— Хочется мне, чтобы ваше высокопреосвященство, как и в былые дни, отведали моих плодов, — продолжал священник, ставя корзинку на стол. — Первые фиги в нынешнем году, я сорвал их сегодня поутру. В прежнее время ваше высокопреосвященство очень любили их и кушали прямо с дерева, когда удостаивали ко мне заглянуть! Вы еще по доброте своей говорили, что нет на свете фиг, которые по вкусу сравнились бы с моими.

Кардинал не мог удержаться от улыбки. Он чрезвычайно любил фиги, и правда, смоковница Сантобоно славилась на всю округу.

— Благодарю, дорогой падре, вы не забываете о моих маленьких слабостях… Так что же я могу для вас сделать?

К Бокканера сразу же вернулась прежняя серьезность, — между ним и священником исстари не угасали споры, и эта противоположность воззрений вызывала досаду у кардинала. Сантобоно был из Неми, он родился в диком краю, нравы в семье были достаточно буйнее, его старшего брата зарезали в уличной драке. Священник всегда исповедовал пламенно патриотические взгляды. Ходили слухи, будто он чуть было не взялся за оружие и не стал в ряды гарибальдийцев; а в тот день, когда итальянская армия вступила в Рим, его с трудом уговорили не вывешивать на крыше дома знамя национального единства. Его страстной мечтой было вернуть Риму господство над миром, увидеть, как папа и король, заключив друг друга в объятия, станут действовать заодно. В глазах кардинала Сантобоно был опасным бунтовщиком, отступником в сутане, угрозой католицизму.

— О, ваше высокопреосвященство может сделать мне такое одолжение… такое одолжение!.. Если только ваше высокопреосвященство соблаговолит!.. — пылко твердил Сантобоно, умоляюще складывая огромные узловатые руки.

Потом, спохватившись, он спросил:

— А разве его высокопреосвященство, кардинал Сангвинетти, ни слова не сказал вашему высокопреосвященству о моем деле?

— Нет, кардинал только предупредил меня о вашем приходе и упомянул, что вы хотите о чем-то меня просить.

И Бокканера помрачнел, со все возрастающей суровостью ожидая продолжения. Ему было небезызвестно, что с тех пор, как Сангвинетти, получив епархию, по целым неделям жил во Фраскати, священник стал у него завсегдатаем. Любой кардинал, претендующий на папский престол, укрывает в тени своей сутаны таких приближенных, рангом пониже, которые ставят свои честолюбивые помыслы в зависимость от его избрания: если когда-нибудь он станет папой, если они помогут ему в этом, они и сами, вслед за ним, войдут в обширную семью понтификата. Поговаривали, будто Сангвинетти уже однажды вызволил Сантобоно из некрасивой истории; поймав какого-то малолетнего воришку, перелезавшего через забор его сада, священник вздумал его проучить, а тот возьми да и умри от последствий слишком сурового внушения. Но к чести Сантобоно следует добавить, что в его фанатической преданности кардиналу главную роль играла надежда обрести в лице Сангвинетти именно такого папу, о каком он мечтал, папу, которому суждено сделать Италию великой державной страною.

— Так у меня вот какое горе… Вы, ваше высокопреосвященство, знаете моего брата Агостино, он два года у вас на вилле садовничал. Он, конечно, славный малый, покладистый, никто еще на него не жаловался… Вот уж ума не приложу, как оно там вышло, только приключилась с ним беда: прогуливался он вечером по улице в Дженцано, да и пырнул человека ножом, насмерть зарезал… Уж так я этим расстроен, охотно дал бы два пальца на руке отрубить, только бы его из тюрьмы вызволить. Я и подумал — ваше высокопреосвященство, верно, не откажетесь выдать справку, что держали Агостино в услужении и всегда были довольны его добрым нравом.

Кардинал решительно возразил:

— Я вовсе не был доволен Агостино. Он до дикости необуздан, мне потому и пришлось его уволить, что он со всеми слугами перессорился.

— Ах, как вы меня огорчаете, ваше высокопреосвященство! Стало быть, характер у бедняги Агостино и впрямь испортился! Но ведь можно еще все уладить, не правда ли? Ваше высокопреосвященство может все-таки выдать мне справку, ну, скажем, составив ее в подходящих выражениях. Она бы так помогла в суде, справка от вашего высокопреосвященства!

— Понимаю, разумеется, так. Но справки я не дам.

— Как! Ваше высокопреосвященство, вы отказываете?!

— Наотрез!.. Я знаю вас как священника высокой нравственности, усердно выполняющего свой долг, и полагаю, что если бы не ваши политические убеждения, вы заслуживали бы всяческой похвалы. Однако любовь к брату ослепляет вас, я же не стану лгать только затем, чтобы сохранить ваше расположение.

Сантобоно озадаченно глядел на кардинала, не понимая, как это князя, всесильного служителя церкви, могут остановить соображения жалкой щепетильности, когда речь идет всего-навсего о какой-то поножовщине, столь обычной, столь распространенной в этих и поныне еще диких краях римских виноделов.

— Лгать, лгать, — пробормотал Сантобоно, — это не значит лгать, когда говоришь только одно хорошее, раз оно есть, а все-таки у Агостино есть и хорошее. Все дело в том, как написать.

Сантобоно упорствовал, настаивая на своей просьбе, у него не укладывалось в голове, что можно отказаться от попытки переубедить суд, ловко изложив факты. Потом, удостоверившись, что ничего не добьется, он отчаянно махнул рукой, на его землистом лице появилось злобное, мстительное выражение, а в черных глазах вспыхнула сдержанная ярость.

— Так, так! У всякого своя правда, что ж, вернусь, расскажу все его высокопреосвященству, кардиналу Сангвинетти. Прошу ваше высокопреосвященство не посетовать на меня, что напрасно вас побеспокоил… Фиги, может, и не дозрели, но я позволю себе принести корзинку в конце сезона, они будут тогда совсем спелые и сладкие… Мое почтение, всяческих благ вашему высокопреосвященству.

Сантобоно попятился к двери, отвешивая низкие поклоны, его высокая костлявая фигура, казалось, вот-вот переломится пополам. И Пьер, живо заинтересованный этой сценой, узнавал в священнике черты, свойственные низшему духовенству Рима и окрестностей; таким рисовали ему это духовенство перед его поездкой. Сантобоно не был каким-нибудь scagnozzo — жалким, изголодавшимся провинциальным священником, неудачником, заброшенным на римскую мостовую в поисках хлеба насущного; не принадлежал он и к числу тех горемык, что, надев сутану, подбирают крохи удачи на церковном столе и, жадно вырывая у соперника право отслужить обедню, якшаются с простонародьем в кабачках самого скверного пошиба. Это не был и деревенский священник из какого-нибудь захолустья, невежественный, до дикости суеверный, такой же крестьянин, как и все, священник, с которым его паства держится запанибрата, при всем своем благочестии никогда не путая его с господом богом, ибо она преклоняет колена перед святым своего прихода, но не перед человеком, живущим за счет этого святого. Доходы священника сельской церковки во Фраскати достигали девятисот франков, а тратиться ому приходилось только на хлеб и мясо: вино, фрукты, овощи давала ему земля. Сантобоно не был и круглым невеждой — он смыслил кое-что и в теологии, и в истории римского величия, которая воспламенила его патриотизм сумасбродной мечтой о грядущем мировом господстве возрожденного Рима, столицы Италии. Но какая все же непреодолимая дистанция между этим низшим римским духовенством, зачастую весьма достойным и умным, и высшим духовенством, высшими сановниками Ватикана! Всякий, кто не являлся хотя бы прелатом, был в их глазах ничтожеством.

— Тысячу раз благодарю ваше высокопреосвященство, да сбудется все, чего ваша душа пожелает!

Сантобоно наконец исчез, и кардинал повернулся к Пьеру, который откланялся, собираясь выйти вслед за священником.

— В общем, господин аббат, мне кажется, с книгой у вас неблагополучно. Повторяю, в точности мне ничего не известно, вашего дела я не видел. Но, зная, что племянница принимает в вас участие, я замолвил словечко кардиналу Сангвинетти, префекту конгрегации Индекса, он только что был у меня. Однако и он осведомлен немногим более, чем я, ибо ваши бумаги еще в руках секретаря. Во всяком случае, кардинал заверил меня, что донос исходит от лиц значительных, пользующихся влиянием, он занимает много страниц, приведены места, наиболее пагубные… как в отношении религии вообще, так и догматов.