Казалось, более всего видом этой колымаги был оскорблен Тич.

— Вы что, потешаетесь над нами?

— Вас много, и нам нечего больше предложить, чтобы поместились все, — сказал Эштон. — А если вы такой слабонервный, то, пожалуйста, можете идти пешком. Может, в следующий раз у вас достанет ума дождаться приглашения; тогда и я лучше подготовлюсь к встрече, а сейчас — выбирайте сами, как попасть домой.

Глядя на поникшие фигуры собравшихся, шериф Доббс широко улыбнулся.

— Ну что ж, вы слышали, что вам сказали, ребята. Пора отправляться восвояси. Хочу также предупредить: если кому еще придет в голову брать на себя мои обязанности, я так оштрафую вас, что придется приходить сюда и работать под началом Джадда Барнума. Иначе не расплатиться. — Шерифу явно понравилась собственная шутка. — А теперь отправляйтесь в город. Если кто решит идти пешком, имейте в виду: на земле мистера Уингейта не баловаться. Иначе смотрите — я слов на ветер не бросаю. Ну, марш!

Хикори уселся на кучерское место, где было относительно чисто, свистнул в два пальца и обратил невинное, улыбающееся лицо к тем, кто решил принять приглашение. В конце концов, рассудили они, путь до Натчеза долгий.

Мистер Тич сделал шаг назад, решив передвигаться на своих двоих. Он бросал испепеляющие взгляды на Эштона, а фургон тем временем медленно двинулся по дороге.

Шериф Доббс, посмеиваясь, наблюдал за этим странным отъездом.

— Ничего, проедут несколько миль и забудут, что фургон воняет, но вот жителям нижней части города можно только посочувствовать.

— В следующий раз будут умнее, — заметил Эштон.

Харви сдвинул брови.

— Некоторые из этих ребят злопамятны, Эштон. Так что вам стоит смотреть в оба. Иногда самые безвредные на вид оказываются самыми опасными.

Эштон положил руку на плечо приятеля.

— Хорошо, Харви, я буду осторожен… и спасибо.

— Всегда к вашим услугам. — Шериф улыбнулся и посмотрел вслед удаляющийся публике.

Те, кто решили идти пешком, медленно ковыляли по дороге. Мамфорд Хорэс Тич, прибывший сюда во главе воинства, теперь был с позором переведен в арьергард. Через некоторое время он превозмог гордыню и пристроился сзади в фургон, но вскоре ему стало неудобно, и он снова соскочил на землю. Само собой, у него достало времени подумать, стоило ли вторгаться во владения Эштона Уингейта.

Шериф и его люди уехали. Стук копыт постепенно замер в отдалении. Дом снова погрузился в сонный покой, но в душе Лирин мира не было. Она вернулась в гостиную, дав Эштону возможность поговорить с приятелем наедине, пока тот не уехал; но едва Лирин присела в кресло, как тело ее сотрясла крупная дрожь. Еще раньше, едва услышав крики толпы перед домом, она сразу же почувствовала холодный страх: может, Тич и его бандиты правы, может, она и впрямь та самая женщина, что исчезла из психиатрической лечебницы. Никогда еще, с того самого момента, как очнулась, Лирин не испытывала такого отчаяния и страдания от потери памяти. Ощущение было такое, что она стоит перед белой дверью и знает, что за ней что-то есть, а открыть не может — нет ни ручки, ни замка. Вот так же и ее жизнь — есть барьер, за которым она себе самой недоступна. Ей отчаянно хотелось знать, кто она, кто ее семья и друзья и что предшествовало ее столкновению с экипажем Уингейта.

Мистер Логан сказал свое слово, и дело, ко всеобщему удовольствию, решилось. Но, глядя из окна гостиной, она заметила то, что от других, возможно, ускользнуло. Хоть у нее не осталось ни малейших сомнений в том, что Эштон будет защищать ее от толпы до конца, он явно не хотел, чтобы седовласый санитар увидел ее, словно у него самого были тяжелые сомнения относительно ее прошлого.

Она обхватила дрожащими руками колени, тупо уставившись на палец с простым золотым кольцом, и смотрела до тех пор, пока острый приступ головной боли не заставил ее закрыть глаза. Она медленно потерла брови, стараясь прогнать боль. Постепенно перед ней соткалось видение: рука сжимает длинную тонкую кочергу с заостренными краями. Она высоко поднимается, а затем резко опускается вниз, вновь и вновь. Неожиданно перед мысленным взором ее возникло блеклое пятно, постепенно превращающееся в мужское лицо. Картинка перекосилась, и прямо в душу Лирин заглянули глаза, в которых застыл страх. Она сжалась и вскрикнула, стремясь освободиться от жуткого видения.

Лирин вскочила на ноги и тут же почувствовала, что на плечо ей легла чья-то рука. Она отчаянно рванулась, но рука скользнула вниз, обняла ее за талию и прижала к сильной груди.

— Лирин? — Эштон, преодолевая сопротивление, слегка встряхнул ее и усадил на место. — В чем дело?

Глядя на него широко открытыми от страха глазами, она прижала руку к дрожащим губам и покачала головой.

— Не знаю, Эштон, — простонала она. — Мне все время что-то видится… или вспоминается. — Она отвернулась, избегая его встревоженного взгляда, и продолжала сквозь слезы: — Я вижу руку… она поднимается… и бьет… бьет. — Плечи ее содрогнулись от рыданий. — Может, я кого-нибудь ранила? Может, вам надо было отдать меня им? Может, меня они и искали, а мистер Логан просто солгал?

— Чушь! — Эштон обнял ее за плечи и глубоко заглянул в изумрудные озера заплаканных глаз, словно стараясь заставить ее поверить. — У тебя просто была потеря памяти, и ничего больше. У тебя был шок, в этом все дело. А ты принимаешь дурацкие домыслы этих подлецов за собственную память.

— Н-е-е-т, — простонала она. — Ты не понимаешь. Такие галлюцинации у меня бывали раньше, когда этих людей не было и в помине.

Эштон крепче прижал ее к себе и поцеловал в висок.

— Может, это был только сон? Стоит ли всерьез волноваться об этом?

— Дай-то Бог. — Лирин прижалась лбом к его шее, ощущая глубокое, медленное биение сердца. В его объятьях она почти физически ощущала себя в безопасности, а где-то глубоко внутри зрело острое желание слиться с ним воедино. И словно против воли, повинуясь велению души, она заговорила.

— Мне так хочется верить, что этого кошмара никогда не было. Я… я вправду хочу верить, Эштон, что я твоя жена. Я… мне хочется быть частью тебя и твоей семьи, наверняка знать, что я здесь у себя дома. Мне надо знать правду.

По-прежнему стараясь успокоить ее, Эштон нежно обнял Лирин и заглянул в ее бездонные глаза.

— Ну так и поверь, дорогая, — прошептал он. — Поверь мне. Я ведь ничего дурного тебе не желаю. Если бы только ты знала, как я люблю тебя. Все бы страхи сразу улетучились. — Он наклонился, нежно, медленно поцеловал ее и не отрывался от губ, пока страшные видения не растворились где-то в глубинах ее сознания. Эштон то приникал к ее рту, то отстранялся, мягко, но настойчиво требуя отклика. Тепло от медленно тлеющих углей обволакивало ее, и она почувствовала, что пол колеблется у нее под ногами. Ее руки сомкнулись у него на спине, и она раскрыла губы ему навстречу. Закружилась голова. Небо обвалилось на землю. Сладкий нектар, который вкушают только влюбленные. Любовный напиток, который пьешь глоток за глотком, пока не опорожнится вся чаша, и они бы припали к ней, если бы издали не донесся стук каблуков. Эштон поднял голову и обжег ее обещающим взглядом карих глаз. Затем отступил и вышел из комнаты, оставив ее с горящими щеками и в полном расстройстве чувств. В таком состоянии ей не хотелось кому-либо показываться. Приподняв юбки, она последовала за Эштоном, пересекла столовую и прошла в дальний холл. Тут она резко остановилась и покраснела, заметив, что Эштон оглядывается и смотрит на нее. Казалось, он взглядом раздевает ее, прикасается к обнаженному телу, проникая в потаенные глубины. Глаза его вспыхнули, и по бесстыдному их блеску стало до очевидности ясно, что он вполне отдает себе отчет в ее чувствах. Эштон нарочно замедлил шаг. Сердце у Лирин отчаянно заколотилось, и все же она расслышала звуки голосов пожилых дам, доносившиеся из гостиной. Выходит, путь в главный холл свободен. Туда Лирин и устремилась, понимая, что, стоит Эштону снова дотронуться до нее, она вовсе потеряет голову.