В этом отрывке достаточно заменить слово «предметы» на «расы», и его можно смело цитировать в любом учебнике по нейрофизиологии, исследующей в частности и проблемы специфичности восприятия времени у разных народов, скорость реакции, порог кожной чувствительности и многое другое, относящееся уже к области компетенции классической расологии.

Стоики великолепно развили идею циклического времени. Бесконечное само по себе, оно в их концепции выступало как вместилище периодически изменяющегося мира, который вновь и вновь возникает, проходит определенные стадии развития и гибнет в результате очередного вселенского пожара. Однако принципиально новых миров не возникает, все возвращается на круги своя с незначительными изменениями.

Расовые теоретики ХХ века уже на свой лад подтвердили эту мысль античных стоиков, показывая на многочисленных исторических примерах, что народы рождаются, расцветают, чахнут и исчезают в пучине времен, но расы живут вечно, находя свое историческое, культурное и политическое воплощение во все новых и новых формах при неизменном биологическом содержании.

Эпикур, будто современный эзотерик, объявлял время «свойством свойств», а представитель школы античного скептицизма Энесидем представлял время как функцию деятельности сознания. Две с лишним тысячи лет понадобится человечеству, чтобы экспериментально доказать эти простейшие истины. Неоплатоник Плотин вновь вернулся к озарениям «Божественного Платона», возгласив, что «время есть жизнь души, пребывающей в переходном движении от одного жизненного проявления к другому».

Но предсказанный мудрецами античный цикл развития философии закончился. Секст Эмпирик, явно пресытившись обилием изощренных концепций о природе времени, вообще отказал ему в праве на существование: «Время — это ничто».

«Блаженный» Августин, ознаменовавший своим творчеством переход от античной философии к средневековой схоластике, буквально добил на излете традиционное архетипическое представление о времени. Цепь живительных превращений бытия разорвана, распятие и Воскрешение Христа объявлены исходной и абсолютной точкой истории, отныне время описывается линейно-поступательно. Ткать судьбу, вершить время, нести его тяжесть на своих плечах — человеку во всем этом отныне было отказано. Великая мистерия борьбы народов и рас объявлена завершенной, и все должно исчезнуть в горниле единого искупления. Поэтому и время теперь для всех объявлено единым и универсальным. Христианская высшая иерархия, будто государственная палата мер и весов, проводит всеобщую стандартизацию и унификацию времени: от сотворения мира до первого пришествия Христа и до второго. Инакомыслящих за покушение на новые эталоны ждут костры инквизиции.

Представители современных точных наук, а также некоторые любители эзотерической экзотики все чаще и чаще в наше декадентское время обращаются к трудам средневековых мистиков и алхимиков в поисках «высших» откровений.

Мы же в свою очередь должны подчеркнуть со всей ясностью, что для расовой теории, равно как и для проблемы изучения времени, это был совершенно пустой и бесполезный промежуток европейской истории. И причина здесь заключена совершенно объективная, ибо церковная теология до такой степени изуродовала догматикой инертное сознание средневекового человека, что понятие «исторического процесса» с большим опозданием появляется в европейской философии лишь на рубеже XVII–XVIII веков. Именно Исаак Ньютон, впервые осмыслив закон всемирного тяготения, сказал, что время является неотъемлемой частью пространства и представляет собой «безграничное чувствилище Бога».

Гердер первым ввел понятие причинности, Фихте развил весьма важные представления о детерминизме, а Гегель убедительно представил историю именно как процесс.

Иммануил Кант в своем блестящем сочинении «Антропология» уже во введении счел необходимым подчеркнуть: «Понятие „мировидения“ особенно применимо к познанию человека в его родовых признаках».

Таким образом, Кант по сути первым в новейшее время под исторический процесс развития познания подвел расовую основу. Время различно для всех, и на эту мысль указывает его пассаж из «Критики чистого разума»: «Время не есть нечто такое, что существовало бы само по себе или было бы присуще вещам как объективное определение… Время следует считать действительным не как объект, а как способ представлять». Наконец, Кант всегда говорил о «субъективной реальности времени» и подчеркивал, что «изменяется не само время, а нечто, находящееся во времени». Но что же находится во времени, как не различные человеческие расы, «субъективно» и каждая по-своему несущие его «способ представления».

За полторы сотни лет до первых открытий в области нейрохимии, нейрофизиологии, биофизики и теории информации он интуитивно понял, что в каждой биологической системе, к числу которых принадлежат и человеческие расы, время течет по-своему. Великий Кант героически отвоевал у полного средневекового забвения античный, в частности платоновский, идеал понятия времени?

Другой гений философии Анри Бергсон уже в конце XIX века со всей силой развил успех в данном направлении, ибо он также связывал время только с живой природой и отрицал его существование в неживой. В своей примечательной книге «Время и свобода воли» он свидетельствовал: «Критика Чистого Разума покоится на постулате, что рассудок наш способен лишь к платонизированию, то есть к вливанию всякого возможного опыта в предсуществующие формы». Легко понять, что «предсуществующей формой» в плане опыта является расовый архетип или «родовой признак», как его называл Кант. Именно поэтому понятно теперь, почему Платон утверждал, что знать — значит наполовину вспоминать. Вспоминать, опираясь на опыт своей расы.

В другой своей книге «Длительность и одновременность» Бергсон делает следующий характерный вывод в том же духе: «Между временем и пространством существует только одно отличие: вдоль времени движется наше сознание».

Но разные расы обладают разным сознанием, и это биохимический факт, который не сможет игнорировать ни один филантроп.

В контексте развития заявленной темы рассмотрим теперь взгляды французского философа и социолога рубежа XIX и ХХ веков Жана-Мари Гюйо, несправедливо, на наш взгляд, преданного забвению. Его новаторская книга «Происхождение идеи времени», написанная более ста лет назад, но актуальная и сегодня, при всей ясности и взвешенности повествования, тем не менее, и сейчас производит впечатление революционного, нонконформистского сочинения.

Гюйо, кроме всего прочего, был еще и высококлассным историком религии, что до сих пор придает всем его социальным и философским обобщениям глубину и оставляет впечатление непогрешимости расовой интуиции автора.

Свое сочинение он начал с анализа определения временных категорий в индоевропейских языках, которые ясно различают в глаголах настоящее, прошедшее и будущее, таким образом сам язык вовлекает нас в осмысление структуры времени и причинно-следственных связей. Закрепляя в нашем сознании тот или иной предмет, явление или образ, язык фиксирует их в строго определенной части времени, что само по себе указывает на эволюцию представлений о времени, ибо неразвитые языки способны указывать на движение и без его участия.

«Желая и действуя в направлении наших желаний, мы одновременно создаем и пространство, и время; мы живем, и мир или то, что мы называем этим именем, создается перед нашими глазами. Энергия воли в особенности производит устойчивость памяти».

Далее Гюйо дает поистине потрясающий образ, как нельзя точнее отражающий возникновение архетипической расовой символики: «Абстракция — это ложе времени, которое создается из его течения». Он подчеркивает также, что с психологической точки зрения всякое воспоминание означает сознание чего-то такого, что человек уже не в силах изменить, хотя оно и является при этом его неотъемлемой частью. Так подчеркивается устойчивость расовой психики, которая, по мнению Гюйо, порождает специфическую оценку протяжения времени как «результат внутренней оптики». От филологического анализа эволюции идеи времени французский философ закономерно переходит к анализу эволюции биологической. Время — это результат борьбы за существование среди всех живых существ, ибо даже в нашей памяти ощущения и воспоминания непрестанно борются между собой, и выживают или более грубые и выносливые или эволюционно более приспособленные. В природе один вид всегда стремится подчинить другие, занимающие одну и ту же экологическую нишу. Точно так же в организационной структуре памяти одна черта вспоминаемого нами факта неизбежно стремится вытеснить и стереть другие, при этом время все сглаживает и идеализирует, выталкивая в жесткой конкурентной борьбе лишь самые живучие и глубокие черты вспоминаемого. Поэтому время антидемократично в своей принципиальной сути, ибо оно рождает в нас дух соревнования и конкуренции.