— Садитесь, — кивком головы через плечо Янгура указал на стул, а сам продолжал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину.

Мансур, предчувствуя что-то недоброе, осторожно опустился на стул. Сгущались сумерки. И окна, и снег за окном, и даже тени на снегу приняли фиолетовый оттенок. В комнате отчетливо слышалось тиканье больших часов и еще время от времени поскрипывали ботинки ходившего из угла в угол Янгуры.

— Видел я ваше новшество, — произнес наконец Янгура с едва уловимой усмешкой. — Это, оказывается, по вашей инициативе сделали латинскую надпись над дверью операционной: «В присутствии больного пусть смолкнут разговоры, пусть не слышится смех, ибо здесь над всем властвует болезнь».

— Это не мной придумано, Фазылджан Джангирович. Такая надпись…

— …украшала двери многих операционных, в которых работали знаменитые хирурги, — закончил Янгура. — А я-то, по скромности своей, не сделал этой надписи. Но коли вы сочли нужным, — поперечная складка на лбу Янгуры внезапно затрепетала, — что ж… Но мне кажется, что с больными следует быть сугубо осторожными не только в самой операционной, но и в любой палате… А что вы сказали больной Салимовой?

— О какой Салимовой идет речь? — спокойно осведомился Мансур. — У нас их двое…

Этот вопрос окончательно вывел из себя Янгуру, у которого все уже кипело внутри. Вдобавок он не знал, что Салимовых в больнице двое, и, уж конечно, не хотел, чтобы эта его неосведомленность стала известна подчиненному.

— Вы прекрасно понимаете, о какой! — резко ответил он. — О той самой, которой вы самонадеянно заявили, что будете сами оперировать ее!

— Никому ничего подобного я не говорил, Фазылджан Джангирович. И не в моем характере говорить это. Если до вас дошел такой слух, это чьи-то интриги. Можно спросить у больной…

Мы не имеем права беспокоить больную, тем более — вмешивать ее в наши дрязги, она и без того между жизнью и смертью, — жестко произнес Янгура, краешком глаза наблюдая за Мансуром. В его взгляде злость смешалась с подозрительностью.

Он снова прошелся по кабинету, чувствуя, что раздражение в нем постепенно утихает. Но тут Мансур, сам того не желая, подлил масла в огонь.

— Врачебная этика, — сказал он, — все же предписывает считаться с волей оперируемого.

Вот как? — тихо произнес Янгура. — Сначала агитация исподтишка, потом… демагогическое напоминание о врачебной этике! Нет, не выйдет! Вы пытаетесь завоевать себе авторитет слишком легким способом. А я-то, рискуя восстановить против себя начальство и коллег, назначил вас, хирурга без опыта, без имени, — извините, мальчишку, — назначил своим ассистентом в то время, когда были врачи более способные и опытные. Я хотел научить вас работать по-настоящему. Надеялся и Абузару Гиреевичу сделать приятное. И вот благодарность!

За несколько месяцев совместной работы Мансур успел уже кое-что понять в характере и нраве Янгуры. Ему самому приходилось наблюдать, как во время работы Янгура ни с того ни с сего выходил из себя, кричал на подчиненных, даже швырял инструменты во время операции. Поэтому вызов в кабинет и разнос наедине, а не на людях, означал, что Янгура все же сохраняет какое-то преимущество за Мансуром, в какой-то степени считается с ним. Но заискивать Мансур не собирался. Он просто счел за лучшее промолчать.

По-своему объяснив его молчание, Янгура произнес тоном приказа, даже с оттенком угрозы:

— Смотрите же! Не вздумайте со мной тягаться! Не советую. Если хотите набраться ума и опыта — шагайте в ногу со мной.

Теперь Мансур должен поблагодарить его и выйти из кабинета с опущенной головой. Но, видимо, Мансур был не из покорных.

— Фазылджан Джангирович, — спокойно произнес он, — разрешите мне сказать всего несколько слов.

Янгура снисходительно кивнул.

— Если вы считаете, что допустили ошибку, назначив меня своим ассистентом, когда были более способные и опытные врачи, так еще не поздно исправить эту ошибку, — проговорил Мансур.

— Вы все же отдавайте себе отчет в своих словах, — резко сказал Янгура. — Мне ничего не стоит исправить ошибку. Но я — учитель. И если вы даже и не цените этого, я обязан заботиться о вас… Я бы на вашем месте… если у вас есть хоть капля уважения ко мне, сейчас же пошел бы к Салимовой…

— Это нетрудно, — ответил Мансур. — Я готов пойти. Но что я должен сказать ей?

— Что подскажут вам совесть и здравый ум, то и скажите.

Янгура отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен. И напоследок заявил, даже не поворачиваясь к Мансуру:

— Вы свободны. Но прошу учесть — завтра, когда я буду оперировать Салимову, можете не являться к операционному столу! Другие будут ассистировать.

Мансур попрощался и вышел.

В коридоре, отойдя в сторонку, закурил. Он был озадачен. Должно быть, что-то произошло во время утреннего обхода Янгуры, а Мансур после ночной срочной операции не был на этом обходе, явился в клинику несколько позже и еще ничего не знал о последних событиях. Отстранение от участия в завтрашней операции хотя и было неприятным, все же не особенно огорчало Мансура, — он ведь не напрашивался ассистировать Янгуре, да и Салимова не просила его об этом. Заранее было известно, что операцию проведет сам Янгура. И это в порядке вещей. Наиболее сложные операции всегда делаются более опытными хирургами. «Наверно, Фазылджан Джангирович вообще недоволен моей работой как ассистента», — подумал Мансур. Вот это было по-настоящему обидно. Он ведь отдавал работе все силы и способности. И вдруг впал в немилость. С кем поделишься своими переживаниями, дабы не держать на сердце саднящую обиду? Сейчас он одинок. Отца не следует ввязывать в это неприятное дело, да и самолюбие мешает. Ильхамия — что от нее толку, так — не светит и не греет. Вот если бы Гульшагида… Это совсем другое дело. Она поняла бы и разобралась. Но зачем думать о несбыточном, о потерянном? Надо полагаться на себя. Только на себя!

На следующий день он явился в клинику, как обычно, в девять утра, и сразу же прошел к больным. В открытые двери палаты увидел — на каталке с мягкими резиновыми колесиками повезли Салимову на операцию. В душе он пожелал ей счастливого исхода.

Но вскоре в коридоре поднялась непривычная суматоха. Выбежал в коридор и Мансур. Остановив сестру, спросил, что случилось.

— Ужас!.. Сказать страшно… Салимова встала и ушла с операционного стола. Фазыл-джан Джангирович швырнул инструменты, по ранив руку операционной сестре Наталье Владимировне… Ругается… Ужас!..

Мансур оцепенел. Такого он не ожидал.

Вскоре все хирурги клиники собрались в кабинете заведующего отделением Самуила Абрамовича. К этому времени кое-что уже выяснилось. Оказывается, больная Дильбар Салимова с самого начала не изъявляла согласия оперироваться у Янгуры. Через сестру она просила, чтобы операцию провел Мансур Тагиров. Это сильно задело самолюбие Янгуры, к тому же он не хотел упускать «интересного случая» и в силу этого не уважил просьбу Салимовой. Но и больная не поступилась своим желанием. И вот взбешенный Янгура потребовал от заведующего отделением, чтобы Дильбар Салимову немедленно выписали из клиники. Потеряв самообладание, он настаивал, кричал, не обращая внимания на коллег, пораженных столь необычным требованием.

Самуил Абрамович не любил шума. Растерявшись от неистового натиска Янгуры, он взволнованно поправлял очки в черной оправе на большом хрящеватом носу, вытирал вспотевший с залысинами лоб, пытался по-своему успокоить бушевавшего хирурга.

— Батюшка Фазылджан Джангирович, ради бога, не распаляйтесь… Чего не случается в нашей врачебной практике… Пожалуйста, спокойнее…

Янгура продолжал нервно расхаживать по кабинету.

— Нет, нет и нет, Самуил Абрамович! Или я, или она! Я не ребенок, не уговаривайте!

— Нельзя же так, родной Фазылджан Джангирович! Мы, право, сами раздуваем скандал… Что скажут в вышестоящих организациях?

Янгура скривил рот в усмешке.