– Дома Катя, дома! – Таня ушла.

С Хорстом гуляли в сладкой тишине высоких дюн. Сосновая кора отливала красной медью. Шли по песчаной дороге в мелькании света и теней деревьев, в настое хвои и смолы. Уносимая жарким летом, и осенью своей жизни, Таня решилась.

Небольшая квартира Хорста за озером в Альтоне, в трех этажах. Сплошной белый модерн. На стене по лестнице одна выше другой черно-белые фотографии мужчин, женщин в одиноком тихом раздумье. Много раз – усталая актриса в сценических костюмах. Потом грустные звери и зверята. Обойдя по крутой лестнице, Таня не обнаружила за стеклянными плоскостями и керамическими абстракциями и тени жилого. Гарсоньерка.

Хорст упомянул, что трижды был неудачно женат. В первые семейные недели думал: с этой женщиной связан до последней земной минуты. С ней он простится перед вечностью. Через год кружева на белье казались нечистой чешуей. И это, в общем трагично.

Непринужденно и тонко он заговорил о сексе. Под локоть вовлек в ванную комнату.

– Я видел столько раздетых женщин, что меня волнует, когда они одеваются. – Хорст вышел. Умная Таня поняла – ее ждут голой. Она же привыкла к иному. ОН – подробно о самом себе. О комплексах и горестях, с жалобами на холодно – леденящую жену. Карьера не удалась – «я слишком порядочен». Нужно активно сострадать. Потом о ЕГО женщинах с юношеских лет, и немного о собеседнице. ЕГО надо пожалеть, а уж потом. Впрочем, привыкать было не к чему, пара сексуальных приключений за всю Танину женскую жизнь. Она не знала, с глобализацией этот путь стал короче. Таня увидела нечто светло – болотно-зеленое и воздушно – ночное. Щадящий вариант – выйти полуодетой. Ужасно захотелось примерить у зеркала. Она быстро разделась. Длинная хламида, можно хотя бы закутаться… Штанишки очень и слишком откровенны. Таня отложила светло-болотно-зеленое в сторону и оделась. Через вежливых полчаса попросила вызвать такси, он безропотно набрал телефон.

В такси Таня ругала себя старой дурой, устроила водевиль с переодеваниями. Увы, жизнь не кабаре. Бедный милый Хорст.

Ждала в ближнем кафе. Небольшой дом фирмы стоит на пригорке. По чугунной лестнице спускается пожилая дама. Держится за перила. Есть что-то, определяющее русских и за границей. Таня окликнула и увела референтку Аду на парковую скамью. Еще не очень доверяя, рассказала узнанное от мужа, преуменьшая умысел Якова и Бори. Оправдывала их мысленно: в стране крадут миллиардные заводы, реки нефти. Так время обернулось.

– Редкие суки Фриц и Джек, – сказала доперестроечная доктор филологии Ада. – Яков погиб, я ему симпатизировала. Моложе я влюбчива была, годами сгорала по певцу Георгу Отсу. А видела всего два раза. Теперь Яков. Встретимся завтра, я кое-что поищу.

Следующим вечером Ада выложила на парковую скамью толстый пакет. Она искала документы фирмы «Фриц и Джек». Жутко ночью в пустом доме… Оленьи рога на стене шевельнулись. Черная молния пролетела. Трубка Джека покатилась по столу и прожгла ковер!

– Стандартный фильм ужасов, – подумала Таня. – После полуночи Ада уверилась, Якова использовали в темную, аргентинский заказчик – туфта. Нет обычной переписки, записей переговоров, пометок в настольном календаре. Ада это предчувствовала. Нашла в компьютере новую, защищенную от взлома папку. Называется «Nebel“ – туман. Бессмысленно, папка уже пуста. На случайной бумажке обрывки черновика: «подводная лодка», «Ливан», расчеты в сотнях тысяч долларов.

– Ливан – жестокий терроризм, – Таня похолодела, вспомнив о муже. Чудо спасения. Впилась точеными ногтями в ладони.

– Прикасаться к делу «Туман» опасно. Я принесла другое.

В быстрой речи Ады мешались злоба и страх. Прохожих в аллее не видно, Таня возбудима к чужой психике. Знает за собой – поговорив с безногим, уйдет хромая.

Ада вскрыла пакет. Читали под парковым фонарем: Фриц и Джек зафрахтовали старый советский сухогруз под марганцевую руду из Керчи и наняли дешевый русский экипаж, сэкономив на страховке. На вторые сутки моряки отравились испарениями марганца. Поставили судно на мертвые якоря и послали СОС. Ближайший порт Ялта, моряков развезли по больницам. Причина в особых условиях перевозки марганца, русские на корабль не вернулись. Фриц и Джек наняли турок и филиппинцев, угнали арестованный корабль. Нокаутирующий удар по репутации фирмы и возможен судебный иск.

– Подарите эти документы, Ада… отдам в газету.

– Меня уволят с понедельника.

– Купим вам квартиру в Колпино или Пушкино под Петербургом. От фирмы «Чистые помыслы».

Таня наложила макияж «деловое утро» и отправилась в редакцию «Вельт ам Зоннтаг». В офисе на Бодензеештрасе просили подождать в комнате, полной газетных подшивок, папок и сбоку стола невзначай забытый и плохо клееный денежный конверт. Просидев минут пять, Таня почувствовала, за ней наблюдают. Яша рассказывал, так «проверяют на вшивость» людей с улицы. Особо иностранцев. Прежде чем общаться по делу. Журналист интересовался источником информации, Аду она не назвала. Журналист позвонил через день, несколько вопросов и просил задержаться в Гамбурге, набело прочесть текст. Статью напечатали.

Хорошо смеется тот, кто смеется без последствий.

В Москве Таня вынула из старой обувной коробки письма, которые не отправила Борису в разные годы. Он прочел в один вечер и поцеловал. В кои-то веки. Таня собрала в дальний шкаф флотские рубашки, черные ботинки, старую черную пилотку без звездочки. На тельняшку и кортик она не посягнула. Через клиентку достала билеты на вечер военного флота в Колонном зале. Борю обманула: «прислали от министерства… форма одежды летняя парадная». Борис приободрился.

Валя вернулась в Россию, учительствует. В два – три года приезжает Катя из Саломбалы, и Борис встречает ее на Ленинградском вокзале. Таня к ней не ревнует.

Какие книги едят собаки

Приблудился пес, молодой кавказский овчар. Я мало смыслю в собаках, но когда-то жила со мной в любви и взаимности до смешного тупая дворняга. Она жила в верности и, как все, умирая, лизнула руку хозяина. Если гладить собаку против шерсти, видна белая беззащитная кожа. Если большую собаку бить насмерть, она грызет палку. Или ружейный приклад. Потом сдается и, умирая, лижет сапог. Собачья любовь – не зов ли Природы к высшему благородству, обращенный к человеку.

Женщина средних лет вышла из троллейбуса у парка, с большим доберманом цвета соевого шоколада. Их я знаю: Вита и Мартын. Мы иногда гуляли втроем. Вита решительна в суждениях, строга надменным лицом. Это делает его некрасивым. Маленький обиженно сжатый рот придает ей видимую значительность. Она с восхитительной простотой называет себя интеллектуалкой и при том боится – не поверят. Собирает «салоны по средам». В нашей провинции литераторов, актеров, художников и вообще интересующих Вику людей мало, да не каждый придет. Тон задают художники без выставок, косвенный вызов властям. Подавшие на выезд в Израиль нервозны и обидчивы. Все поразительно мало знают свою страну. О винтах и приводах политики. Поэтому спорят особенно бурно. К полночи шум стекает в прекрасные дали доброй и свободной цивилизации, виденной в кино. К Елисейским Полям Парижа. К теплой земле и прозрачному воздуху Тосканы. К оливковым рощам Израиля. Угол Бродвея и Пятой авеню, Нью – Йорк. Вита скалит мелкие зубы. Серые частности быта и окружающей действительности пробалтываются бегло и общо.

Меж гостями прохаживается доберман Мартын. Разговоры ему надоедают, ложится у стены. На обоях остается след его горячего потного тела. Подают жидкий чай. Мартыну повязывают на шею салфетку. Шутка такая. Пес вываливает язык и часто дышит.

Собирались самоутвердиться вместе и каждый в себе.

Крепчал застой. Вита ночными бдениями ждала провокатора в своем кружке. Определили бы «фиксированную группу», тогда бы написать известному московскому диссиденту и при удаче блеснуть на БиБиСи или хотя бы на Немецкой волне. Провокатор не приходил, «туда» не вызывали.