Я плыву в джонке и сплю под косым парусом и звездным небом. Высаживаюсь в Индии, вытоптанной ногами миллиарда людей. Море более не грозит мне. Тонкая вязь стенных узоров мечети. Арабский восток. Я пересек пустыню. В предгорье Гималаев у случайного костра старик указывает на европейца и плачет.

– Что он говорит?

– Ему жаль тебя, что ты не китаец.

Я вернусь домой через двадцать лет, как Марко Поло?

Желтый цвет магмы сменился светло-коричневым. Небывалый ветер истинного подземелья опалил лицо жаром магмы. (Геенна огненная). Тина заглянула в колодец, горячий ветер рванул волосы. Тина ощутила, живет на планете Земля. Женщина покачнулась, Вадим схватил ее за плечи.

Древние, древние пигмеи хранят тайну острова. Здесь они получили огонь.

На Земле есть несколько мест, где расплавленная магма подымается к поверхности, готовая выплеснуться.

Улилу показал им тропу к реке.

Тяжело пробирались вдоль реки, сквозь заросли мягкого тикового дерева и мангровые леса. Деревья у берега растут из воды, войти в быструю реку, цепляясь за ветки. Вадиму кажется, они идут по кругу. Отчаялся увидеть людей. Жак ошибся или обманул, и вершина Диглипура не видна. Вечерами он впадал в слезливую панику: сгинем здесь. В момент беды жизнь казалась ничтожной. Что наша московская суета перед немотой джунглей. Нечем почистить зубы, они покрылись зеленоватым налетом. Он жевал сочную траву, обманывая голод.

– Я виной твоему унижению на проклятом острове, – плакал Вадим. – И не люблю тебя, как прежде. Ты превратилась в привычку. – Тина этого ждала и прижала его голову к груди.

– Я знал только себя и люди меня не интересовали.

– Все знают только себя, – шепчет Тина.

– Разденься и ляг здесь, Тина. Пусть деревья, обезьяны, длиннорылые муравьеды, птицы смотрят на нас.

Спички отсырели и ночи без костра лихорадили Тину.

Вадя не может идти. Смерть не такая уж редкость. На этой земле еще никто, кроме Христа, не задержался. Заснем и проснемся в Крыму. Мы шли навстречу друг другу по желтой песчаной дорожке, деревья там были дружелюбны.

Белесый пар над водой тихо вставал и клубился. Сидели у мутной чужой реки, перед заходом солнца сварливо кричали попугаи. Тина узнала поляну белых и розовых орхидей, Флорида Бич недалеко. На пятые сутки нашли упавшие кокосовые орехи. Невозможно вскрыть крепкую, как броня, скорлупу. Вадим остервенело бил о камень. Выпили прохладное кокосовое молоко и съели жирноватую серую мякоть.

Сигх ВИРАСА носит белую, или синюю чалму, подобающий сигху обруч для волос, которые никогда не стрижет. И желтое ритуальное кольцо. За вершиной жизни, стариком, он наденет золотое кольцо. Борода побелела и подстрижена кругло, как на портрете великого гуру. Нанак вещал в пятнадцатом веке. Отрекся от ортодоксального иудаизма, но не принял ислам. Он создал новую религию, «сигх» на языках Индии означает «ученик». Бог двулик. Он Нигур (абсолют) и он Сардан – бог внутри каждого человека. Сигх не национальность, но вера.

Окончив английский колледж, Вираса счел лучшим жить большим чиновником в глуши, нежели мелким клерком на континенте. Он Комиссар охраны природы на Андаманах, и полицейский Инспектор. В колледже Вираса прочел: пигмеи, возможно, старше европейцев, но между ними тысяча лет труда и культуры. Встретившись с дикарями на островах, Вираса стал их покровителем. Научит вождя Улилу примитивному, колониальному английскому.

Джунгли нет нужды охранять, они могущественно воспроизводят себя. Сквозь крыши, окна и двери английского форта, католического собора, японских казарм времен войны проросли деревья, взорвав каменные полы. Потом появились туристы. Вираса установил немалый легальный залог за каждую банку консервов и бутылку колы в рюкзаке. Поневоле не выкинешь под пальму. Назначил чудовищный штраф за обломанные кораллы. Труднее сохранить первозданность пигмеев. Он ввел запреты Декларации. Но в американских журналах появляются новые снимки белых женщин и мужчин об руку с пигмеями. Достойной человека жизнью Вираса полагает наблюдение природы и чтение откровений Камасутры, рождающих нирвану. С упорством сигха он ограждает своих пигмеев от двадцать первого века, вставляя палки в колеса джипов научных экспедиций. Возможно, он прав.

Они вернулись в день, когда московские авиабилеты превратились в бумагу. Продали «кодак» и бижутерию Тины, не станет на один билет до Москвы. Дуг скучно и неохотно говорит с Вадимом. Предложил уборщиком в гостиничные номера. Попранное московское самолюбие. Вадя, оставаясь там один с пылесосом, узнавал мелочи о постояльцах. Миссис Петра, в возрасте, не щадит косметики, забывая повсюду ароматные баночки. Ее сожитель англичанин Эдвардс курит, не на людях, самые дешевые сигареты. Западный немец Йорг штопает носки. Не от бедности. Японка Фукума не закрывает постель, оставляя на виду интимное бельё. Йорг остается у нее до утра. К счастью Вадима, постели убирает горничная.

Денег уборщика не хватает на жизнь. Неизбежно перебрались в хижину под пальмовой крышей на краю деревни. Соседями стали убойщик скота, его толстая жена и пугливые дети. Убойщик скота называет Вадима бхаи – брат. Стоило войти Тине, дети убегали и смотрели издалека. Соседка приходила неожиданно, и громко говорила на суахили. Тина не слушала и молчала. Индианки работают на кухне отеля за еду и три доллара в день. Пошла и Тина. Вечером можно взять домой немного серого риса, сварить на воде Вадиму. Они покорились печали неизбежности.

Дуг ждал ее у поворота, откуда не видна деревня. Звал к себе. Когда же. Шли вдоль сухой канавы. Закатное солнце опрокинуло их тени на жухлую траву. Тени сталкивались и переплетались.

– Помнишь, мы танцевали, твое сари развязалось и упало.

Тина часто думает о Дуге. Где его сын. Она знает, Дуг несчастлив.

Вадим сочиняет то жалобные, то злобные письма в русское посольство в Дели, в московский МИД, в фирму «Мария». Официозы не отвечают, мало ли по миру бродяг с русскими паспортами. Мать написала, фирма «Мария» прогорела и исчезла. Рома Ромодин в тюрьме за прежние грехи. На суде обвально винил во всем Вадима. Полутора тысяч долларов на два билета у нее, во-первых нет, во-вторых опасно посылать в глухомань, пропадут деньги. Привет Тине.

Рок неоправданно суров. Но, думал Вадим, не готовила ли мне судьба быть соучастником последних приключений Ромы.

«Позвоните нам сейчас… пакуйте вещи через час».

Сузился круг желаний и потребностей. В лачуге на окраине деревни он придумал утешительную, смутную теорию о правде первобытной жизни. В нее не вписывается молча страдающая Тина.

Тускнеет с каждым днем милая Тина, холены руки превращаются в скорбные руки прачки – посудомойки. Вадим обзавелся мешком, собирает коровьи лепешки. На жарком солнце они высыхают до ломкости и теряют запах. В деревне покупают на топливо. Из постояльцев отеля они впали в низшую касту, на улице громко окликают на «ты». Забывшись, заговорил с европейкой, по-видимому немкой, на пляже. Ответила оскорбительно и ушла. Близились Рождество, Новый год и большой сезон дайвинга. Дуг дал новую работу: гидрокостюмы (тщательная двойная проверка), ласты, перчатки, боты, грузы (для погружения), дыхательные трубки, подводные ружья, свет для видео и фото, дайвинг – ножи (в опасности обрезать под водой ремень груза, всплыть). Приборы – часы, манометр – давление воздуха в баллоне.

Вирасе нашептали, с поразившими его подробностями, о событиях в деревне вождя Улилу. Вираса не любит европейцев и американцев. Они требуют привычных прав и законов на краю мира, на всеиндийской человеческой свалке. Вираса так и не привык к рукопожатиям. Ему претит их пристрастие к кофе и виски, электрическим бритвам, и стук высоких каблуков их женщин.

Он навел справки: Люка, Жиннет и Жака в Индии нет.

Несколько лет назад Вирасу пригласили в Лондон. Британия не забывает агентов влияния в бывшей империи. Лондон не может не понравиться, но легко оттолкнет, не заметив. Толпы на Пикадилли, на площади Трафальгар и Оксфорд – стрит его не приняли. Вираса, в европейском костюме и синей чалме, замечал свою старомодную медлительность. Боялся людных кафе, не отвечал, когда заговаривали на хинди. В метро вид целующихся, обнимающихся пар раздражает и приводит в уныние. Нечто болезненное скрыто в прилюдном поцелуе.