Не ограничиваясь критикою взглядов графа Блудова, Ровинский предлагал свои основания, на которых должен был быть построен будущий суд присяжных. Особенности его, отличные от того, что было создано впоследствии, состояли: в праве подсудимого требовать, чтобы половина присяжных принадлежала к одному с ним сословию; в единогласии, как условии приговора; в праве председательствующего с присяжными члена губернского суда ходатайствовать пред верховною властью о помиловании осужденного и в обязанности его говорить присяжным об ожидающем обвиненного наказании. В этих особенностях, хотя и трудно выполнимых по условиям нашей местной жизни, сказывалось весьма справедливое желание наилучшим образом оградить участь подсудимого, создав для него суд, по возможности одинаковый с ним по степени своего развития и по взглядам на житейские отношения, не скрывая от этого суда последствий его единогласного приговора. Последнее требование, не принятое составителями Судебных уставов, долго вопияло о своем осуществлении. Отсутствие предоставления даже председателю суда права говорить о наказании составляло одну из редких, но крайне вредных условностей нашего уголовного процесса— и можно только удивляться близорукому упорству, с которым некоторые юристы защищали в течение многих лет запрещение, идущее вразрез с требованиями житейской логики, зачастую делавшее присяжных жертвою заблуждения и создававшее вредные для правосудия неожиданности.

Горячий проповедник новых форм суда, Ровинский предлагал организовать коронный элемент суда так, чтобы в каждом губернском городе находился губернский судья, стоящий во главе местного суда и облеченный особою властью. Утверждаемый высочайшею волею и предаваемый суду лишь по высочайшему повелению, он должен был представлять на утверждение Сената мировых судей (они же и следователи по маловажным делам) и членов суда и сам назначать, по соглашению с губернским прокурором, судебных следователей, которые производят следствия лишь по важным делам. Он получал право ревизовать все судебные и мировые учреждения и о найденных беспорядках доносить непосредственно Правительствующему Сенату и требовать, по каждому делу, освобождения обвиняемого из-под стражи. Первоначальное назначение губернского судьи и членов суда должно было исходить от правительства, но затем Ровинский проектировал самую широкую систему самовосполнения коллегии путем выборов, причем и самый губернский судья подлежал бы выбору из среды членов суда ими самими. Точно так же самими чинами судебных канцелярий должны были избираться и заместители открывшихся вакансий. Особенно оригинально было проектированное им назначение мировых судей. Составленный уездным предводителем список всех лиц, имеющих желание и право быть мировыми судьями, должен был рассматриваться собранием дворянства, собранием городского общества и сельским обществом, по волостям, причем каждое из них имело бы право большинством голосов исключать, по уважительным причинам, некоторых лиц из списка, из которого, затем, губернский судья, по соглашению с прочими мировыми судьями уезда, назначал бы мировых судей и кандидатов к ним. Близкое веяние будущих земских учреждений чувствуется в этом проекте, замечательном особою, по самостоятельности и значению, постановкою должности губернского судьи. Дальнейшая жизнь судебных учреждений показала, как трудно исполним был бы в своей этой части проект Ровинского во всех подробностях, но он живо характеризует взгляды составителя на необходимые условия в постановке вновь учреждаемого судейского звания в судах «по внутреннему убеждению». Уверенный, что сословия наши не видели особо ценной привилегии в праве выбора заседателей в «суды не по внутреннему убеждению», Ровинский, заканчивая свою записку о судебной службе, заявлял, что дворянству легко будет расстаться с правом выбирать чиновников на всевозможные должности, ибо он хорошо знает, что истинное значение выборного начала зависит не от этого права. «Дворянству, — писал он, — как самому образованному сословию в государстве, предстоит другая высокая обязанность: Поддержать и развить мировые учреждения, сделать из них первую ступень для защиты дарованных народу прав и поддержания общественной безопасности. Общие нужды и выгоды в скором времени сплотят его с другими сословиями и свободным путем отдадут в его руки право общего суда чрез присяжных и мировых судей, взамен тех непрочных и непочтенных прав, которыми оно еще так недавно принуждено было пользоваться над половиною страны крепостным порядком».

С такими планами, взглядами и надеждами прибыл Ровинский в начале 1863 года в Петербург для участия в трудах комиссии по составлению Судебных уставов, для чего был 8 ноября 1862 г. прикомандирован к Государственной канцелярии. Здесь в комиссии, среди людей, оживленных сознанием плодотворности предпринятого труда и тем подъемом духа, который проникал слова и действия крупных и мелких работников по преобразованиям, наполнившим первое десятилетие царствования императора Александра Николаевича, Ровинский нашел и благодарную почву для своих мнений, и разнообразную, оживленную их критику, Многое видоизменилось в его взглядах на способы практического осуществления судебного преобразования, но в существенном и главном он пребыл неизменен, оставаясь зачастую в меньшинстве, — верным тому, что подсказывали ему практическая складка ума и знание русской жизни, знание не книжное, а личное и непосредственное. Его мнения, высказанные в комиссии, очень ценны и в настоящее время. Пятидесятилетняя практика указала на некоторые слабые или чересчур сложные, без пользы для правосудия, стороны уголовного процесса по Судебным уставам 1864 года, и по ряду вопросов приходится, путем живого опыта, возвращаться почти к тем же выводам, к которым, создавая эти Уставы, приходили некоторые из их составителей. Так, в области уголовного судопроизводства но вопросу о правах и обязанностях присяжных заседателей и вообще об их положении на суде Ровинский был за широкое доверие этому учреждению, чуждое оговорок и ограничений, которые отчасти внесены в наш процесс, ставя присяжного заседателя одновременно и в положение бесконтрольного и безответственного решителя дела, и в положение недозрелого человека, которому нельзя всего сказать, которого всегда можно подозревать в пристрастии и легкомыслии, который требует непрестанного ограждения от внешних влияний и воздействий. Он горячо восставал против проектированной многими двойной системы отвода присяжных и в прекрасном, сильном и убедительном, но, к сожалению, одиноком мнении совершенно отрицал за прокурором право отвода присяжных без объяснения причин, боясь, что прокурор, исключая из состава присяжных мягких и сердечных людей и оставляя исключительно крутых и строгих, нарушит внутреннее равновесие в отношении присяжных к делу и исказит тот спокойный и правдивый характер, который необходимо придать званию прокурора в противоположность его французскому собрату, обвинителю guand тете^[3]. В своей всегдашней заботе об уменьшении народных тягостей он доказывал, что лишение прокурора права отвода шести присяжных составит уменьшение для 44 губерний России в 11 ООО человек присяжных, избавленных от бесполезной траты времени и расходов. Мнение Ровинского осталось vox clamantis in deserto^[4], несмотря на свою глубокую этическую связь с сущностью суда присяжных, в коем сама судьба, путем жребия, указывает обвиняемому его судей.

Но в первой половине семидесятых годов это начало, по моему настоянию, тогдашнего прокурора, было применено в Петербургском окружном суде. Ни я, ни мои товарищи не вычеркивали присяжных из списка, предоставляя суду по совести сложиться без вмешательства личных взглядов, симпатий и антипатий представителя закона, которому в его почтенной роли «говорящего судьи» надлежало действовать правдивостью и вескостью своих доводов, а не красным или синим карандашом. Сколько известно, уголовное правосудие в столице в эти годы не пострадало от фактического упразднения прокурорских отводов…