональных навыков, государство повысило зарплаты в тяжелой промышленности до максимально возможного уровня. Разница в оплате труда ставила рабочих в неравноправное положение, особенно женщин, большинство из которых работало в легкой промышленности и на менее квалифицированных работах. Легкая промышленность вообще плохо финансировалась. Устаревшее оборудование часто ломалось, что сказывалось на заработках рабочих. Наиболее резкие протесты высказывали работницы текстильных фабрик. В апреле 1932 года в забастовках приняли участие более 16 тыс. текстильщиков Ивановской области.^{116},[12] После того как в конце 1932 года государство уменьшило норму пайка для детей, на текстильных фабриках снова поднялась волна протестов. Когда на Лежневской фабрике партийные и профсоюзные работники пытались обсудить новую политику, работницы стали настаивать на проведении общефабричного собрания или собраний в цехах, протестуя против намерения руководства проводить собрания небольших групп работниц, где их легко можно было заставить замолчать. Получив отказ от профсоюзных работников, работницы заявили: «Тогда мы уходим». В ткацком цеху рассерженные женщины закидали вопросами парторга: «Можно ли отменить распоряжение по уменьшению норм продовольствия?» «Почему вы уменьшили нормы для детей?» В заключение они крикнули: «Ни в коем случае мы не можем уменьшить паек для детей». «Вы мучаете нас, — возмущались они. — Как долго вы собираетесь это делать?» На некоторых собраниях рабочие-коммунисты принимали сторону работниц и высказывались против официальной политики. Один член партии заявил под громкие аплодисменты: «Партия сейчас раскололась, не прислушивается к голосу масс. Только ответственные работники кормятся. Довольно терпеть, надо требовать, чтобы нас снабжали. Рабочий за партией не пойдет. Жить становится невозможно». С аналогичными протестами выступали рабочие и других фабрик.^{117}

Несмотря на то что, работа в тяжелой промышленности, а также более квалифицированный труд оплачивались выше, протестовали не только работницы легкой промышленности. Увеличение норм производства, пересмотр шкалы заработной платы, нехватка еды, задержка зарплаты, — все это порождало протестные настроения и среди занятых в тяжелой промышленности. Кратковременные забастовки состоялись на металлургическом заводе в Никополе, на машиностроительном заводе «Красный факел» в Москве, на машиностроительном заводе «Красный Путиловец» в Ленинграде, на шахтах Донбасса, среди докеров в Ленинграде, Архангельске и Одессе, а также на судостроительном заводе в Сормово.^{118} На машиностроительном заводе им. Маленкова молодой рабочий, премированный за ударную работу, призвал рабочих к забастовке после того, как были увеличены нормы выработки. Он кратко изложил ситуацию: «После пересмотра норм снизились расценки, а кооперативы ухудшили снабжение, поэтому нужно уходить с завода». Наиболее агрессивно были настроены молодые рабочие. Ударники и партийные активисты часто играли ведущую роль. Когда в 1932 году вступило в действие новое правило неоплаты за производственный брак, у многих рабочих резко сократилась зарплата. Двое рабочих завода «Красный Путиловец» не вышли на работу после того, как были увеличены нормы, и вывесили объявление для второй и третьей смен с призывом не выходить на работу. Рабочие третьей смены также грозились не выходить.^{119}