DVD

. А потом он сам собой в какой-то момент замечает, что с тобой ему лучше, чем без тебя. Приятнее, чем с другими. Тут-то он сам и прибежит. Все проще, чем кажется. Ведь хочется чего? Хороших гармоничных отношений, чтобы было приятно, интересно, и ощущения близости: эта женщина для меня особенная, мне с ней хорошо. А если ты при первом же контакте его напрягаешь, шансов нет. Я отхлебнул кофе из маленькой белой чашки. Вера продолжала молча смотреть на меня. — Знаешь, что, дорогая. У тебя на лице написано: «Моя жизнь — трудная, сложная, изнурительная борьба за выживание, мне нужен тот, кто возьмет этот груз на себя». Это отпугивает мужчин. Подумай, кто захочет нести чужой груз? А вот если ему с тобой хорошо, то это уже не чужой и не груз. Это жизненные обстоятельства, которые ради такой классной бабы не жалко и преодолеть. А ты мужиков грузишь всем своим видом с первой же секунды. Ему еще с тобой не стало хорошо, он еще не знает, что ты классная, а ты ему уже предъявляешь счет. Я с тобой вначале столько нянчился только потому, что ты мне понравилась как женщина, я хотел тебя трахнуть, а потом стало интересно общаться. Если бы ты вела себя еще немножечко грубее, у нас с тобой ничего бы не получилось. На ее лице отражался интенсивный мыслительный процесс. — А ведь получилась красивая история, — сказал я. — Мне понравилось. Было много приятного. И это намного лучше, чем если бы этого не было. Как думаешь? — Да, было приятно, — ответила она, оставаясь мыслями в том, что я только что говорил. Допив кофе, мы попрощались и разошлись по своим делам, договорившись созвониться через полгода… Перед самым отъездом была встреча с маленькой Оксаной. Рыжеволосая красавица лет на десять младше меня. Мы были знакомы несколько недель, но общались просто так. Это был первый и единственный секс с ней. Очень своеобразно получилось. Несколько раз врезала по морде. Она била не меня, а кого-то другого. У нее глюки насчет мужчины, которого она любит и который ее насилует. Видимо, как-то связано с папой. Говорит, она его очень любила, а он свою любовь к ней проявлял крайне сдержанно. Получился такой интересный психотип: очень сексуальная, женственная, привлекает мужчин, и при этом где-то внутри нее живет убеждение типа «все мужики сволочи». Мне так показалось. И вот мы делаем секс. Сначала долгая тягучая прелюдия, так все красиво и сладко, а потом когда я уже собрался в нее войти, начала вырываться, переворачиваться, отбиваться. Ее сопротивление меня неожиданно возбудило. Схватил ее, придавил собой. Вошел в нее, даже не успев подумав про презерватив. Она — «да, да, да», а потом опять сопротивление и — как даст по морде. Несколько раз подряд. У меня от этого полностью сорвало крышу, я только смог прорычать: — Ах ты сука! Дальнейшее напоминало изнасилование. Только Оксана не говорила «нет, нет, перестань». Наоборот — «да, да, да», а потом — «ненавижу, сволочь», и — снова кулаком по морде. Била так энергично, что я даже увидел вспышки в темноте, как бывает, когда во время боя на татами прилетает хороший удар. И мне это неожиданно понравилось. Преодолевать сопротивление. Играть в насилие. Кусалась, царапалась. У меня от этого мозг отключился, мысли исчезли, осталось только желание обязательно кончить в нее. Мозг включился за несколько секунд до оргазма: все-таки выйти, чтобы она не залетела. После бурной сцены я встал, включил свет и посмотрел в зеркало. Побитые и покусанные губы. Хорошо, что синяк под глазом не поставила. — Оксан, ты че дерешься, — спросил я, — охренела что ли? А если бы я тебе врезал? — Я нечаянно, — ответила она извиняющимся тоном. — Случайно получилось… Прежде чем заснуть, мы слушали на ее плейере музыку. Она сказала, что ей очень нравится «одна песня про любовь». Оказалось, это была композиция «Moscow never sleeps», в которой действительно были слова «я люблю тебя, Москва». — Так ведь это не про любовь, — сказал я Оксане. — Это же про Москву. — Там девушка таким голосом поет, что получается про любовь, — ответила она. Весь следующий день у меня в голове крутилась эта песенка, лицо Оксаны, ее едва заметные веснушки и зеленые глаза, а также мысль: «Ни хрена себе, женская логика». Все это причудливым образом смешивалось с нашим как бы изнасилованием, и образовывало сильное эмоциональное послевкусие. В середине дня я взял два рюкзака и вышел из пустой квартиры. Ключи опустил в почтовый ящик, как просила хозяйка. Отправился на вокзал. Меня ждала дорога, неизвестные люди и приключения, а в голове крутились картинки из вчерашней сцены с Оксаной, и я поймал себя на мысли, что абсурд в логике и непредсказуемость женского поведения — на самом деле очень большая ценность. Иначе было бы не так интересно. 24. ПРОСТЫЕ УДОВОЛЬСТВИЯ …Челябинск находится рядом с казахской границей. Я хотел начать путь автостопом сразу за границей России, чтобы получить за выделенные под поездку полгода как можно больше экзотики. В Челябинск приехал на поезде. Там выбрался на трассу и встал на обочине в ожидании попутной машины. Впервые в жизни. Минут через пятнадцать остановился раздолбаный грузовичок ГАЗ-33013. Водитель Алексей сказал, ему со мной по пути всего на 70 километров. Я обрадовался — процесс пошел. Поехали. Обсуждали по пути плечевых проституток, которых на выезде из города оказалось удивительно много. Страшные… Потом башкир по имени Алмаз, на «Жигулях», рассказывал, как правильно воровать овощи с полей. Оказывается, надо заранее с ментами, которые охраняют, договариваться. А то если попался с поличным, ценник выходит намного выше… Рустам, классный парень из приграничного Троицка решил не высаживать меня на трассе, и довез прямо до погранперехода. В моем загранпаспорте появился фиолетовый штампик пограничной службы Казахстана… Снова обочина трассы. Около пяти часов вечера. Кругом — степь. Ни машин, ни людей. Холодает. Настроение почему-то отличное. Редкие машины не останавливаются. Наконец, остановился маленький автобус, группа рабочих возвращалась в Кустанай. Русский водитель с красным лицом спросил: — Тыщу дашь? Тысяча теньге — это двести рублей. Я ответил, что у меня нет денег. — Не-е-е-е, — протянул он и закрыл дверь. Спустя еще пять минут материализовался здоровенный «Мерседес». Сначала пролетел мимо на полторы сотни метров, потом дал задний ход. В салоне — парни с живыми лицами, лет по двадцать пять, белобрысый русский Денис и круглолицый казах Азамат. — Ты че здесь делаешь? — Парни, я автостопом еду в Китай. Вот, только что перешел границу из России, жду попутную машину. — Можем отвезти в Кустанай! Бросил рюкзаки в багажник. Запрыгнул в кожаный салон. Погнали — 150 км/ч. Я вспомнил, что пять минут назад мне отказал краснолицый водитель рабочего автобуса. Подумал, что в моей жизни бывало много моментов, когда меня кто-то где-то как-то не принимал. Как в тот автобус. А я переживал. Жалел себя. Обвинял других. Так делать — непродуктивно. Лучше посмотреть вокруг, что-то предпринять, или даже просто подождать. Глядишь, после пыльного автобуса с усталыми, раздраженными работягами и жадным водителем подъедет «Мерседес» с такими классными попутчиками… Отличные парни, слегка браткового типажа, очень энергичные, в бодром настроении. — Чем занимаетесь? — Да, ну, так, — ответили, переглянувшись, — решаем вопросы. Стали рассказывать про Казахстан и казахов. — Южные казахи это такие люди, что пиздец, — объяснял Денис. — Посмотри на Азамата. Он северный казах. Он — русский казах! А на юге они вообще другие. Другой образ мышления. Восточные хитрости, вранье. Говорит тебе что-то сладким голосом, а сам думает другое. С ними дел лучше не иметь… В Кустанае я нашел место для ночлега — в какой-то филармонии, бросил рюкзаки и пошел гулять по городу. Весь Кустанай говорит по-русски. В парке из динамиков звучит песня «Moscow never sleeps»… На следующий день — снова трасса. Ожидание. Через некоторое время в моей жизни появляется человек по имени Куаныш. Прикольный казах, такой веселый, через силу говорящий по-русски. На крыше его «Жигулей» — желтая «коронка» такси. Выслушав мою краткую презентацию, он сказал: — Эй, ладно, раз денег нет, поехали так! По пути он постоянно спрашивал что-то неожиданное («Ты женат?») или нарушал молчание, отвечая на вопросы, которых я не задавал. Едем, молчим, он и говорит: — Ну как тебе сказать, я на такси не всегда работаю… Молчим еще десять минут, и он спрашивает: — Ты картошку любишь? Его просторный дом, купленный недавно за 10 тыс долларов, — прямо на трассе, километрах в ста на юг от Кустаная. Несколько комнат. На шкафчике (такие в России по какой-то причине издревле называют стенками) — фото родителей и родителей родителей. Черно-белые, подкрашенные фломастером. Пока Куаныш ездил с маленькой дочкой к доктору на прививки, я смотрел ТВ. Больше всего понравился центральный канал соседнего Туркменистана. Передача с русским синхронным переводом вещала об уникальном месте туркменского языка в мировой культуре. Очень убедительно. Мне хватило двадцать минут, чтобы понять, что Вселенная вертится вокруг Туркменистана и туркменов и особенно вокруг главы этой страны. Через каждые пять-десять предложений звучала фраза вроде «это стало возможным благодаря поддержке нашего мудрого президента». А еще их президент — добрый, выдающийся, великий, отец всех туркменов и так далее. Однако позвали кушать жареную картошку, и бесподобный просмотр, которым сами туркмены, полагаю, наслаждаются изо дня в день, прервался. Картошка была вкусной… До города Балхаш я ехал в просторном грузовом «Мерседесе», который парень по имени Муслим гнал из Литвы в родной Чимкент. Грузовику 9 лет и он обошелся в 19 тыс евро. Внутри грузовика, стоит, прикованная тросом, старая легковушка. Тоже «Мерседес», 1991 года, всего за 1200 евро. Казахи любят престижные машины, да. К ночи приехали в Астану, новую казахскую столицу. Поставили грузовик в какой-то автобазе. Муслим уехал по делам в центр, а я договорился с мужиками с базы, чтобы пустили переночевать куда-нибудь в помещение. Отвели в вагончик, где обитали Абдулла и Наим, рабочие из Узбекистана. Мое появление — вау, человек из Москвы! — произвело фурор. Они так обрадовались, что я даже растрогался. Сразу захотели накормить и усиленно предлагали водку. Выяснилось, что «сразу видно», что я «очень хороший человек». Я немного смутился с непривычки — так тепло меня не принимал ни один из друзей или родственников за все предыдущие годы. Абдулла, лысый, в тельняшке и очень радостный, почти не говорил по-русски, но всегда, когда я смотрел на него, кивал утвердительно, как если бы я о чем-то спрашивал. Второй, по имени Наим, рассказал, что раньше работал в Москве, пока не депортировали за нелегальность. Все эпизоды гастарбайтерской жизни, связанные с общением с милицией, он заканчивал фразой «началь мозга ебаль». Примерно так: — Мы сидим, ничего не нарушай, милицьянер говорит — в отделение, приходим, и он началь мозга ебаль! После ужина я разложил спальный мешок на деревянной полке, почистил зубы и лег спать. Перед тем как отключиться, поймал себя на мысли, что удивительно быстро адаптировался к походному режиму жизни. Ложусь спать — значит, заканчивается день, очередная маленькая жизнь. Чтобы лечь, надо найти место. Нашел — маленькая жизнь удалась. Прекрасно. Вообще, начали радовать многие вещи, на которые в привычной городской жизни даже не обращал внимание. Например, утром иду в туалет. Туалетная бумага есть — радостно. Есть и вода, которую я наливаю в бутылку и беру с собой в туалет (в Азии как-то само собой понимаешь, что вода в туалете куда практичнее, чем туалетная бумага), — прекрасно. Возле вагончика бреюсь, глядя в малюсенькое зеркальце, которое не забыл взять в дорогу, — замечательно. Разливаем крепкий чай в эмалированные железные кружки — ах, как хорошо. Простые такие удовольствия, но что удивительно — все очень радуют. Поехали дальше. В придорожном кафе я наконец-то узнал, что такое бешбармак. Казахское блюдо, название которого я слышал в детстве в какой-то песне в передаче «Утренняя почта». Объясняю. Представим, что мы сварили пельмени. Потом надрезаем их, вынимаем и выкидываем фарш, а полученные куски теста бросаем в бульон с бараниной. Это и есть бешбармак! Мы ехали все дальше на юг, и я подумал: «А ведь совсем недалеко Афганистан! Лишь сделать крюк южнее моего маршрута». Но в тот момент не принял никакого решения. То есть принял, но еще не осознал этого… 25. КОКПАР …На трассе близ Балхаша познакомился с двумя русскими дальнобойщиками. Вообще-то я собирался в Алма-Ату, чтобы оттуда ехать в Китай. Но когда выяснилось, что они едут, как и мой предыдущий попутчик, в Чимкент, то есть дальше на юг, я уверенно сказал, что поеду с ними. В этот момент я и понял, что на самом деле уже еду в Афганистан. Я принял решение несколько часов назад, но неосознанно, оно лишь крутилось где-то в глубине. И вот — сюрприз: я выбираю машину в сторону моджахедов, Талибана и американцев, которые с ними воюют. Как интересно работают механизмы подсознания. Саня и Серега гнали громадный «DAF» с прицепом. Я лежал на верхней полке спального отделения кабины. Тело поперек движения. Когда Серега притормаживал перед неровностью на дороге, меня будто качало на волнах. Перед постом ГАИ волна становилась мощнее. После общения с гаишниками Серега возвращался и произносил одни и те же слова. Точь-в-точь, как на предыдущих постах. Если воспринимать буквально, можно подумать, что все как один сотрудники дорожной полиции придерживаются гомосексуальной ориентации, причем Серега будто бы точно знает, что все они имеют опыт секса в пассивной форме… Утром приехали в Чимкент. Таксисты, которые сначала хотели на мне заработать, после моей презентации перестали быть таксистами, превратились в обыкновенных доброжелательных людей, посадили в маршрутку, ведущую на нужную трассу, заплатили и дали водителю инструкции, где меня высадить. Трасса на Узбекистан. Пыльно и шумно. Большинство машин заполнены бородатыми мужчинами и женщинами с обмотанными косынками головами. Пустые иногда останавливались, но выслушав, отвечали, что едут якобы не в ту сторону. Через полчаса появился Медеу. Похож на Вини-пуха. Такой же круглый. Чудовищный акцент. Сначала согласился подбросить до Сарыагаша, где живет и откуда до границы с Узбекистаном километров двадцать. Потом, узнав, что я из Москвы, в Афганистан, да еще журналист, пригласил к себе — смотреть кокпар. Это популярная народная игра. Толпа мужиков на лошадях гоняет по полю и отбирает друг у друга тушу козла. Кто в итоге с козлом, тот круче всех. Пока ехали, расспрашивал. Сколько тебе лет? Кем работаешь? Женат? Почему не женат? Разговор быстро съехал на женщин, и Медеу строго сообщил, что невеста до свадьбы должна быть целкой. — Как зачем? — он посмотрел удивленно, будто речь об очевидных вещах, по которым у людей не может быть больше одного мнения. — Чтобы жених ее уважал. — А что будет, если не целка? — Это не то, — и он пренебрежительно хмыкнул… Приехали. Побеленный дом, огражденный забором. Обеденный стол в гостиной комнате — на уровне ниже колена. Кушать лежа. Сначала чай. Наливают в пиалу чуть-чуть, по много раз. Никогда полностью. Ну, плов, конечно. Очень вкусный. Вокруг нас крутились его дети, два пацана лет семи. Им объяснили, что я из северной страны России. Я — русский. Они иногда забегали в комнату, чтобы крикнуть: — Урус! На экране телевизора — китайский фильм «Император моря» («Emperor of the Sea»). Думал, что это ТВ, но по отсутствию рекламы в течение нескольких серий догадался, что крутится с компакт-диска. Мама Медеу сказала, что этот фильм показывали в соседнем Узбекистане по ТВ, какие-то умельцы записали на диск все тридцать две серии, и теперь весь сериал продается на рынке за один доллар. За те дни, что я провел в их доме, мы смотрели этот фильм в кругу семьи Медеу, с участием детей и бабушки, едва ли не столько же времени, сколько общались по всем остальным поводам, поэтому пребывание в южном Казахстане теперь причудливо ассоциируется у меня с древними китайцами. Кино напоминало что-то похожее на смесь из фильмов «Три мушкетера», «Неуловимые мстители» и средней руки мексиканского сериала. В целом картина такая. Китайцы какого-то века мочат друг друга мечами и копьями, а в перерывах говорят много проникновенных слов. Лица актеров вечно скорбные, озабоченные. Героев фильма хлебом не корми — дай послужить Родине, то есть своему господину. Ну а если любовь не к Родине, а между мужчиной и женщиной, то обязательно невыносимо платоническая. Отношения настолько поэтично-возвышенные, что трудно представить, как после всей этой поэзии можно заниматься сексом. Наверное, можно, но только очень медленно и печально, не переставая думать о неоплатном долге перед Родиной… На следующее утро мы поехали на кладбище, там проходил какой-то локальный праздник. Деревенская тусовка пожилых людей. В пяти огромных котлах на огне три мужчины готовили плов. Я изучал технологию и делал фотки. Отец Медеу представлял меня друзьям и знакомым. Журналист из Москвы, который едет в Афганистан. Весть о том, что у этого человека в доме необычный гость, моментально облетела тусовку. Ко мне степенно подходили люди группами по два, три, пять или больше человек, чтобы пообщаться. Спрашивали одно и то же, хотя вроде им все и так сказали. Я выучил вопросы и ответы наизусть. Подумалось, что для упрощения самопрезентации было бы неплохо написать на футболке фломастером по-казахски: «Меня зовут Игорь. Из Москвы. В Афганистан. Журналист. С Путиным не знаком. Кушать плов больше не могу». Самое классное началось, когда женщины из разных семей принялись ругаться друг с другом с переходом на крик. Причину я так и не узнал, но сделал великолепное наблюдение. Смотрю: они ругаются от всей души, орут и машут руками. И вдруг отчетливо понимаю, что, несмотря на злобные выражения лиц, они получают удовольствие! Я не мог их понимать, потому что не знаю казахского языка, но абсолютно четко уловил — они собачились не из-за того, что было поводом, а потому что им был важен сам процесс. Эмоции и, наверное, какие-то связанные с самоутверждением мотивы. Столкновение приятно — потому что оживляет. На следующий день мы смотрели по телевизору ток-шоу под названием «Кокпар» — как та игра, на которую меня пригласили. Там мое открытие получило продолжение. Итак, ток-шоу. Две стороны — какие-то театралы — яростно спорили насчет каких-то мегазначительных для всего человечества дел театральных. Все было по-казахски, и я снова уловил главную фишку — ту же, что у ругающихся женщин на кладбище. Показать себя, покричать и самоутвердиться. Спорящие стороны пренебрежительно смотрели друг на друга и убедительно, как им самим, наверное, казалось, оперировали неотразимыми аргументами. Перебивали, кричали и яростно жестикулировали, будто вопрос касался не иначе как борьбы Добра со Злом. Обменивались презрительными взглядами. В итоге разошлись с тем же, с чем пришли. Результат от процесса нулевой, зато каков был процесс! Наконец, тот самый кокпар. Не просто народное развлечение, а значимое социальное мероприятие. Сюда приходят на других посмотреть и себя показать, а устроитель на этом еще и зарабатывает. Игра типа регби, только гоняют на лошадях, а вместо «дыни» мертвый козел. Без головы, потроха удалены, наполнен солью. Говорят, после игры из него выходит отличнейшая отбивная. Табун мужиков на лошадях носится по полю. Отнимают козла друг у друга. Иногда лошади, словно цунами, набегали на легковушки, неосмотрительно оставленные зрителями в поле слишком близко к месту игры. Кто любит свою машину, не должен так делать. Иногда табун стремительно летел на зрителей — мы все залезали на крыши грузовиков, прятались за ними и даже под ними. После каждого забега по громкоговорителю объявляли, кто победил и на чьей лошади. Приз достается пополам наезднику и хозяину лошади. Сегодняшнюю игру организовал бывший глава то ли местного УВД, то ли прокуратуры, очень богатый человек. Вечер. Сидим, пьем чай с вареньем из алычи. Медеу страстно рассказывает про домашних животных. Лошадей, овец и прочих коз разводят все. Это и бизнес, и мера значимости человека. Котировки личного жизненного успеха. Медеу сказал, мол, вот у такого-то человека триста лошадей! Круто! У такого-то пятьсот! Еще круче! А вот у зампрокурора тоже, что-то вроде четырехсот лошадей в табуне. — Зачем прокурору табун лошадей, если он и так богатый человек? — спросил я. — У него есть дом. Квартира в Астане. Квартира в Алма-Ате. Квартира в Чимкенте, — начал пояснять он. — Когда поймают, — он сделал хватательное движение кистью, будто поймал комара, — хш! — квартиры продавать неохота. Он лошадей продаст… 26. ВЗАИМОПОНИМАНИЕ …Узбекистан — это такая страна, где все милиционеры ходят в зеленом. У них круглые узкие фуражки, как у французских полицейских. Они на первый взгляд суровые, в соответствии с правящим режимом, но со второй-третьей фразы открывается, что люди очень хорошие. Приехав в Ташкент, я слегка растерялся. Центр большого города. В какую сторону идти? Присел на пластиковый стульчик в уличном кафе под навесом, рядом с которым меня высадил молчаливый узбек на старой «Волге». Осмотрелся. Рядом четверо ребят лет двадцати пяти — тридцати на вид. — Мужики, а где здесь можно переночевать? Сначала они расспросили меня, кто такой, пароли, явки, чай, кофе, потанцуем, а не хочешь ли плова. В итоге пристроили на пару дней к брату одного из них. Рустам оказался очень хорошим человеком внутри и абсолютным неудачником снаружи. Постоянно рассказывал, как хорошо было во времена Советского Союза, когда работал инженером на самолетостроительном заводе, который сейчас стоит пустой и мертвый, и как плохо сейчас. Жизни в настоящем нет, в будущем не предвидится, была только в прекрасном прошлом, о котором остается лишь тосковать. Я сидел у него в гостях, в запущенной квартире, ел гречневую кашу, и думал: «А ведь я здесь живу. Сегодня это мой дом. Москва так далеко, что, может быть, ее и вовсе не существует. Моя жизнь протекает здесь, среди вот этих людей, прямо сейчас». Путешествие, в котором события и лица быстро меняются, помогает увидеть важные вещи, которые в привычной рутине не замечаешь. …Через пять дней я въехал в Таджикистан, познакомился с Абу и сразу влился в тусовку удивительного человека по имени Ориф. Абу ехал погостить у друзей. Я помог ему заполнить декларацию и мы вместе вышли на территорию Таджикистана. Его встречал друг, улыбчивый медленноговорящий парень слегка криминального вида, по имени Шерали. Мы сели к нему в «Мерседес» и покатили в Душанбе. Там нас встретил старший брат Шерали — Ориф. Крупногабаритный парень с сияющей улыбкой. Тоже на «Мерседесе». Еще был парень по имени Нурик, который Орифу то ли брат двоюродный, то ли кто-то еще. Здесь такие семейные хитросплетения — кто-то кому-то в городе всегда приходится если не двоюродным братом, то уж точно троюродным племянником подруги тети жены. Кстати, в таджикской столице все говорят по-русски, и обращение «брат» — обычное между мужчинами. Я сразу ощутил, что у меня очень много братьев, и все они классные ребята. Абу с Шерали уехали до вечера, а Ориф с Нуриком повезли меня в дорогой индийский ресторан. Братана из Москвы, которого видишь впервые в жизни, надо хорошо накормить, не правда ли? Ориф решает вопросы. Бизнесом тоже занимается. У него «Мерседес 500 брабус», и когда он пересекает двойную сплошную, гаишники ему отдают честь. Очень энергичный и контактный. Любит женщин и марихуану. Если первых трахает порой вместе с младшим братом, то вторую тщательно скрывает от него — тот говорит, что пить и курить нельзя, Коран не велит, а Ориф брата очень уважает и боится. Нурик — исключительно красочный человек. Ничего подобного я не встречал. Всегда спокойный как удав. Говорит долго и подробно, погружаясь в мельчайшие детали, даже когда не накуренный, причем остановить его невозможно, потому что пока не выскажется до конца, остается внутри своей мысли и не замечает, что его, допустим, кто-то просит остановиться. Говорит с трудным акцентом. Общаясь с ним, я часто ловил себя на том, что сам начинаю говорить так же, как Нурик, медленно и с таким же акцентом. Как если бы думал, что ему так понятнее. Автоматически подстраивался. Я сказал мужикам, что мне нужно несколько дней провести в Душанбе, чтобы оформить визу в посольстве Афганистана. — Никаких проблем, брат, — ответил Ориф. — Живи у меня, сколько хочешь. Он снимал двухкомнатную квартиру в центре, напротив президентского дворца, за четыреста долларов. Называл ее офисом. На практике офис служил для неспешного приятного общения под косячок, а также как место для несанкционированных молодой женой встреч с другими женщинами. Жена — нелюбимая, мама заставила жениться, «чтобы была семья, потому что пора», поэтому оргии в офисе проходят в среднем три раза в неделю. Но Ориф сказал, что мне это не помешает, потому что «в офисе места хватит для всех»… Пребывание в гостяху Орифа слегка затянулось, под неспешные разговоры под косячок, выезды на стрелки и плов. Был один из обыкновенных дней. Сидели, курили и тупо смотрели телевизор. Канал «РуТВ» транслировал песню про отсос. Пели красивые девушки, дуэт «Виагра»: Направляй меня своей рукой, Заслони собою от полнолуния, Я готова быть ведомой тобой, Чем выше любовь, тем ниже поцелуи. Мы смотрели на девушек, время от времени передавая сигарету друг другу. Я сказал: — Интересно, а если поцелуи не туда, а, скажем, в щечку, то, значит, любовь совсем низкая? Ориф перебил поток моих мыслей: — Игорь, а зачем тебе ехать в Афганистан? У них там летом пыль, зимой грязь, и всегда стреляют. Люди дикие. Пидорасы — ебут друг друга. Женщин нет. По-русски не говорят, — он передал мне сигарету. — Зачем тебе туда? — Хочу посмотреть, — ответил я, затягиваясь. — Интересно же. Мы же там воевали. И вообще. — Оставайся лучше у нас. Поедем в горы. Ты знаешь, какие у нас горы красивые? Нурик щелкнул пультом телевизора. На канале «Россия», подумать только, показывали фильм про современный Афганистан! Репортер ездил по местам наших боев. — Смотри! — закричал я. — Я в России ни разу не видел сюжет про Афганистан! А сейчас, когда моя виза оформляется, показывают! Значит, я все правильно делаю… Вечером мы с Орифом, Нуриком и еще одним парнем по имени Муслим поехали в баню. Начали раздеваться. Я снял трусы и собрался в парилку. У мужиков помрачнели лица, оживленный разговор мгновенно сменился молчанием. Через полминуты они начали объяснять. Оказывается, здесь нельзя, чтобы мужики увидели члены друг друга. Так беззаботно делать свой член доступным зрению окружающих — оскорбительно для окружающих. Я спросил: — А как же париться? Сказали, что или в трусах, или обернутым в простыню. Я обмотался простыней, как они. Зашли в парилку. Ориф стал объяснять, что здесь так принято. В общественной бане ни одного голого человека не увидишь. Когда моешься в душе и одеваешься, все происходит точно так же. А когда после душа снимаешь с себя простыню, чтобы вытереться полотенцем и одеться, остальные всегда деликатно отворачиваются. Видеть мужчину голым неприятно. Причинять ему дискомфорт тем, что он оказался увиденным голым, тоже нехорошо. — А как же групповухи? — спросил я. — Ты же сам говорил, что вы с Нуриком кого-то вместе трахали. Тоже что ли в простынях? — Групповуха это совсем другое дело, — ответил Ориф. — Там можно… Раньше я думал, что проститутки это женщины, которые за деньги предоставляют мужчинам свое тело, чтобы совать в него член. В Душанбе выяснилось, что все может быть намного сложнее. Проститутки, которые приезжают к Орифу и его ребятам, — девушки очень строгих нравов. Они по вызову приходят как бы в гости, и уже на месте решают, кому и как дать, и на каких условиях. Все это я узнал после того, как гостеприимный хозяин дома решил угостить меня одной из девушек, а после переговоров с ними сообщил, что угощение отменяется. Первая сказала, что не хочет изменять хозяину дома — самому Орифу. Она ему хранит верность. То есть не трахается с другими в его присутствии. Другая не может со мной, потому что я не мусульманин и у меня член необрезанный. И так далее. По правде говоря, проститутки мне не очень интересны. Нет отношений, игры соблазнения, эмоций. Но, по крайней мере, мне казалось, что я знаю это явление как таковое. Я думал, что получить отказ от проститутки невозможно — она же работает за деньги. Эти девушки были, по их самоидентификации, как бы не проститутками. Честные девушки, которые трахаются за деньги. Порядочные — ислам, традиции и все такое. Ориф сказал, что не впервые встречается с проститутскими отказами — раньше угощал ими друзей из России, с тем же результатом. — Если бы они меня не знали, было бы по-другому, — сказал он. — Им важно, чтобы я думал, что они «не такие». Я же их трахал. Они мне показывают, что с первым встречным не будут, порядочные. Хотя ко мне приезжают только за деньги… Я не местный. Со мной можно говорить о чем угодно. Однажды едем на стрелку вдвоем, и Ориф за рулем спрашивает: — Ты пизду когда-нибудь лизал? Вопрос меня озадачил. Примерно как спросить: «Ты пешеходный переход когда-нибудь переходил?», только с таким смущением и напряжением в голосе, будто сам вопрос констатирует факт низкого падения спрашивающего на глубину, где обитают худшие представители человечества, отвергнутые обществом за чудовищные преступлениях против морали и нравственности. Я пожал плечами и ответил: — Конечно. Он впал в тихую задумчивость на полминуты. Я спросил: — А ты что, нет? Хотя я и не местный, ему все-таки не очень удобно говорить. Тем не менее, состоялся диалог, приоткрывший для меня здешнюю сексуальную культуру. Оказывается, прикоснуться губами к женским половым органам — крутое унижение для мужчины. Все равно, что член мужику пососать. Как говорят в русскоязычной уголовной среде, опуститься. Для женщины тоже — она причастна к унижению мужчины. Правда, Ориф говорил не такими словами, больше междометиями, я просто пытаюсь пересказать содержание его ответа. — Ну вы, блин, даете. Как же так? Это же секс, — сказал я. — Это природа у нас у всех такая. Мы — часть животного мира. Все животные так делают. — У нас даже говорить об этом не принято. Нельзя. Нехорошо. — А у нас в Москве по-другому. Ну, конечно, никто об интимных тонкостях своей жизни не кричит на всех углах. Зачем людей смущать. У каждого ведь свои тараканы в голове. Есть и такие бедолаги, для кого потрахаться — то же, что совершить преступление. Кончил — и в церковь на неделю, грехи замаливать. Но вообще «нехорошо» — это не истина, а оценка. Для нас с девушкой нехорошо то, что нам не нравится. А все, что мы оба хотим, то и можно, и хорошо. Ориф начал рассказывать об отношении людей к сексу, принятом в Таджикистане. Я слушал его, разинув рот. Насколько я понял, женщины в целом условно разделены на две категории. Хорошие и плохие. Хорошую надо брать в жены, чтобы рожала детей. С плохой — развлекаться, но чтобы не рожала детей, и жениться на такой, понятное дело, нельзя. И желательно, чтобы вообще никто не знал, что тебе, так сказать, свойственно хотеть проводить время с плохими девушками. Ты же сам хороший мальчик, юноша и в перспективе отец семейства. Так сказать, береги честь — в том виде, в каком ее понимаешь, — смолоду. С женой сексуальные отношения особые. Жена это такой человек, который ведет хозяйство, а ее женское начало реализуется в рождении детей, и все. Поскольку секс — дело грязное, жену, как бы поделикатнее сказать, трахать почти нельзя. Только в позе сверху, и преимущественно с целью оплодотворения. Всякие там оргазмы, сексуальные игры, чувства — это отвлечения не по теме. А поскольку заниматься сексом мужчины все-таки любят, для этого есть проститутки и вообще плохие женщины. Проститутки — самые плохие женщины. Их хотят. На них тратят деньги и личное время. А еще плохими считаются женщины, которые хотя и не проститутки, но делают секс с мужчиной не в браке. Потому что не целки. Так сказать, warranty void if seal removed. На таких нельзя жениться. Знать, что кто-то спал с твоей Гюльчатай, до того, как она стала твоей — кошмар! Ну, это все равно, что носить трусы, купленные в магазине «Second hand». (Правда, тогда магазин должен бы называться «Second ass»). Кто-то эту женщину уже испортил — как с этим жить? Такую плохую в жены брать нельзя. Зато с плохой женщиной можно заняться грязным, бесстыжим сексом — отодрать ее как следует, по ходу попить вина, покурить травы, побеситься. Раз она плохая, то можно вести себя с ней плохо. Так, чтобы обоим было хорошо. Важно — развлекаясь с плохими, самому оставаться хорошим. Этому способствует внутреннее презрение к женщине. Ты-то знаешь, что она плохая, презираешь ее за низость, следовательно, как бы не пачкаешься в грехе. Остаешься выше — даже если она в этот момент сидит на тебе. Ну и репутацию береги. Во-первых, не пались. Не тот вор, кто ворует, а тот, кого поймали. Во-вторых, вслух осуждай плохих женщин, а также мужчин, которым с ними нравится, тогда станет ясно — ты другой. Побольше лицемерия — хорошо для имиджа. Все, включая жену, поймут, что такой правильный мужчина, как никто другой близок к богу. Бог ведь, по слухам, очень строгий и образцовый дядька. Аты почти как он. Что касается хороших женщин — им крупно повезло. Их не презирают. Правда, и трахают не особо. Хорошая пусть тихонько мастурбирует в одиночестве и греет себя мыслью о том, что она — хорошая. Ее уважают — доверяют детей рожать и прибираться в доме — семейная карьера, которой можно гордиться… Стоп, неужели я сказал про жену «пусть мастурбирует»? Ошибка. Воспитанные девушки из хороших семей не мастурбируют. Им такое не свойственно. Они не знают, что это такое. Как можно подумать о хорошей, воспитанной девушке, что она любит сексуальные фантазии и что-то чувствует этим местом? Невозможно. Да, кстати, она ведь этим местом писает, так? Вот поэтому — возвращаясь к оральному сексу — мужчине нельзя там прикасаться губами. Ты этим ртом потом ведь кушать будешь. Сосать твой член жена тоже ни в коем случае не должна — она же этим ртом потом твоих детей целовать будет. Член — понятие грязное. Пусть сосут проститутки, они уже на дне, им терять нечего. Конечно, я сейчас слегка добавил веселого стеба в пересказ, но по смыслу все услышанное мной было именно таким. Потом он спросил, что я думаю. Я сказал, что меня не волнует, какое мнение другие люди имеют насчет того, что можно и что нельзя. Если бы кто-то стал навязывать мне свое видение по вопросу, куда мне можно целовать свою женщину, а куда нельзя, я бы подумал, что он больной на голову. Хотя послушать интересный бред — весьма прикольно. Выслушав, он немного подумал и произнес загадочную фразу: — Ну… Я думаю, что каждый мужчина хотя бы раз… у своей женщины видел и… трогал губами… Э-э-э… — вдруг он словно очнулся от далеко зашедшего разговора и, как будто желая реабилитировать себя, строго добавил: — Но только с женой!.. …Еще через пару дней я двинулся дальше на юг. Саид на среднего возраста «БМВ» собирался подбросить меня в город, находящийся в ста километрах от границы, куда ехал сам, но по ходу решил отвезти прямо на границу. — Саид, оставь меня здесь, — сказал я. — Иначе тебе придется ехать еще сто километров туда, а потом еще сто обратно. — Ну и пусть! — ответил он. — Зато ты доберешься туда быстро… Поздно вечером мы сидели в приграничной чайхоне с тремя афганскими дальнобойщиками. Они угощали меня едой и коньяком «Белый аист» таджикского производства. Мы сидели на полу, в почти полной темноте — электричество на ночь отрубается, светил только маленький фонарик. В отличие от остальных Сайфутдин знал несколько слов по-русски. Твоя, моя, хорошо, нехорошо и т. д. Беседуя на разных языках, мы друг друга как-то умудрялись понимать или, как минимум, удачно галлюцинировать. Один из парней, узнав, что я собрался в Мазари-Шариф, дал номер мобильника своего брата — Нурулло. Пили только мы с Сайфутдином. Он наливал себе то полную рюмку, то половину. Я произносил тосты, а он их горячо поддерживал. — За знакомство! — сказал я. — Да! — ответил он. — Будем здоровы! — Да! — За наших родителей! — Да! — За дружбу афганцев и русских! — Да! После этого тоста он произнес: «Амрика!», и кулак в сторону и вниз, потом: «Русия!», — вверх. Иными словами, Америка мает дай, Россия форева. Они американцев боятся и ненавидят, а русских вспоминают очень тепло. Я провозгласил новый тост: — Чтобы нам на пути встречались только хорошие люди! Он снова сказал: — Да! Выпили. Я взял бутылку, посмотрел, сколько осталось, и спросил: — Ну че, будем добивать? — Да! — Тебе половинку или полную? — Да! В этот момент я понял, что когда люди говорят даже на одном языке, они все равно друг друга не понимают, а угадывают, но им кажется, что понимают. Языковой барьер просто делает этот факт более очевидным. Чувствовать друг друга — важнее, чем понимать. Но чтобы начать чувствовать, надо перестать закрываться… Следующим утром я зашел на старый маленький катер, чтобы по желтой глинистой реке приплыть в Афганистан… 27. ТЭШАКОР …По пути в ближайший город — Кундуз — я рассматривал Афганистан сквозь стекло праворульной «Тойоты». Пустынный пейзаж рыжего цвета, вокруг во все стороны никого, только машины на трассе. Чтобы водители сбрасывали скорость у блок-постов, за полсотни метров до них размещены специальные бугорки. У нас такие называют «лежачим полицейским» — бугорок на поверхности дороги. У них в этом качестве используются гусеницы, снятые со старых советских танков. На нескольких постах повторялся краткий стандартный диалог: — Дай денег! — говорил мент. — Отвали! — отвечал водитель и нажимал на «газ». Водитель не боится признаков власти вроде автомата Калашникова, висящего на плече постового. Оружие тут — нечто банальное. Как в Москве галстук. Старая маршрутка, снова с правым рулем, как и большинство машин — из Японии. За окном снова пустынный пейзаж. Время от времени на обочине попадаются наши бронетранспортеры. Стоят со времени той войны. Без колес. Облезлая краска. Некоторые детали сняты — жители их как-то умудряются снимать и пристраивают в своем хозяйстве. Приехали в Мазари-Шариф, когда уже стемнело. Большой пыльный город с признаками цивилизации — пяти этажными зданиями торговых центров со светом в окнах. Водитель созвонился с Нурулло, получил указания, куда меня привезти. Появился улыбающийся мужчина примерно моего возраста, одетый, как все афганцы, в длинную белую хрень до колен поверх таких же белых штанов, и пиджак. — Салям алейкум, — сказал я. — Ва алейкум ас-салям, — ответил он. Обменялись рукопожатиями. Выяснилось, что он не знает ни слова ни по-русски, ни по-английски. Я знал лишь еще одно — «тэшакор», то есть «спасибо». Но и этого нам для взаимопонимания хватало. Поехали в его дом. Большая гостиная. Белый потолок. Желтые стены с белыми занавесками. Никакой мебели. Толстые красные ковры с узорами, покрывающие весь пол, и толстые плотные подушки, обшитые толстой, как ковры, материей. В конце комнаты — телевизор на подставке, зеркало и столик с компьютером. Здесь собирается семья. Точнее — мужская половина. Кроме Нурулло — несколько братьев, двоюродных братьев, дядь, братьев дядь, дядь троюродных братьев, троюродных братьев четвероюродных племянников — и так до бесконечности. Плюс, конечно, сыновья. Впрочем, сегодня здесь узкий семейный круг — на ужин соберутся только близкие родственники с сыновьями. Они так делают каждый вечер — приходят все, кто не в отъезде. А сегодня у них особый случай. — К нам русский приехал! — сказал Нурулло бородатому брату. Брат лучезарно улыбнулся, протянул мне руку и сказал по-русски: — Здравствуй. Я брат Нурулло. Меня зовут Рамазан. — Ого! Откуда ты знаешь русский язык? — Я езжу в Туркмению по делам. У меня много русских друзей. Через несколько дней Рамазан еще скажет, что в Туркмении у него есть русская жена. Когда он здесь — он с афганской. Когда там — с русской. Две жизни, две страны, две семьи, и все в порядке… Нас, мужчин, в комнате пятеро. Сидим на полу, пьем чай. Скоро ужин. Женщины в своей половине дома готовят еду, а пацаны ее приносят сюда. Игмат, шустрый улыбчивый парень лет десяти, с которым мы друг другу сразу понравились, подходил к каждому с большим кувшином и небольшим тазиком, напоминающим огромную тарелку для фруктов. Так здесь моют руки — непосредственно перед едой. Без мыла. Сначала моет самый важный человек — это либо гость (то есть я, круто!), либо самый старый из мужчин. Потом Игмат с кувшином и тазиком перемещается по кругу, пока все не сполоснут пальцы. По очереди протираем руки полотенцем. Ужин — самая обильная еда. Обычно это или плов, или шорпа. Шорпы в таком виде, как везде в Средней Азии, то есть что-то вроде супа, здесь я ни разу не видел. Шорпа в Афганистане — не что иное, как мясной бульон, в который кидают куски хлеба (пшеничная лепешка, буханок-кирпичей я не видел), которые впитываютбульон и разбухают. Вот этот влажный, разваливающийся мякиш и едят — прямо руками. Все остальное тоже руками. Пальцами достают из тарелки — и в рот. Мясо от бульона, здоровенные куски с огромными коровьими костями, лежит в большой тарелке рядом — его кушают по желанию, каждый выбирает себе кусок. Иногда рядом с мясом несколько больших картофелин. Чай здесь пьют всегда только зеленый. Кофе вообще не пьют, хотя он и продается. Для меня однажды решили сделать. Они видели по телевизору, что европейцы пьют кофе, и решили сделать мне приятное. Так вот — они не знали, как готовить кофе. Придумали — заливать молотый порошок кипятком, как чай. После ужина — просмотр ТВ. Афганские новости состоят из выступлений местных политиков, обещающих, что в будущем будет лучше, главное, сейчас терпеть и не начать убивать друг друга, и американских военных, извиняющихся за бомбежки не тех деревень, а также многочисленных репортажей с фронта. В России есть «Криминальная хроника», а здесь — хроника войны. Много развлекательных передач. Есть аналоги нашего «Аншлага»: на сцене какой-то местный Петросян притворяется дебилом — зрительный зал в восторге. Есть мыльные оперы из Пакистана, Ирана и Индии. Там, где невоздержанные индусы показывают красивую женщину с глубоким декольте, на экране появляется мутное пятно, скрывающее самое волнующее место. Мне сказали, что религиозные лидеры говорят, мол, надо защищать души правоверных от порока чужеродной культуры, вот и замазывают голые плечи и ключицы красивых актрис. Вызывая тем самым среди правоверных сдержанное недовольство. Очень сдержанное. Здесь нельзя открыто сказать, мол, я люблю смотреть на голых женщин. Забьют если не камнями, то обвинениями в предательстве ценностей Корана. Кстати, в ресторане неподалеку, где мы обедали несколько раз, видеоплейер постоянно крутит одну и ту же любительскую съемку. Танцующие женщины из Ирана, в каком-то клубе в Арабских Эмиратах. Мне так сказали. По понятиям афганцев, Иран — весьма распущенная страна, — смотри как иранки крутят попами, бесстыжие. Камера постоянно облизывает чуть оголенные женские груди, плечи, а также, сквозь одежду, ноги и попы. Ракурс то сверху, то снизу. Очень крупный план. Это очень неприлично — и именно потому интересно. В общем, официально у афганцев очень суровые нравы, а если присмотреться, нормальные мужики, ценности и рефлексы те же самые. Что меня удивило, в этой семье постоянно смотрели много иностранных каналов. Спутниковая тарелка позволяет. Они не знают французского и итальянского, но новости из Европы тоже смотрят. Просто как мультики… Вся семья, где я жил, занимается транспортным бизнесом. У них штук десять грузовиков. Возят цемент из Пакистана в Таджикистан. И еще что-то с Туркменистаном и Узбекистаном. Но главное — пакистанский цемент. Неудивительно, что я много времени провел там, где они свои грузовики ремонтируют. Самое сильное впечатление произвел технологический уровень. Мастерская — это некоторая территория, огороженная глиняным забором. Похоже на автостоянку. Старые морские контейнеры в качестве будок, в которых хранится инструмент и пьется чай. Рядом грузовики. И вокруг много, очень много старого железа. Какие-то убитые ржавые грузовики, автобусы. Я сначала подумал, у них тут приемка металлолома как попутный бизнес. Оказалось, все намного серьезнее. Они это железо отрезают, и из разных кусков сваривают кузова, прицепы и прочие прибамбасы для грузовиков. В котле с водой на открытом огне варится старый двигатель. В прямом смысле — в кипящей воде очищается от старой грязи. Потом будет работать как миленький. Я подошел с Нурулло к кому-то из механиков и стал наблюдать их работу. Они творят настоящие чудеса. Громадный прицеп, в котором вообще отсутствуют заводские элементы, просто сварен их швеллера, кусков старого железа и деталей старых машин. Ничего себе, подумал я, у нас в России такое невозможно. У нас дешевле купить новый прицеп, чем вот так делать. Видимо, все дело в структуре затрат. У них рабочая сила стоит дешевле. Потому что работнику для жизни нужно намного меньше денег, чем в России и Европе. Час назад мы проезжали мимо толпы разнорабочих, они тусуются в специальном месте — их «снимают» затри доллара в день… Один из племянников Нурулло, двадцатипятилетний парень по имени Хошал, преподает английский язык. Узнав обо мне, он сразу же нарисовался в нашем доме, весь сияющий, и очень настойчиво пригласил принять участие в его уроках. Я сразу понял, что меня хотят сделать экспонатом и предметом гордости. Приехали в школу. Самый старший и главный мужчина в офисе был младше меня. Он весьма хорошо говорил по-английски, как, впрочем, и остальные здесь. А еще они все любознательные и вежливые. Поэтому на вопросы типа «Как тебе нравится Афганистан?» и «Хорошо ли тебе спалось прошлой ночью?» мне приходилось отвечать по сто раз в день. Кажется, я за всю жизнь не признавался столько раз в любви к родной России, сколько за четыре дня — к Афганистану. Мы с директором школы и остальными мужиками быстро подружились. Директор скачивал с моего мобильника музыку и фотки голых женщин и приглашал играть после занятий в волейбол вместе с другими преподавателями… Однажды один из парней в школе рассказал мне о своих личных планах. Ему лет двадцать пять на вид. — Я обручен! — говорит. — Значит, ты скоро женишься? — Да. — Как вы познакомились? — Она моя кузина по материнской линии. То есть на дочери сестры своей матери. «Ни хрена себе, — подумал я, — кровь смешивают». — А почему на ней? — Такая традиция. Кто-то из ребят рядом сказал: — Я тоже через полгода женюсь, и тоже на кузине. — А что, нельзя жениться на женщине не из семьи? Говорят, нельзя. Или в их случае нельзя. Говорят, традиция. — Ладно, — сказал я, — а для чего нужна такая традиция? Ответили в том духе, что так принято, такая, мол, у нас культура. — Культура это конечно да. Но ведь под любой традицией, под любой культурой лежит какой-то практический смысл. Обычаи всегда появляются с какой-то целью. Мне приходилось слышать раньше, что в Азии такое делается, чтобы семейное богатство не выпускать из семьи. Но не сказал об этом ребятам, чтобы не вносить сумятицу. Жду ответа. Думают. Не знают, как ответить. Разводят руками. Традиция — и точка. Ребята сказали, что у них невозможно познакомиться с женщиной просто так. Во-первых, женщины носят паранджу. И не поймешь, кто там прячется, и не заговоришь. Во-вторых, если девушка позволит себе познакомиться с каким-то мужиком мимо одобрения своего папы, ей крышка. Папа может убить. В прямом смысле. Папа может грохнуть доченьку просто за выражение интереса к какому-то несогласованному с ним мужчине. Говорят, что в Кабуле нравы более свободные. Но то Кабул, столица, там вообще либерализм, свобода и распущенность. Там многие бабы даже ходят без паранджи и — невероятно! — носят брюки! А брюки сразу показывают, что у женщины, оказывается, есть ноги! Брюки на женщине — это неслыханно! А здесь провинция, консерватизм. Я подумал, что, может быть, они здесь постоянно воюют именно по причине сексуальной ограниченности? Потому что у них все женщины замотаны в паранджу и спрятаны по домам? Вроде бы психологи говорят, что зажатая сексуальность и нереализованные эмоции неизбежно выливаются в агрессию и насилие. Будь они чуточку пораспущеннее, глядишь, давно бы перестали воевать… По случаю меня пригласили на свадьбу. Точнее, wedding party, празднование помолвки. Итак, здоровенное нарядное здание. Все в разноцветных лампочках. Снаружи как ночной клуб или казино. Внутри как цирк. Называется «wedding club». Огромный зал. Сидят примерно полторы тысячи человек. Ни одной женщины, только мужчины. Женится кто-то богатый. Многочисленные родственники, друзья и друзья друзей. За каждым столиком — по четыре человека. Официанты приносят тарелку с зеленью, четыре банки «пепси», четыре мандарина, четыре яблока, и две больших тарелки плова на каждый стол. И по чайнику чая. Потом народ все это съедает. В процессе играют музыканты — барабанят что-то народное. Иногда в микрофон кто-то говорит что-нибудь проникновенное. Славословия в адрес жениха и его прекрасных, лучших, бесподобных, уважаемых, охренительно хороших родителей. Поздравления. Даже военный квартет в дудки что-то сыграл — вот какая, оказывается, важная персона этот жених. Жених сидит на розовом диване в центре сцены, уже устал смущаться и улыбаться, но все равно явно счастлив. Что меня впечатлило больше всего. Невесты не было. Я долго ждал, когда же придет эта красавица. Свадьба без невесты, казалось мне, это как-то странно. Как похороны без покойника. Мне объяснили, что для женщин — отдельная вечеринка, в этом же клубе, но завтра. Там будут родственницы молодоженов и подруги невесты, ну и сама невеста. И никаких мужчин. Покончив с едой и официальной частью, мы все встали и двинулись к выходу. Прощальный ритуал: каждый по очереди подходит к жениху, говорит «поздравляю» и пожимает руку. Подходя к нему, я сказал по-русски: — Поздравляю. — Тэшакор, — ответил он с улыбкой, которою, как мне показалось, устал держать за все это время… Еще через день я покинул Мазари-Шариф, чтобы переехать в столицу Афганистана. В половине шестого утра 29 апреля Нурулло посадил меня на кабульский автобус. Автобус полный внутри и загруженный снаружи. Многочисленные коробки, тюки, мешки набиты в багажник и разложены на крыше. Автобус как автобус. Старый. Похож на «Икарус». Внутри все как обычно. Только по салону разбросан мусор, огрызки, кожура мандаринов, пустые пластиковые бутылки, фантики от конфет и прочее. Пассажиры бросают все это прямо под ноги. Здесь так принято. Я обратил внимание, что афганцы, как мужчины, так и женщины, бросают фантики и объедки себе под ноги и в проход посередине с явным удовольствием, как будто наслаждаясь возможностью мусорить там, где есть какой-то человек, по должности обязанный убирать. Точно так же в Москве в Макдоналдсе посетители ритуально оставляют на столах подносы с объедками, хотя известно, что это ресторан самообслуживания и, скажем, в Бангкоке, Нью-Йорке и даже постсоветском Таллине люди всегда убирают свои подносы с объедками со столов сами. (Вернувшись из поездки в Москву осенью, я каждый раз, оказавшись в Макдоналдсе, невольно вспоминал тот автобус. Вроде бы на Тверской улице, а веет Афганистаном. Такое же свинство). В передней части автобуса сидят преимущественно женщины. Как ни странно, половина из них — с приоткрытыми лицами. Так удобнее смотреть телевизор. Кстати, многие весьма симпатичны. И еще они, как мне показалось, друг перед дружкой кривляются, что-то строят, производят впечатление, и, поскольку возможность демонстрации превосходства ограничена временем поездки, у них все выходит особо выпукло, напыщенно до смешного. Видимо, когда женщины собираются вместе, независимо от их национальной и культурной принадлежности, у них включаются одни и те же программы поведения. В итоге получается «Дом-2» даже в афганском автобусе. Я некоторое время внимательно наблюдал за женщинами. Они были очень, очень оживлены. Такое оживление бывает у женщин, когда происходит что-то необычное, волнующее, вроде выпускного вечера в институте или, может быть, первого выхода на сцену. Должно быть, переезд в автобусе является для них чем-то вроде выхода в «свет», и тут уж нужно и наряды надеть покруче, и своим поведением впечатлить всех остальных. Остальных — женщин, не мужчин. Женщине производить впечатление на мужчин здесь — преступное блядство. За то время, что я провел в гостеприимном доме в Мазари-Шарифе, я ни разу не видел обитавших там женщин. Точнее, один раз видел, случайно, когда зашел с одним из сыновей хозяина во внутренний двор, чтобы накачать воды в большое пластиковое ведро из-под краски. Женщина средних лет была без паранджи. Усталое стареющее лицо без косметики и без эмоций. Увидев меня, она подпрыгнула от испуга, закрыла лицо краем длинного платка, который покрывал ее плечи, и с пристыженным видом убежала в дом. А в автобусе было много афганок с открытыми лицами, и они устроили настоящую ярмарку тщеславия… 28. МИКРАЙОН ХОРИДЖИ …Очнувшись от своих размышлений, я увидел картинку на экране телевизора в автобусе. Очередной индийский фильм с субтитрами на фарси. Сюжет незатейливый: мускулистый красавчик сначала испепеляет взглядом своих соперников, а потом доблестно их бьет и унижает. В финале получает приз — ту самую женщину, из-за которой, как обычно, все и началось. Но кто-то из них в финале в самый неподходящий момент умирает, отравленный ядом какого-то негодяя, и всем становится обидно до слез. По-моему, однообразие сюжетов индийских фильмов способствует крепкому сну. У афганцев другое отношение — смотрят на экран, не отрываясь. Перед перевалом Саланг мы остановились на обед. Огромный плов с куском мяса и чай — сто афгани (два доллара). Я уже привык к вниманию окружающих и меня совсем не напрягало то, как пристально пять взрослых мужчин напротив наблюдали за движением моих лицевых мышц, пока я ел плов, пил чай и курил сигарету. Поднялись на Саланг. Высота три с чем-то тысячи метров. Автобус остановился и все пассажиры вышли. Стали хватать снег охапками, радовались, как первоклассники, и кушали его, как пирожное, в полном восторге… …В Кабуле меня встретил молодой человек по имени Араш, друг друга Нурулло, который меня и передал ему. Араш работает на «Би-би-си Ньюз». Ему двадцать два. Его радиорепортажи — на двух из трех афганских языков — пушту и дари. Он жил в Лондоне, учился в Штатах и где-то еще. Носит афганскую одежду только дома (удобно), на улице он в джинсах и футболке. Отлично говорит по-английски, и в компании с ним кажется, что он не из этих мест, а, скажем, родился в Нидерландах в семье иммигрантов из Ирана, и мы с ним где-нибудь в Амстердаме. Сидим, общаемся за ужином у него дома. Этому дому на юго-востоке афганской столицы уже полсотни лет. Совсем недавно он был разрушен. Талибы ни при чем. До них полевые командиры муджахеддинов раздирали страну на части. Была гражданская война и бои шли внутри Кабула. Люди Раббани, люди Хекматиара, люди Дустума и кто-то еще воровал-стрелял по мелочи. Картина, достойная экранизации: громадное количество людей покинули город, нет еды и света, стреляют отовсюду и во всех. И так каждый день в течение двух лет. Линия фронта не смещается в какую-то сторону, потому что фронт есть, а линии нет. Всеобщее мочилово. Его дом был удобным местом для стрельбы, потому что построен на куске скалы. Муджахеддинам здесь было комфортно. Допустим, здесь укрепились парни Раббани, а напротив, за речкой по имени Кабул, в нескольких сотнях метров, парни Хекматиара. Эти стреляют в тех из «Калашниковых». Хекматиаровцы тоже не дураки — давай стрелять по дому ракетами. Ни потолков, ни окон не осталось. Потом, когда пришли талибы, для которых что Раббани, что Хекматиар, все равно враги, все эти ребята убежали в Пакистан и все имущество, которое оставалось в доме, окончательно украли. Повезло, что хоть стены остались — потому-то дом и отстроен снова. В условиях, когда каждый каждого мочит в сортире, а сортир вырос до размеров всей страны, как раз и появились талибы. Крутая идеология — ислам в жесточайшей интерпретации — мало кому нравилась. Араш говорит, что талибы были очень жестоки, и особенно недолюбливали кабульцев. Мол, слишком образованные и слишком много думают о себе. Зажрались как москвичи, в общем, пора поставить их на место. Но люди так устали от гражданской войны, что жуткие талибы на фоне отморозков-бандитов предстали освободителями. До посещения Афганистана я недоумевал: как же так получилось, что никому не известные талибы смогли к 2001 году захватить 90 % территории страны? Очень просто — они принесли хоть какой-то порядок. Своеобразный. На центральном стадионе, где Араш с пацанами играл в футбол, талибы проводили показательные казни. Ворам и взяточникам отрубали пальцы и кисти. Убийц расстреливали. Кровь лилась рекой. Все школы превратили в медресе. Изменили школьную программу: побольше ислама, поменьше либеральных штучек вроде музыки, истории и иностранных языков. Женщин разогнали по домам. Тех мужиков, у кого борода слишком короткая — в тюрьму, пока не отрастет. Короче, было прикольно. Впрочем, сейчас тоже прикольно, только по-другому. Однажды мы с Арашем поехали на кладбище. Он хотел сделать радиорепортаж с одним мужиком, который зарабатывает копанием ям для могил. Так вот, по его словам, его доход в среднем — пятьдесят афгани в день (один доллар), а хлеб стоит десять афгани за лепешку. То есть, не получается толком накормить семью. А ведь еще надо платить за жилье и прочее. Потому-то Кабул — самый опасный город страны, из-за всеобщей нищеты. Двоюродный брат Араша работает в полиции двадцать два года. Он какой-то советник какого-то генерала, юрист. В четыре часа работа заканчивается, он кладет свою форму в офисный сейф и надеваеттрадиционную одежду. Светиться на улице в полицейской форме — опасно. После основной работы советник генерала подрабатывает таксистом. Я обратил внимание, что когда мы едем домой, мы всегда делаем две пересадки на такси, так, чтобы никто из случайных людей не узнал, откуда мы и куда. Когда Араш об этом рассказал, я почувствовал себя очень дискомфортно. Еще он сказал, что никто из соседей не знает, что он работает в «Би-би-си». Узнают, что работает на врагов-британцев — могут быть проблемы. Я подумал, что мое присутствие тоже несет для семьи Араша какой-то риск. И, конечно, для меня самого. В данном отрезке путешествия я испытывал больше напряжения, чем удовольствия. Не хотелось напрягаться и шифроваться. Впрочем, завтра утром я еду обратно в Таджикистан. По сравнению с Афганистаном там — цивилизация. Почти Европа… Как-то раз мы с Арашем пошли гулять по городу. Пришли в район, построенный русскими. Четырехэтажные дома-хрущевки. Афганцы его так и называют — «микрорайон», только произносят короче — «микрайон». Смотрю на панельные дома — такое классное ощущение, что сейчас войду во двор и увижу русские лица. Входим. Из земли торчит башня советского бронетранспортера, на ней афганские дети играют. Стены домов испещрены дырами от пуль и снарядов — после ухода русских здесь муджахеддины воевали. Еще Араш с дядей часто сравнивали советскую оккупацию с американской. — Когда здесь был СССР, коммунисты накормили все провинции страны, а военные проблемы с душманами были лишь местами. Сейчас здесь больше тридцати стран под руководством американцев, но кругом нищета, голод, и власти с военными ничего толком не контролируют. Кстати, слово «душман» в переводе с пуштунского означает «враг». Афганцы говорят, «душман Амрика». За три дня до моего прибытия в Кабуле проходил парад в честь Дня Независимости. Прямо во время парада произошло покушение на президента Хамида Карзая. Неопознанные люди, спрятавшись в здании неподалеку, начали обстрел, когда по площади шагали ветераны войны против русских. В президента стреляли из пулеметов, автоматов и — сюрприз! — из ручных ракетных установок. Обстрел позже был показан по телевидению. Влиятельные люди — полевые командиры в ранге министров — упали ниц на землю. Выработанный за годы войн рефлекс. Охранники навалились на президента, спешно вывели его в безопасную зону. Меня удивило то, как насмешливо, с издевкой, почти с радостью обсуждалось афганцами, с которыми я общался в Мазари-Шарифе и Кабуле, это покушение: — Карзай бежал пригнувшись! Обосрался от страха, наверное! Даже потерял шапку! — и много жизнерадостного смеха. У меня сложилось впечатление, что афганцы презирают своего президента, не верят в него и не принимают его всерьез. Но это еще не все. Дело не в том, что он чем-то так уж плох. А в том, на мой взгляд, что афганцы, откровенно говоря, вообще никого не принимают всерьез, ни во что не верят и не особо включают голову на этот счет. Они очень ситуативны, эмоциональны и эгоистичны. Они с большой теплотой говорят о временах советского присутствия в стране и хотят, чтобы русские пришли снова, но я уверен, что произойди это, они начнут снова ненавидеть русских, как сейчас ненавидят американцев и их ставленника Карзая. Они мгновенно найдут повод, чтобы быть недовольными и чувствовать себя «в очередной раз обманутыми», что бы ни происходило в их стране. Мне трудно объяснить свое впечатление, но оно после общения с разными людьми сложилось именно такое, и очень стойкое. Кстати, после парадного покушения на президента депутаты афганского парламента вызывали «на ковер» силовых министров. Кричали, возмущались и ругались. Дескать, как такое стало возможным в центре столицы?! Министры отвечали примерно в таком духе: «Как, как, а вот так! Трудности, терроризм и вообще! К тому же денег нам даете мало». Депутаты еще немного поорали на них для порядка и говорят, мол, ну ладно, пока не будем вас увольнять. Еще бы. Их попробуй уволь — они сами же и устроят следующее покушение. Сам День Независимости — дата, когда советские войска ушли из Афганистана. Празднуется с пафосом, но у жителей насчет этого праздника мнение неоднозначное. Ничего праздничного. Многие здесь говорят, мол, пусть русские возвращаются. Так и говорят — Россия, русские, коммунисты это хорошо. Хорошее время было. Низкие цены, много новых зданий, дорог, мостов, электричество. И еще было человеческое общение между нашими и афганцами. С натовскими военными не так. К ним нельзя приближаться ближе, чем на тридцать метров — имеют право стрелять. Это сильно раздражает местных. Как и то, что натовцы слишком часто по неосторожности убивают мирных жителей во время авианалетов. Потом американские военные по ТВ говорят, мол, ошибочка получилась, разбомбили мирную деревню нечаянно. Среди местных даже ходит молва, что их мочат нарочно, потому что «американцы не любят афганцев». Поводов много. Когда случается партизанское нападение бандитов или талибов, американские солдаты просто стреляют во всех людей, кто оказался в зоне видимости, на всякий случай… В Кабуле я провел около недели. Вернувшись из Афганистана в Таджикистан, ощутил себя в западной цивилизации. Как будто после экскурсии на другую планету. В Таджикистане и Узбекистане снова были приключения, но редактор этой книги посоветовал, во-первых, ее сократить, во-вторых, убрать все самое неприличное. Поэтому будем считать, что после Афганистана я оказался сразу в Китае… 29. СТАТЬ КИТАЙЦЕМ …После таможенной проверки (скучающим от безделья офицерам было явно в кайф пообщаться, осмотр рюкзаков был лишь поводом) я вышел из просторного и пустынного пограничного терминала и испугался. Впереди заборчик, за которым — толпа таксистов, менял и кого-то еще, всего человек пятьдесят, и все от меня чего-то хотели. Последний пограничник, перед заборчиком, крикнул на них, мол, а ну-ка, бля, всем выйти за забор! Но их было много, а я, потенциальный клиент, один, так что они забили на пограничника и сами встали как забор — плотной стеной, и пошли на меня. Хотели обменять валюту и подвезти хоть на край света за недорого… Увы, это уже не казахи. Прямо здесь я начал понимать, что автостоп в Китае будет существенно отличаться от нашего, советского. Минут пятнадцать ушло, чтобы самые активные поняли, что на мне им не заработать. В конце концов, один из них сказал по-русски, с большим трудом: — Тебе надо на стоянку. «Стоянка» — так называется место, где стоят наши дальнобойщики. Стоянка была неподалеку. Там я адаптировался к новой реальности и отходил от культурного шока. Картина такая. Кафе. Китайцы-работяги шьют тенты для фур, меняют колеса грузовиков и т. д. Ну а клиенты — дальнобойщики, в основном, казахи, оттягиваются. Пиво, водка, девочки. Да, как ни странно, девочки тоже. — Китайская проститутка стоит пятьдесят юаней, — просвещал меня один из мужиков, лысый, пузатый, в грязной клетчатой рубашке, полностью расстегнутой так, что видна красная майка под ней. По слухам, цена товара говорит о качестве. Полсотни юаней это семь баксов… Меня опять кормили и поили. Вечером разместили спать в той же комнате (почему-то для ее описания мне приходит в голову слово «ночлежка»), где после пьянки дрыхли мои гостеприимные друзья. Утром 15 мая проснулся рано, около семи утра. Наши еще спали, китайцы уже работали. Пошел прогуляться по округе. Смотрю — ездят трехколесные машины. Присмотрелся — оказывается, это мотороллеры с кузовами как у нашей «Оки». Китайцы рано утром уже сновали по городу, работали, делали гимнастику в парке, а я думал о том, как дальше путешествовать. Они же ни слова ни по-английски, ни тем более, по-русски, не понимают. Вспомнилась загадка: как составить слово «СЧАСТЬЕ» из букв «Ж», «П», «О» и «А»? Было более чем дискомфортно. Умом я понимал, что весь дискомфорт оттого, что я раньше не делал того, что собираюсь, вот и все. Но — страшно. Наконец, Рустам с напарником сменили баллон, и мы отправились от границы в город Урумчи. Молодого напарника Рустама звали так же — Рустам. Они по очереди вели дальнобойный «Вольво» через горные перевалы. Вид за окном — шикарные горы, и сотни китайцев на них — строят тоннель, делают громадную дырку в скале. У китайцев много гор, таких тоннелей по стране тоже много. Виды с гор завораживающие. Вечером, наконец, приехали в Урумчи. Темно. Большой шумный город. Торговля, торговля, везде торговля, так что рекламные щиты часто встречаются на русском. Поставив машину на стоянку, мы отправились в гостиницу, почти полностью оккупированную нашими челноками и дальнобойщиками. Естественно, водка лилась рекой. Пошли в ночной уйгурский ресторан. Подтянулись еще несколько наших мужиков — этнические уйгуры из Казахстана, все между собой говорят по-русски. Они здесь зависали уже несколько дней и сильно пили. Один из них, опять Рустам, лет пятьдесят на вид, пришел с китаянкой. Точнее, она уйгурка, только родом отсюда, поэтому говорит на китайском. По-русски умеет только посылать, зато почти без акцента. После плотного ужина вернулись в гостиницу. Я надеялся сразу лечь спать, чтобы выспаться перед завтрашней дорогой и пораньше выдвинуться. По пути Рустамы купили водку и фрукты, и я понял, что рано лечь не получится. Ночь будет непростая. Ну что ж, вот она плата за халяву — тебя везли и кормили, теперь будь добр, не спи и пей! …Проснувшисьутром, я посмотрел в окно. Там был реальный Китай. Маленькие улочки, низкие домишки. Освещенные утренним солнцем надписи — китайские иероглифы и уйгурские письмена, напоминающие арабскую вязь. Через пару часов я должен буду расстаться со своими русскоговорящими друзьями из Казахстана и пойти вглубь этой загадочной страны. — Вон видишь знак, — сказал Рустам, когда мы подъехали к окраине города. — Видишь, там стрелка налево. Вот туда тебе и надо идти. Вышел из машины. Взял рюкзаки из багажника. Попрощались. На душе, конечно, было тревожно, ввиду полного незнания, что будет дальше и как должно быть… Ладно, вперед! Пошел по стрелке. До поворота шагать метров пятьсот. Тяжелый багаж. Подумал, чего тянуть, начну тормозить китайцев прямо сейчас. Помахал рукой. Остановился легкий грузовичок. Не задумываясь, я начал говорить с ним по-русски: — Налево подбрось, братан! Водитель объяснил знаками — ему, мол, после поворота ехать прямо. — Ладно, тогда довези до поворота! Согласно кивнул. Я забросил к нему в кабину рюкзаки, залез. Едем. На обочине лежит труп. Рядом — полицейские и несколько зевак. Водитель кивнул на него и прокомментировал: — У-у-а-а, — и изобразил лицом сообщение, мол, видишь, мертвый! Доехали до поворота. — Братэлло, тормози здесь! Я вышел с рюкзаками и крикнул: — Спасибо! Он кивнул головой. Порядок. До нужной трассы осталось метров двести. Пошел пешком. Настроение резко поднялось. Все-таки они не инопланетяне. Раз этот мужик понял, что мне было нужно от него, значит, успешная коммуникация с китайцами возможна! Я неспешно шагал по трассе. Моя тень падала ровно назад, значит шел на восток, все правильно. Машин немного. Одна прошла мимо, вторая, третья… Одна остановилась. Водитель сказал: — Гав-гав-гав! — Я еду в Ганьсу! — ответил я. Ганьсу — провинция к востоку от Синьцзяна. Он сказал: — Гав-гав-гав Ганьсу гав-гав? — Да, все правильно, в Ганьсу еду! Подбрось, а! Поехали. Потом два мужика на легковой «Хонде» провезли меня мимо машущих лопастями ветряных электростанций и оставили на какой-то развилке. Потом появился Линь. Легковой «Фольксваген». Муж и жена едут из Урумчи в город Щеныцень, то есть в нужную мне сторону. Английский знают плохо, но поняли, что нужно, и согласились подвезти… Приняв меня в салон, они так утвердительно закивали, что я понял: не надо слишком много объяснять. Все само собой как надо разрулится до какого-то события, после которого решу, как быть дальше. Приехали в гостиницу в городе Щеныцень. Линь сюда по делам вроде бы, сам-то он из Урумчи. Сидим, общаемся. Чтобы что-то спросить, я находил в русско-китайском разговорнике нужное выражение, например, «какая у вас профессия», показывал Линю и говорил по-русски: — Кем работаешь? Он искал в разговорнике нужное слово, не находил, потом находил что-то про торговлю и тыкал пальцем в него: — Гав-гав-гав! — Бизнесом занимаешься, значит? — Гав! — он кивал утвердительно, видимо, полагая, что я его понял правильно. Ближе к вечеру поехали ужинать. Линь заранее предупредил, чтобы я ничего не ел, дабы не портить аппетит, и спросил, пью ли водку. Нашел слово в разговорнике, показал пальцем и вопросительно смотрит. — Водку? — я опрокинул невидимый стакан в рот. — Гав, гав! — Куда ж я денусь, раз в гостях. Он с радостью закивал. Я тоже доволен — дружба народов налаживается. Поехали в центр. К нам присоединилась подруга его жены, и еще какие-то люди. Друзья. Приехали в ресторанное местечко. На площади в несколько сотен метров расставлены белые пластиковые столики под открытым небом. Вокруг потихонечку собираются люди. Чем темнее небо, тем больше людей. Мы выбрали столик с краю. Мне предложили заказывать еду — по картинкам в меню. Всяческие малюсенькие шашлычки. Из непонятно какого мяса и даже не всегда понятно, из мяса ли. Все весьма острое. Я подумал, к этому будет что-то еще, например, рис. Но весь вечер так и были шашлычки, пять или шесть видов. И еще земляные орехи, вымоченные в каком-то соусе. И водка. Много. В нашей компании был ребенок Линя. Маленький мальчик, в руках жены. У него в штанишках, как и у всех маленьких детей здесь, сделаны прорези, чтобы было можно начать писать и какать в любой момент. Китайцы — очень практичные люди. Зачем снимать штаны, если можно какать сквозь них? Вокруг люди. Много людей. Человек сто пятьдесят. Таращились на меня, показывали пальцем, потом уходили и приводили других. Наконец, подошли две школьницы. Практиковать свой английский. — Where are you from? — спрашивают. Я сказал, «Фром раша», но они, кажется, не поняли. Я уловил это. Они не пытались понять мой ответ. Они были не в диалоге со мной, и лишь хотели убедиться в том, что я понимал слова, которые они старательно произносили. «Я учусь в школе». «Мой папа инженер». И что-то еще, тщательно вспоминая слова и подбирая выражения, как на экзамене. Нельзя облажаться перед иностранцем. Ну, понятное дело, цена вопроса — престиж Китайской Народной Республики… Водка разливается не в рюмки, как у нас. Бутылку сразу опустошают в два или три больших стакана, из которых она потом глотками отпивается, как пиво или вино. Глотнул, поставил, пауза, разговор, еда, снова глоток. Как компот. Когда я добил свой стакан, они открыли следующую бутылку и начали наливать по второму кругу. — Э, э, мужики, я пас! — я прикрыл свой стакан ладонью. — Гав-гав-гав! — ответили они подбадривающе, мол, ты че, в натуре, совсем как не родной, давай еще! Уговорили выпить еще полстакана. Потом пьяный Линь повел меня по торговым рядам смотреть, какая у них еда бывает. Разная. Много. Ну что ж… Что нужно сделать, сильно напившись? Правильно — сесть за руль. Меня удивило, что никто из женщин не возражал. Вообще, мне показалось, что вождение в нетрезвом виде, допустим, днем, здесь ненормально. А вот вечером после ужина с выпивкой — естественное дело. Бухать за ужином надо? Надо. А потом ехать домой надо? Тоже надо. Ну и вот. Линь сначала развез женщин, потом поехали в нашу гостиницу. Я сразу же отрубился, упал, словно мертвый. Однако утром принял горячий душ — и голова почти не болела. Может быть, эти душистые компоненты в их водке служат противоядием от похмелья? Утром, через час после пробуждения Линь пригласил куда-то ехать. По пути в машину сели жена Линя и ее подруга. Подруга мне сразу понравилась. Даже не скажу, что она строила глазки. Что-то другое. Бывают в жизни моменты, когда просто общаешься с женщиной в каком-то контексте, вот в данном случае даже без слов, с языковым барьером, и чувствуешь — происходит секс. Какое-то глубокое взаимодействие, которое затруднительно описать, объяснить, как-то рационализировать. Вот, это оно и есть. Очень тонкие ощущения. Жена Линя сказала, что они отправят меня в Ланчжоу — столицу провинции Ганьсу, на поезде. Купили билет на поезд за 180 юаней. Оставалось часа четыре до отправления, которые надо как-то утилизировать. Сначала решили позавтракать. Приехали в какой-то ресторанчик. Заказали. Нам принесли вроде бы пельмени. Но сухие. Сварены на пару. Мне очень понравилось. Сухие и пухлые. Их надо сначала макать в пиалу со смесью чили и соевого соуса. И еще суп. Такой я не ел раньше. Прозрачный бульон, в него сам добавляешь какой-нибудь острый соус. В нем листья какого-то растения, лук, и такие еще штучки типа пельменей. Точнее, это не те пельмени, что мы знаем. Это такие лепестки из теста, в которых сердцевина мясная со специями, но она в тесто не залеплена, а просто завернута. Так, что некоторые недопельмени разворачиваются прямо в тарелке. Тесто рисовое. После еды мы с Линем пошли гулять по ближайшему базару. Продают всякую снедь, живых рыб, мясо и черт-те что еще. Среди прочих магазинов — водка на разлив. В огромных кувшинах. После осмотра вернулись за столик. До поезда оставалось еще много времени. Они решили куда-то ехать. Жена Линя немного поспорила с подругой насчет того, кто будет платить. Подруга победила и — заплатила за всех. Через пару часов поехали на вокзал. Я задумался о том, что означало мое появление у них в гостях. По-моему, они практически весь день только мной и занимались. То ли отложив свои дела, то ли дел и не было. При этом им было явно в кайф возиться со мной. Что это было для них? Наверное, маленькое неожиданное развлечение. Как и для меня. До отправления оставалось минут пять. Пассажиров начали выгонять на перрон. Я обнялся с каждым из своих новых друзей, которых больше никогда не увижу, и вышел к поезду. Китайцы в поезд не входили, а врывались. Как будто можно не успеть на самое важное в жизни событие. Я умом понимал, что в этой игре невозможно проиграть, однако настроение людей передалось и мне. Видимо, я быстро китаизировался — начал волноваться, ревностно смотреть на других пассажиров, стал частью суетливого потока и, наконец, тоже ворвался внутрь. Нашел свое место. Пристроил рюкзаки на багажные полки между тюками, мешками и чемоданами китайцев. Огляделся. Пассажиры таращились на меня как на марсианина. Поехали… 30. ДРУЖБА НАРОДОВ За окном потянулся пустыный пейзаж уйгурского автономного региона по имени Синьцзян. У противоположного окна сидели молодые мужчины, пили пиво и постоянно ели вермишель быстрого приготовления. Еще резались в карты. Я смотрел, пытался понять смысл игры. Я почему-то ожидал, что она будет в «дурака». Сначала они по очереди берут карты, всю колоду на троих. Потом сбрасывают все карты по очереди, в определенной последовательности. Потом смеются над тем, кто проиграл, то есть не сбросился как надо. Возможно, он остался дураком, по-китайски. Вагон у нас сидячий. Электричка, по сути. То есть кресла с неоткидывающимися спинками. По моей прикидке, ехать почти сутки — двадцать часов — придется тяжело. Было непонятно, как спать. Однако я не волновался — решил, что вечером вопрос прояснится сам собой. Так и получилось. Так и спали — кто как может. Я расстелил свой походный коврик на полу под сиденьями и, пока еще немного смущаясь, лег на пол. Ни у кого из китайцев мой поступок не вызвал ни удивления, ни усмешки, ни одобрения, ни вообще особого внимания. Позже, ночью, по пути в туалет я увидел, что китайцы спят на полу элементарно — все и везде. Ну как индусы. На полу в одежде, лишь подстелив газету. Не усложняют… На следующий день, около полудня, поезд пришел в Лан-чжоу. Я оставил рюкзаки на вокзале под охраной какого-то студента и отошел пройтись по окрестностям. Вернулся через час. Студент говорил с какой-то женщиной, которая тоже ждала поезд. Явно обо мне. Увидев меня, она сказала ему — «ой, а у меня сын как раз учит английский в колледже». — Вот его телефон, — сказала она, написав на бумажке около десяти цифр, — позвони ему, если что. Ближе к вечеру позвонил. Ночевать на вокзале в обнимку с рюкзаками не хотелось. Его зовут Байдзипынь. Часа через полтора он приехал вместе с другом, английский которого был немного лучше. — Здорово, мужики, — сказал я, обмениваясь с ребятами рукопожатиями. — Мне бы где-то переночевать. На вокзале спать неохота. Поехали к ним в колледж. Места в общаге полно. Все комнаты пустые. Все ждут землетрясения. Про землетрясение в провинции Сычуань и события вокруг него по китайскому ТВ говорят постоянно. По всем каналам. Все газеты в черном цвете. Траур и все такое. До сих пор это бедствие меня не касалось. А у них тут, оказывается, уже трясло, хотя и не так сильно, как в эпицентре. Друг Байдзипыня сказал, что по ТВ было предупреждение, что могут быть подземные толчки около полуночи. Поэтому студенты тусуются на улице до трех ночи. Я лег в студенческой комнате и сразу отрубился. О, как хорошо спать в горизонтальном положении! Понять и оценить это можно только после сна в электричке… Новый день. Надо двигаться дальше. Билет мне дали бесплатно на вокзале — англоговорящий мент поддержал меня, мы наехали на администрацию, и получилось. Снова электричкообразный поезд. Вид за окном уже не такой, как был в Синьцзяне. Вместо желтого пустынного пейзажа пошли веселые зелененькие горы… Ночь прошла в некомфортном сидячем сне. Утром — все тот же поезд, попутчики, все на меня смотрят и что-то пытаются сказать. Они такие забавные ребята: видят, что не понимаю, и все равно что-то говорят. Сначала в ответ на их непонятные фразы я отвечал по-английски или по-русски: — Братан, я не говорю по-китайски, извини. Но этого было мало. Они снова что-то мне говорили. Быстро и многословно. С таким видом, будто думают, что я их лучше пойму, если быстро сказать много слов… После существенного продвижения на юг горы стали еще больше и зеленее. Поезд шел то по тоннелям сквозь горы, то по мостам между ними. Высоко. Вид из окна — гигантские прямоугольники рисовых плантаций с высоты птичьего полета. Вечером через день поезд прибыл в Чэнду… Девушки в фойе дорогого, от ста долларов, отеля встретили меня очень радушно и искренне сказали, мол, рады бы помочь бесплатно, но их лицензия не позволяет брать иностранцев. Желая сделать хоть что-то, они вызвали ментов — пусть помогут. Офицер долго не мог понять, что значит путешествие без денег. — Путешествие это когда покупаешь билеты, ходишь в рестораны и живешь в отелях, не правда ли? — Да. — А без денег путешествовать нельзя, не правда ли? — Как видите, можно. С самого начала путешествия, еще на выезде из Челябинска, я много раз слышал подобные вопросы, давно привык, и мне уже казалось, что говорить об этом банально. Однако круглолицый офицер в светло-голубой форме взирал на меня в полной растерянности. — Окей, — сказал он наконец, — поехали в участок, там начальство разберется. Менты в участке не скрывали радости. Все-таки развлечение. Рассматривали мой паспорт, сначала почему-то вверх тормашками, что-то переписывали из него в свои журналы. Позвонили начальнику. Пересказали историю. Тот сказал, мол, блин, в натуре, не знаю, что делать, такое в инструкциях не предусмотрено. Позвонили еще более высокопоставленному начальнику. История повторилась. Поговорили с кем-то еще, уже неформально. В конце концов, привезли в какой-то из маленьких дешевых отелей неподалеку. Договорились с хозяином, что пустит до семи утра бесплатно. Я поблагодарил ментов и сразу же залез под горячий душ. О, горячий душ, это прекрасно. Заодно там же, в душе, постирал брюки, футболку и трусы, чтобы не таскать с собой грязное. Развалился на кровати. Белая простыня, хоть и с дырками, — ах, как хорошо! За время путешествия в электричке я уже начал отвыкать от постельного белья. От этого отельчика почему-то осталось такое теплое впечатление, что я решил сфотографировать номер на память. (Когда по возвращении в Россию пересматривал фотофайлы, глядя на этот номер, подумал: «Ну и дыра!» Однако в пути критерии оценки сильно меняются, да)… На следующий день встретил двух американцев. Преподают английский в Китае. Городок, где они работали, находится в эпицентре землетрясения, их эвакуировали, и сейчас они живут в хостеле. Я не могу там спать бесплатно, зато без проблем могу оставить у них в комнате свои рюкзаки, а также бессовестно пользоваться компьютером с бесплатным интернетом в просторном фойе. Что я и делал в последующие четыре дня, по 24 мая. Кстати, «Живой журнал» в Китае заблокирован — у китайских властей свое понимание свободы слова, так что я делал записи в блоге через прикрученные к ЖЖ сайты… А еще в этом хостеле можно было на халяву принимать душ и там же, в душе, постирать что-то из одежды. В тот же день я зашел в большой супермаркет неподалеку — «Уолл март». Американский, но все товары китайские. На английском ни ценников, ни этикеток. Купил какое-то красное вино в надежде, что оно будет сухим. Дешевое, в пересчете на наши деньги всего один доллар с копейками. Мои американцы вину очень обрадовались. Я думал, ну вино и вино, что такого. Однако они очень оживились. Разлили его в пластиковые стаканчики и сказали «чирз!» Оказалось приторно-сладкое. — А русские девушки любят американских парней? — спросил тот, который помоложе. Ему, кажется, двадцать девять. — Смотря какие девушки, — сказал я. — И смотря каких парней. Он вздохнул. Сказал, что у него была только одна девушка в Штатах. А здесь, в Китае, девушки имеют интерес к американцам только из-за денег. Или чтобы выйти замуж, получить визу и свалить в Америку. — В общем, суки они, — заключил он. Я подумал: «Почему же суки? Просто их цели не совпадают с твоими». Но вслух ничего не сказал. Мне показалось, что они постоянно находятся в слегка депрессивном настроении. Они ответили, что да, в общем, так и есть, потому что их жизнь здесь устроена совсем не так, как хотелось бы. Ни семьи, ни секса, ни друзей, ни развлечений, ни достаточных для сбережений доходов, ни динамичной карьеры, и только призрачное будущее, что когда-то что-то изменится, они будут знать Китай, китайцев и китайский язык, и что-то сложится. Мне это не понравилось. — А сколько вам платят за работу? — Три тысячи пятьсот юаней. Я быстро пересчитал в доллары. — Фак! Пятьсот долларов! Это даже для русских мало! У нас в Москве на эти деньги жить нельзя. А вы американцы. Я думал, американцы никогда не работают меньше, чем за несколько тысяч. — Американцы бывают разные. Многие работают на дополнительной работе, чтобы подзаработать несколько сотен в месяц. А здесь жизнь стоит дешево. Чтобы жить у себя в Небраске так, как я живу в Китае на три с половиной тысячи юаней, мне нужно было бы пять тысяч долларов. Жилье стоит безумно дорого. И вообще все дорого, а работы хорошей нет. Я не впервые слышал от американцев грустные рассказы, так радикально отличающиеся от того, что привыкли думать об Америке жители нашей страны, судя по голливудским фильмам. Я не сомневался в том, что эти парни знают, что говорят. Между тем, в их речи было что-то отталкивающее. Тональность. Неудачники. Неудачник — это не тот, у кого нет денег, дорогой машины и дома с бассейном. Неудачник — это состояние души. Я знаю, о чем говорю. Знаю по себе. Некоторое время назад я понял, что на протяжении пройденных тридцати с лишним лет я нес в себе это состояние. Состояние, когда ты чувствуешь себя проигравшим, даже выигрывая. Даже не начав играть. И теперь, слушая этих парней из Небраски, глядя на их лица с опущенными уголками ртов, мне было очень неприятно. Мне не хотелось быть рядом с людьми, которые опустили руки и ноют. Я не осуждал их, их жизнь — не мое дело, просто чувствовал: очень не хочется заразиться их состоянием. Поэтому обрадовался, когда в комнату вошел жизнерадостный Майк, молодой парнишка из Израиля, и пригласил нас пойти на верхнюю террасу курить марихуану… Ночь я провел в своей палатке на берегу реки, неподалеку отхостела. Оказалось очень удобно, просторно, свежо, никакого дискомфорта. Следующий день прошел в прогулках по городу. Новенькие небоскребы в голубых и зеленых тонах. Нью-Йорк в сравнении с ними кажется серым и очень древним. По улицам ходят разнообразные люди. Иногда попадается гладко выбритый бизнесмен в чистеньком костюме и белоснежной рубашке. Чаще — крестьянского вида народ в национальной одежде. Вот идет мужичок серого цвета, старый пиджак, мешковатые брюки, кепка как у Ленина, изо рта торчит грубая папироса, катит велосипед, на багажник которого прикреплена коробка, в которой сидит маленький чумазый ребенок. Мимо проходят рабочие. Глазеют на меня. Я говорю одному, мол, иди сюда, мужик, будем фоткаться. Они теряются, смущаются. Не знают, как себя вести с иностранцами. Хватаю одного из них за плечо: — Давай, братан, не стесняйся! — и фоткаю нас с ним в обнимку своим мобильником. Остальные хихикают и что-то оживленно говорят на своем квакающем языке… На следующий день, во время размышления о ближайших планах на путешествие, меня накрыл новый инсайт. Когда я только выезжал из Москвы, в плане путешествия предпоследним пунктом была Индонезия. Я хотел провести там месяц, перед тем как перебираться в Австралию, и даже купил заранее билет авиакомпании Airasia, по смешной рекламной цене — около 60 американских долларов, из Бангкока в Джакарту. Но воспользоваться билетом уже не мог. Дело в том, что Афганистан и Средняя Азия, изначально не входившие в план, заняли около месяца. Теперь до указанного в визе Австралии крайнего срока въезда оставалось на месяц меньше. Выбирая, где провести оставшиеся до Австралии полсотни дней, в Таиланде и прилежащих к нему странах, или в Индонезии, я выбрал первое. То есть мой билет в Джакарту придется выбросить. Тут-то и пришел инсайт. Рассуждая о планах, я понял характерный для моего мышления шаблон. Что-то мешало отказаться от первоначального плана. Мешало так остро, почти как физическая боль. Я долго не мог понять, что не так. И вдруг понял — билет! Я уже купил билет в Индонезию! Покупкой билета я сам себя как бы запрограммировал. Я принял на себя обязательство туда лететь, а теперь не могу строить новые планы из-за старого билета! Нечто подобное происходило со мной много раз в жизни. Затратив деньги, время и усилия на что-то, я механически продолжал движение в прежнем направлении. Даже если оно уже было ненужным или даже вредным, например, отвлекало от более актуальных задач. Я становился несвободным в выборе, потому что вложения, сделанные в прошлом, давно утратившие смысл, всегда держали меня невидимыми крючками. И вот эта вспышка инсайта. Вот, билет в Индонезию. Как с ним поступить? Я не могу или не хочу использовать его — значит, его для меня не существует. Что делать? Вычеркнуть, забыть — и точка… Неважно, что ты делал раньше. Важно, что тебе нужно делать для продвижения к целям, актуальным сейчас. Это осознание подействовало на меня освежающе… Утром 25 мая я попрощался со своими американцами в хостеле. Вышел на улицу, как всегда, не зная точно, что делать дальше. Четкого плана не было, собирался сориентироваться по ходу. Встал на тротуаре и начал голосовать. В какой-то момент в пространстве рядом материализовался очередной таксист. Водитель, прочитав мою бумажку-презентацию на китайском, начал что-то горячо говорить. — Ай донт спик чайниз, мэн, — сказал я в ответ. Он опять что-то говорил. Многие здесь хронически не понимают, что если иностранец мог бы говорить по-китайски, он бы так и сделал, а уж если говорит на каком-то своем языке, то, скорее всего, именно потому, что не знает местного… Впрочем, дело житейское — хочется денег заработать, ага. Надо прожать иностранца. Вокруг нас собралась толпа. Появилась молодая англоговорящая китаянка в зеленой блузке. — Меня зовут Мэри. Что я могу для вас сделать? Я объяснил, что мне надо попасть в такой-то город, я путешествую без денег, поэтому мне надо выбраться отсюда на хайвэй, а дальше сам поймаю попутную машину. Мэри очень жестко наехала на таксиста. Она так поняла, что тот хотел беспомощного иностранца развести в ноль. Дальше развивалась сцена, достойная драматического театра. Она на него кричала, а он огрызался. Она говорила, мол, ты че, сука, вытворяешь, ты че маленьких обижаешь, беспомощный иностранец тут в беду попал, он жить хочет, он голодный, наверное, ему же больно, а ты, сволочь, безобразия нарушаешь, таких как ты надо гнать в шею из партии… Возможно, она говорила немного другие слова, я же по-китайски не понимаю, но эмоциональная окраска — такая. В итоге она этого гада прогнала, зачем-то сфотографировав номер машины на свой мобильник, и остановила другого таксиста. Объяснила ему, куда меня отвезти, и заплатила… Потом другой таксист довез до города Лучжоу. Бесплатно — ему все равно в ту сторону. Заехали по пути еще в какой-то город — пообедать вместе с его женой. Он всем меня показывал, мол, вот, смотрите, что я нашел. Посетители ресторана, где мы сидели, внимательно смотрели на меня, а потом — на него, уважительно. Наконец, мы приехали в Лучжоу. Там началось новое приключение. Какие-то студенты категорически заявили, что автостоп невозможен и повели меня на автовокзал. Водитель нужного автобуса оказался глух к вопросам международной дружбы и сотрудничества — бесплатно не получилось. Зато собралась толпа любопытствующих. Одна девочка, лет 16, устроила своему папе душещипательную сцену на тему «смотри, как интересно, давай купим ему билет!» В итоге папа, почему-то смущаясь, дал пришельцу денег на билет до города Бидзие (Bijie) за 70 юаней. Сдача в 30 юаней была оставлена мне со словами: «на воду и вообще». На прощанье я пожал руку смущенному мужчине-филантропу, от души поблагодарил всех вовлеченных в ситуацию, и пошел в автобус, который как раз собирался отъезжать. Глядя на карту, я прикинул, что нам нужно было ехать километров триста, то есть часов пять. Оказалось, дорога по горному серпантину занимает всю ночь! Поэтому и автобус особый — спальный. Вместо сидений — двухъярусные кровати… Есть такие замечательные слова, приписываемые человеку по имени Иисус Христос: «Просите, и будет вам дано». И еще — «По вашей вере вам воздастся». Возможно, я цитирую не дословно, но по смыслу так. Так вот, у меня всю жизнь были проблемы с принятием вообще и с умением обращаться за содействием в частности. Какие-то глубинные комплексы на тему «так нельзя», «я недостоин», «настоящие мужчины не должны обращаться за помощью», «получать что-либо от других — унизительно» и тому подобное. И я никогда не верил в то, что можно просто попросить и просто получить. Путешествие помогло многое пересмотреть. Обращаясь за помощью, я всегда что-то давал взамен, сам того не подозревая. Оказывая помощь, человек всегда тут же получает что-то взамен. Удовольствие. Эмоции. Чувство собственной значимости. Чувство причастности. Очевидно, что никто из людей, как-то помогавших мне в путешествии, не стал бы помогать, если бы не захотел. При расставании они всегда были довольны и выглядели так, будто получили от меня что-то очень хорошее. В чем тут дело? Не так легко понять. Но в этом есть что-то очень важное. Такое, на чем держится человеческое существование. Просить — очень просто, особенно, если тебе это действительно нужно и ты искренен. Получить — тоже просто, особенно, если ты действительно веришь в то, что тебе будет дано. Вот, как-то так оно все и получалось, само собой, в этой поездке… 31. НАСТОЯЩИЙ КИТАЕЦ …Куньмин — столица южной провинции Юннань. Большой просторный город. Днем бродил по городу. Вечером вернулся в хостел, где разместился с утра. Взял бутылочку пива и расположился на каменной скамье во дворике. Рядом сел седой бородатый мужик. — Джон, — сказал он. — Соединенные Штаты. — Игорь, — ответил я, — Россия. Обменялись рукопожатиями. — О, Россия, круто! А что ты здесь делаешь? Разговор затянулся на два часа. Он рассказал, что путешествует по миру больше половины жизни. Последние десять лет тусуется в Китае, лишь иногда, когда цены на авиабилеты снижаются, возвращаясь в свою Аляску, повидать друзей и бывшую жену. Говорит, что там, у себя, гонит хороший самогон. — А ты был в Америке? — Я был в Штатах в 1996 году, — ответил я. — Мне тогда был 21 год. Я хотел стать американцем, потому что думал, что в России жить плохо, а в Америке хорошо. Мне не дали визу, и я поехал в Лос-Анджелес нелегально, через Мексику. Оказалось, что там все как в России, только в профиль. Ну, дороги хорошие. Климат помягче. Женщины не понравились — мужиковатые. А доллары — точно такие же, как у нас в Москве. Короче, американская сказка не удалась. Вернулся домой и все встало на свои места. — Да, — он ухмыльнулся, — в Америку едут идиоты со всего света. Ждут чего-то. Приезжают, думая, что будет, как в кино, а оказывается, что жизнь везде одна и та же. Что в Америке, что в Китае. — А что ты делаешь в Китае? — Да так, просто тусуюсь. Я китайский уже знаю почти как родной… К нам присоединилась пара из Голландии. Им примерно по сорок. Уже шесть лет как покинули свой дом и работу и путешествуют по миру на велосипедах. Недавно прикатили сюда через Непал и Тибет… На следующее утро я отправился по адресу, указанному мне парнем по имени Тао, с которым связался в интернете на одном из сайтов путешественников, где можно познакомиться с жителями разных городов мира, которые принимают бродяжничающих гостей. Тао оказался стройным мужиком чуточку старше меня, который преподает йогу и, хм, любит мужчин больше, чем женщин. Короче, голубой. Договорились, что увидимся вечером, и он объяснил, как добраться до его дома. Я оставил рюкзаки в его студии йоги в центре города. Остаток дня провел в бесцельной прогулке по городу. Рассматривал людей, объедался местной едой, и думал, чем заняться для подготовки рывка в сторону южной границы. Вечером мы встретились и приехали на автобусе к нему домой. Я не имею предрассудков насчет голубых. Мне даже было интересно с ним пообщаться, узнать, что за человек и чем отличается от других. Ничем. Так же парится насчет работы, говорит, что денег сильно меньше, чем хочется, и сетует, что трудно найти близкого человека, с которым было бы кайфово делить жизнь. — Ты что, всегда живешь один? — спросил я. — Раньше был с бойфрендом, но сейчас один. — С кем же ты занимаешься сексом? — Время от времени встречаюсь с кем-нибудь в гей-клубе. — Я думал, в Китае нет гей-клубов. Коммунисты не любят голубых. — Гей-клубов в открытую нет, но есть клубы, где тусуются геи. — А как насчет всего остального, что кроме секса? Разве не хочется близкого человека, с которым можно жить вместе, постоянно чем-то делиться? — Хочется. Но где же его возьмешь. Даже гетеросексуальному мужчине найти подходящую женщину в Китае бывает непросто. Мне найти мужчину — тем более. Он был грустный. Мы много молчали по пути, лишь время от времени обмениваясь репликами. Мне было немного неловко, потому что казалось, что надо говорить что-то подобающее, как-то поддерживать разговор, но ничего не приходило в голову. Ситуацию спас ливень, неожиданно упавший на нас с неба. Мы оба оживились, и остаток пути от остановки до дома бежали бегом. Квартира многоэтажного дома, довольно похожая на наши хрущевки, только просторнее, была очень чистой и изящно обставленной. Тао показал мою комнату и дал комплект свежего белья. Утром мы попрощались до вечера (я собирался переночевать у него еще раз, перед тем как поехать дальше на юг), он вручил записку со своим адресом на китайском, и мы разбежались. Я думал, что вернусь сюда вечером. Я еще не знал, что скоро мне попадется жулик по имени Джозеф… Днем на оживленном перекрестке ко мне подошел жизнерадостный китайский мужичок в стоптанных кроссовках и на хорошем английском, как ни в чем ни бывало, сказал: — Привет. Ты сейчас куда? — Просто гуляю по городу, никаких особых планов. А что? — Тебе повезло, что со мной встретился! Ты никогда не забудешь, что встретил Джозефа! У меня здесь недалеко есть друг, владелец чайного магазина. Айда пить чай. — Не вопрос. Но только если ты угощаешь. У меня нет денег. — Спокуха, это совсем недорого. Мы пошли. Джозеф сказал, что раньше работал учителем английского, а недавно ему надоело и он отправил себя на предпенсионный отдых. Любит общаться с интересными людьми и иностранцами. Знание английского делает его жизнь несколько более обширной. Чайный магазин представлял собой небольшую лавку с полками от плинтуса до потолка, заставленными похожими на хоккейные шайбы кругляшами чая «Пуэр». Хозяин, стеснительный парень лет двадцати двух, почти не говорящий по-английски, перекинулся с Джозефом парой фраз и предложил садиться за чайный стол. Джозеф что-то переводил со слов хозяина и рассказывал про чай. Оказывается, «Пуэр» растет здесь, в Южном Китае, провинция Юннань, и существует во множестве разновидностей. Мы заварили два разных чая. Один темный, другой светлый. Один тонизирующий, другой послабже, расслабляющий. Я ждал, когда же они начнут разводить меня на бабло. Много раз до того я слышал и читал, что англоговорящие китайцы любят такое развлечение: пригласить глупого белого человека куда-нибудь, и в момент, когда приносят счет, сообщить, что он должен платить за двоих. И не выкрутишься. В крайнем случае доброжелательный гид испаряется, оставляя гостя разбираться с хозяином ресторана. Хотя в большинстве случаев гостю приходится платить, причем по завышенной цене, ругая несостоявшегося друга, который на первый взгляд казался такой добродушной, гостеприимной лапочкой… В моем случае сценарий будет другой. Если будет разводка, выкручиваться из ситуации буду не я, а мой хитренький друг. Поэтому перспектива кидалова меня не напрягала, но обещала развлечение. Наконец, чаепитие завершилось, и мне было сказано, сколько юаней я должен заплатить. — Джозеф, у меня для тебя сюрприз, — сказал я. — Помнишь, я тебе говорил, причем больше одного раза, что у меня нет денег? Я говорил правду. Он изобразил удивление на лице: — Да это совсем небольшие деньги! — Большие или небольшие — вопрос абстрактный и совсем неактуальный, потому что у меня нет денег. Я же говорил. — Я думал, ты имеешь в виду, что ты не хочешь тратить много денег. — Если бы я не хотел тратить много денег, я бы сказал, что не хочу тратить много денег. А я тебе сказал, что не буду тратить нисколько, потому что мне тратить нечего. Интересно, что ты сейчас скажешь этому парню, а? Хозяин загрустил. Джозеф сказал ему что-то жизнерадостное, типа, извини, братан, на все воля Будды. В итоге мы ушли, оставив хозяина чайного магазина в элегической грусти. Джозеф сказал: — Ни хрена себе. Я думал, что ты врешь про свой автостоп. — Выражение на лице жизнерадостного жулика сменилось дружеским интересом. — У меня есть друг. Богатый бизнесмен. Он предложил сегодня поехать в клуб. Поехали с нами! Он за все платит! В этот момент я понял, что Джозеф так и живет — шастает по друзьям и знакомым и понемножку откусывает здесь и там. Вскоре догадка подтвердилась, что принесло массу новых впечатлений. У его друга большой американский автомобиль. Кажется, «Бьюик». Джозеф познакомил меня с ним и еще одним товарищем, чьи труднопроизносимые имена я забыл в тот же момент, когда они были озвучены. Приехали в клубный район где-то в центре. Неоновые надписи, реклама, изображения шотландского виски и полуголых девушек. Зашли в один из клубов, больше похожий на варьете. Здесь не танцуют, а смотрят на происходящее на круглой сцене, сидя за высокими столиками на барных стульях. Меня поразило обилие бутылок пива на каждом из столиков. Вот сидит парень с девушкой, и перед ними двенадцать бутылок емкостью 0,33 л, из которых открыты только две. — Здесь пиво продаюттолько дюжинами, — пояснил Джозеф. — Можно купить двенадцать, двадцать четыре, тридцать шесть и так далее. Одну или три взять нельзя. Я оглядел зал. Действительно, все посетители смотрели друг на друга поверх полных и пустых бутылок, толстым забором разделявших их между собой. Китайцы пьют пиво совсем не так, как в Европе. Если мы пивом наслаждаемся, время от времени делая маленькие глотки, то они им накачиваются. Характерная подробность: они за один глоток опустошают или полбутылки, или полную. Считается признаком крутизны открыть по бутылке, чокнуться и выпить одним махом. Китайские мужчины так понтуются. В общем, пьют много — словно наполняют бензобак автомобиля. К пиву подают какие-то сухарики, больше похожие на микроскопические сушки. Весь зал грызет. На сцене началось представление. Правдоподобная пародия на Майкла Джексона. Хор каких-то мужиков. Потом вышло десять девушек с номерками. Джозеф объяснил, что сейчас начнется аукцион. Ведущий показывал на девушку и спрашивал, кто готов заплатить за нее. Кто-то из зала выкрикивал цифру. Ведущий: «Кто больше?» И так далее. Я смотрел на происходящее с недоумением. — А зачем их покупают? — Она будет сидеть за столиком рядом с мужиком, который ее купил. — Он ее потом будет трахать? — Нет, просто сидеть и разговаривать. — Разве нельзя привести с собой свою девушку, с которой можно сидеть и разговаривать бесплатно? — Можно, но это не круто. Купить, заплатив больше всех — вот это круто. Из десяти продались только четыре. Крутых мужчин на остальных не нашлось. У оставшихся девушек были грустные мордочки. Почему, я так и не узнал. То ли потому что не удалось заработать. То ли потому, что всегда неприятно проигрывать, особенно, когда кого-то все же выбирают, но не тебя. Я быстро привык к тому, что многие в этом клубе меня рассматривали, будто голливудскую звезду, волей случая заехавшую на китайскую попойку. Мне даже понравилось, быстро вошел в роль. А потом ведущий, тоже с бутылкой пива в руках, что-то сказал со сцены, глядя на меня. Я расслышал слово «лаовай», что в переводе значит «иностранец». Все в зале одновременно посмотрели на меня. Ведущий подошел к краю сцены и сказал: — Ква-ква-ква-ква! — Подойди к нему, — крикнул Джозеф по-английски. — Он тебя приветствует! Возьми у него пиво! Я подошел к возвышению сцены и взял бутылку пива из рук ведущего. — Ну, спасибо, чувак, — сказал я по-русски, и тут же опустошил бутылку одним залпом. Похоже, я угадал, что все ждали именно этого. И я хотел это сделать, чисто для прикола. Зал взорвался восторженными визгами. Я помахал всем, обернувшись по сторонам. Зал ответил бурными аплодисментами. Я почувствовал себя Владимиром Путиным, которого встречает съезд партии «Единая Россия». Когда я вернулся за столик, Джозеф сказал: — Круто! Ты настоящий китаец! Потом ко мне один за одним подходили разные люди, чтобы вместе выпить. Не понимаю, как мой желудок вместил столько жидкости. В какой-то момент, когда мы были уже вдребезги пьяные, мы все одновременно покинули наш столик и потеряли друг друга. Сейчас уже трудно вспомнить, как это произошло, только получилось так, что я нашел лишь пьяного Джозефа, а остальные исчезли вместе с машиной, в которой, кстати, осталась моя сумка с документами. «Круто, блин, — подумал. — Ничего, завтра разберемся, теперь только бы не потерять Джозефа». Мобильный телефон нашего друга-бизнесмена не отвечал. Пойти к Джозефу было нельзя, потому что пешком далеко, денег на такси нет, а автобусы в это время суток уже давно не ходили. Низкорослый Джозеф был сильно пьянее меня. Мы брели по темному опустевшему городу. — Пойдем спать в парк, — сказал он. — Ты чокнулся? Ночью холодно. А если еще пойдет дождь? — Нам некуда идти! — Сейчас что-нибудь придумаем. Мы проходили мимо очередного офисного небоскреба, и я предложил зайти внутрь и попросить охранников, чтобы пустили переночевать. — Нас не пустят, — сказал он. — Это офисы. — Давай попробуем, — я взял его за рукав и потащил к входу в здание. — Ты скажешь им, что я охренительно важный человек из Европы, а ты мой переводчик. Мы заблудились и все такое. Что-нибудь наврешь. Ты же умеешь, я знаю. Удивленные охранники переглянулись, кое-как справились с отвисанием челюстей и сказали, что разрешают поспать на больших диванах в фойе. — Но только до шести утра, а то если начальство застукает, нас накажут! Это только кажется, что спать одетым, лежа на офисной мебели в бизнес-центре, неудобно. Очень даже удобно. Тепло, под крышей… Утром мы, отоспавшиеся и протрезвевшие, пошли бродить по прохладному, свежему после ночного дождя городу. Мобильник нашего друга-бизнесмена не отвечал. Часов в девять Джозеф предложил зайти в дорогой отель, просто посидеть, погреться. — Чем могу вам помочь? — спросила по-английски девушка в фойе, обращаясь ко мне. — Мы ждем своего друга, — сказал я, — мы договорились встретиться здесь. — Олрайт. Мы сидели, курили и, в общем, тупо убивали время. Сверху через гигантский квадрат пустоты между этажами раздавался звон тарелок и чашек. Наверное, там завтрак. — Пошли наверх, попросим кофе, — сказал я. — Здесь все очень дорого. — Мы просто попросим. Может быть, там шведский стол. Если им не жалко, нам позволят налить себе кофе бесплатно. Если откажут, ну и ладно. Поднялись наверх. Девушка-хостесс в ресторане спросила, из какого мы номера. Я сказал то же, что сначала. Мол, мы так, просто мимо проходили, подумали, вот бы кофейку нахаляву. Несколько секунд она интенсивно соображала, потом неуверенно произнесла: — Олрайт, проходите. Мы выпили пару-тройку чашек, разглядывая немногочисленных посетителей, завтракавших в это время. Атмосфера в ресторане была такая, что было бы как-то странно ограничиться кофе. Я высказал эту мысль вслух. Джозеф с энтузиазмом ее поддержал. Он набрал себе личи, рамбутанов и еще каких-то фруктов, а я тостов, бекона и сыра. Я соскучился по привычной еде. Кстати, сэндвичи из бекона и сыра принесли в желудок чувство тяжести, а кофе — неприятное возбуждение по всему телу. Лишь отвыкнув от этих продуктов за время странствования по Азии, я смог почувствовать, что они, такие привычные нам в России, так тяжело переносятся организмом. Не то что китайская кухня. Когда мы покидали зал, к нам подошла девушка-администратор с розовым цветком в черных волосах: — С вас двести восемьдесят юаней. Между прочим, это сорок долларов. Для Китая очень круто. Я посмотрел на нее. Она держала в руках уже выбитый кассовый чек. Джозеф переместил на меня взгляд, всем своим видом давая понять, что разруливать ситуацию будет не он. Не имея возможностей ни для отступления, ни для маневра, я сказал девушке все то же, что раньше. Мы здесь вообще так, случайно. Ждем человека. Решили попить кофе. Бесплатно. А что, есть вопросы? При этом я принял такой вид, который, полагаю, можно описать примерно такими словами: «Я новый хозяин этого отеля, правда вы об этом еще не знаете. Некоторых я уволю. Других оставлю. А ты хочешь здесь работать?» И такое спокойное выражение лица, немного ласковое. Девушка растерялась. Что-то спросила у Джозефа по-китайски. Он что-то ответил, поглядывая на меня с очень уважительным видом, как будто боясь, что я могу уволить и его тоже. В итоге она, зачем-то записав его мобильный номер, сказала: — Никаких проблем. Спасибо что пришли. До свидания. Мы вновь сели на большую софу в фойе и закурили по сигарете. — Слушай, друг, — сказал я. — А зачем ей твой номер? — Она позвонит, если будут вопросы. — Что же ты ответишь? — Скажу, что ошиблись номером. — А если бы они сейчас нас просто так не отпустили, а стали бы требовать деньги, ты бы что сказал? — А я здесь при чем? Я просто твой личный переводчик! — ответил он с улыбкой. — Значит так. Мой переводчик, слушай сюда. Давай-ка пойдем отсюда, не спеша, но быстренько, пока они не передумали. Мы спокойно вышли из отеля, обмениваясь редкими репликами. Отойдя метров на двести, начали дико хохотать. — Ты видел, какое у нее было лицо?! — кричал я. — Это был цирк! — Да! Да! Я же тебе говорил, что знакомство со мной ты запомнишь надолго! — Да, мазафака, с тобой я запомню. Может быть, даже в книжку о тебе напишу… В течение дня мы звонили его другу-бизнесмену, но у того был отключен телефон. Чтобы чем-то себя занять, мы ходили по разнообразным презентациям и праздникам, которые Джозеф знал наизусть, потому что там была халявная выпивка или еда. Ближе к вечеру нам позвонил его друг. Оказалось, он вчера, пьяный в хлам, уехал домой на машине один, о чем сегодня рассказывал с большим удовольствием, как о героическом поступке. Он тут же пригласил нас в ресторан, на совместную пьянку с партнерами по бизнесу… Там мы снова напились, но уже водкой. Наелись чем-то непонятным, я только смог идентифицировать маленьких живых креветок, облитых соусом чили. Я также запомнил слово «девушка» по китайски. Они его выкрикивали постоянно, чтобы пригласить официантку: — Кунья! Утром Джозеф пошел провожать меня на трассу, ведущую дальше на юг, в сторону границы с Лаосом. На трассе мой странный друг признался, что только здесь он окончательно понял, что все, что я ему рассказывал о своем путешествии, выглядит именно так. Через полчаса меня подобрал какой-то микроавтобус в нужную сторону. Потом был грузовик. Потом, ближе к полуночи, какие-то совсем юные ребята с большими коробками в микроавтобусе «Тойота». Они же и устроили меня в маленький дешевый отель. Утром я поел рисовой лапши в ближайшей едальне, и двинулся дальше. В городе Дзиньхонь, что в полусотне километров от Лаоса, провел два дня в очень гостеприимной семье. После чего какие-то бизнесмены, выправкой и манерой речи похожие на военных, привезли меня на джипе от бананового поля на окраине города прямо на китайско-лаосскую границу… Встав в очередь к окошку китайского иммиграционного офицера, я задумался… Вот и закончился Китай… И вот что интересно. Три недели пролетели так же быстро, как несколько лет моей карьерно-кредитной жизни в Москве. Исчезли в прошлом точно так же. Но они были нашпигованы событиями, людьми и эмоциями намного более плотно, поэтому по итоговой насыщенности они были… как сказать-то… ценнее, что ли? Можно жить динамично, как будто каждый день — единственный день твоей жизни. Можно — так, как в большинстве случаев: один день похож на другой, одни и те же люди, все кажется предсказуемым, и ты механически встречаешь Новый год и день рождения, которые бегут друг за другом все быстрее. Но в первом варианте концентрация эмоций, открытий, переживаний в каждом дне в десятки раз выше, чем во втором. По-моему, жить по второму сценарию комфортно, но неинтересно. Как в летаргическом сне. Ты либо живешь свою жизнь, либо спишь ее. 32. С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА Казалось бы, Лаос, граничащий с Китаем с юга, должен выглядеть как южная провинция Китая. Ничего подобного. Лаосцы внешне похожи на тайцев, а на китайцев совершенно не похожи. И если в Китае у власти номинальные коммунисты, а реально бюрократия и олигархия под красным флагом, то в Лаосе настоящий коммунизм. То есть тотальная власть компартии. Если кто-то себя ведет неправильно, скажем, недовыполняет план на заводе, его могут выгнать не только с завода, но и из партии, а за этим могут возникнуть трудности с карьерой. Впрочем, об этом мне рассказали позже. А сначала, после пересечения границы, коммунизм визуализировался в виде старых советских «уазиков», на которых ездят пограничники, и дешевой грубой формы цвета хаки, которую они носят. Некоторое время я шел по пустынной трассе, окруженной джунглями, пешком. Потом меня подобрал маленький автомобильчик, довез до нужной развилки… Потом мимо проезжал туристический автобус, наполненный немцами и американцами… Нас высадили перед маленьким деревянным отелем, который, как я позже узнал, был чем-то вроде центральной площади здесь. Это был город Луанг Нам Тха, ключевой населенный пункт на севере страны. Я сел на скамейку на внешней стороне ресторана этого отеля, огляделся и стал думать, что делать дальше. Ясно, что не пропаду. Я нигде не пропаду, пока не захочу. Но как-то не очень комфортно было здесь. Слишком туристическое место, кругом белые пришельцы, абсолютно коммерческая атмосфера, и меня местные жители воспринимают так же, как всех туристов — ходячий кошелек. В общем, непонятно, куда идти и что делать. Однако было ощущение, что сейчас все само собой как-то разрешится. И вот появилась она. Женщина по имени Кхам. Спросила по-английски: — Ты что здесь делаешь? — Вот, сижу, — ответил я. Посмотрев на нее, я сразу же почувствовал такое интересное, уже давно знакомое ощущение, правда, возникавшее не так уж часто. Как бы объяснить… Вот, говорят «любовь с первого взгляда». Я думаю, это романтическая глупость из женских романов. Нет никакой любви с первого взгляда. Это волнующая галлюцинация, возникающая на волне сильных эмоций, связанных с потребностью любить. А вот секс с первого взгляда — реальность. Секс именно так всегда и начинается: вроде не происходит ничего особенного, а ты уже чувствуешь, что кое-что происходит, и очень сильное. Так вот, мы с ней только начали говорить, мы вообще не знакомы, а секс уже начался. — Сидишь? — Ага. Я только что приехал. А ты что здесь делаешь? — Я здесь в командировке, по делам. Ты где живешь? В этом отеле? — Пока нигде. Еще не определился. Вообще-то я… э-э-э… я обычно живу в гостях у местных жителей, потому что путешествую без денег, автостопом. — Ух ты, прикольно. Если хочешь, пойдем со мной. Она дала ключ от комнаты в гестхаусе, где жила сама, в соседней комнате: — Сегодня ты будешь спать здесь. Я через пять минут приду, пойдем ужинать. Я перетряхнул свои шмотки, сменил одежду на чистую и сухую, и сел за стол, чтобы сделать несколько записей в блокноте. Стремительно меняющиеся люди и места нужно фиксировать хотя бы короткими записями, чтобы потом было о чем вспомнить. А то вот вернусь в Россию, друзья спросят, что было в Лаосе, а я не найду ничего в ответ, кроме «ну, ниче, нормально». Через несколько минут в дверь постучали. Открыл. Кхам сказала: — Ну что, пойдем на ужин? Я быстро сгонял в душевую комнату, вымыл голову и член, и вышел. Пришли в тайский ресторан. Самый лучший в городе. И самый дорогой. Я почувствовал себя дорогой блядью, и мне стало весело. Легендарный тайский суп «том-ям» здесь был даже более вкусный, чем те, что я ел до и после этого случая в самом Таиланде. Пока мы кушали суп и пили пиво («Бир Лао», на вкус как «Хайнекен»), меня не покидало ощущение, что мы занимаемся сексом. Когда я в очередной раз перевел взгляд с креветок в тарелке на нее, Кхам засмеялась, взяла меня за подбородок и отвернула в сторону со словами: — Не смотри на меня так! Это неприлично! Когда мы вышли на улицу, я сказал: — У меня есть гениальная идея. Давай пойдем ко мне. Я тебе кое-что покажу. Она на несколько секунд замолчала, как будто соображая, как поступить, чтобы ее поведение было, так сказать, более-менее социально приемлемым, а потом сказала: — К тебе нельзя. Я там живу. Нас увидят. — Да ладно, че ты. Мы просто идем ко мне в гости. Она затормозилась еще на несколько секунд, а потом сказала: — Здесь недалеко есть хорошая гостиница. У тебя презервативы есть? После долгой тягучей прелюдии был резкий животный секс. У нее были упругие ягодицы, такое же сильное тело, а сама она была горячей и громкой, так, что мне хотелось быть жестоким. После моего оргазма мы отдыхали, лежа в обнимку, говорили о чем-то абстрактном вроде погоды в сезон дождей. Когда я решил задвинуть ей во второй раз и разорвал упаковку презерватива, она сказала: — Не надо. Я хочу от тебя ребенка. Я даже не стал напрягать мозг, чтобы проанализировать ситуацию и принять решение. Решение принялось само собой — да. С тех пор мы делали секс, все девять дней, что я жил здесь, без презерватива… На следующий день она расспрашивала о дальнейших планах. Я рассказал про Таиланд, Малайзию и Австралию. — Значит, ты отсюда поедешь в Бангкок? Давай я куплю тебе билет на самолет. — Мне не нужен самолет. Я путешествую по земле. Смысл моего путешествия в том, чтобы переезжать по земле из города в город и знакомиться с людьми, которые живут в разных местах. Что будет, если я полечу отсюда в Бангкок? Все расстояние до Бангкока, которое я мог бы проехать по земле, я потеряю. — Тогда давай я дам тебе денег. Хочешь пятьсот долларов? У меня много денег в банке, двенадцать тысяч долларов. — Зачем мне твои деньги? Если ты мне дашь денег и я буду их тратить на транспорт, еду и жилье, то рано или поздно они все равно кончатся, и дальше я поеду точно так же, как если бы был без денег. Никакого смысла. — Хорошо, давай об этом поговорим завтра. Через пару дней мы вернулись к этому разговору. Она так хотела помочь мне деньгами, что в какой-то момент у меня возникло ощущение, что ей так же важно дать мне эти доллары, как иногда человеку бывает важно получить чью-то помощь. Не знаю, зачем. Может быть, почувствовать свою нужность, важность для другого человека. Мы все зачем-то время от времени делаем что-то такое альтруистичное — вроде глупость, но для чего-то нужно. Я согласился взять у нее долларов триста. — Триста? Ты уверен, что тебе этого хватит? Может, хотя бы пятьсот? Сошлись на цифре четыреста. — Почему ты даешь мне свои деньги? — спросил я по пути в банк. — Мы с тобой не друзья и не родственники. — Я не знаю, — она пожала плечами. — Я хочу тебе помочь. Друзья и родственники всегда что-нибудь хотят, им сколько ни давай, всегда недостаточно, и мне не хочется им давать. А ты от меня ничего не требуешь, и мне с тобой хорошо… В один из дней она познакомила меня со своими коллегами. Два мужика. Один — начальник, его уважительно называют по фамилии с артиклем «доктор». Не помню фамилию, но звучит примерно как «доктор Суньхуйвчайвысуньсухим». Второй — помощник начальника. Оба круглолицые, животастенькие, с небольшой залысиной, похожей на слишком высокий лоб, загнутый в сторону макушки, и оба любят пить водку и петь русские песни в караоке-баре. Мы сидели в ресторане, пили китайскую водку и говорили о дружбе народов. Доктор сказал, что лаосцы очень любят русских и вспоминают добрым словом СССР (он говорил «си-си-си-пи»). Он любовно смотрел на меня, таким взглядом любящий отец смотрит на сына, который наконец-то вернулся из армии в родную деревню, и предлагал тосты: «за дружбу между Лаосом и Россией», «за Советский Союз», «за коммунизм» и прочие подобные. Естественно, мы затронули в тостах наших любимых родителей, наших любимых женщин, наших любимых друзей и всех остальных, чья ценность становится более очевидной на большом расстоянии, так что когда вторая бутылка кончилась (Кхам не пила, только мы трое), мы были не только пьяные, но и исполненные любви ко всему живому… Однажды они позвали в бар. В дополнение к пиву и чипсам доктор заказал девушек для помощника и еще одного мужика, который в этот раз был с нами и, вроде бы, как-то был связан с их бизнесом. Кхам объяснила функцию этих девушек: сидеть рядом с мужчиной, который ее заказал, и подливать ему пиво в стакан по мере его опустошения. Я не понимал, зачем нам эти девушки за столом. Может быть, они служат чем-то вроде живой мебели, и это само по себе круто? Наконец, было сделано то, для чего девушки были действительно пригодны. Помощник доктора пошел с одной из них в «комнату свиданий». Мы все остались за столом. — Сейчас они будут заниматься сексом, — сказала Кхам, смеясь. — Да, сейчас он будет ее трахать, — добавил доктор, и захохотал. Помощник доктора и девушка вернулись удивительно быстро, через несколько минут. Девушка что-то сказала по-лаосски. Все засмеялись. Кхам перевела для меня: — Он трахнул ее три раза за две минуты. — Что? Три раза за две минуты? Этого не может быть! Доктор снова захохотал. Кхам сказала девушке что-то вопросительное. Та утвердительно кивнула головой и сказала еще что-то. Все снова засмеялись. — Да! Кончил три раза за две минуты! Они обсуждали, вместе с проститутками, интимные физиологические процессы помощника доктора так легко и жизнерадостно, будто делились впечатлением от кинокомедии. Я растерялся и лишь смог в недоумении сказать: — Не пойму… А зачем так быстро? Снова взрыв хохота. Ответили в том духе, что, мол, ну вот просто так… 33. ВРЕМЕННО …Однажды я увидел белого старичка, который поселился в нашем гестхаусе. Один, без попутчиков. Я никогда не видел его с кем-то из других туристов. Он был в шортах и совковой майке с лямками на плечах. Массивные роговые очки с толстыми стеклами. — Привет, — сказал я. — Я здесь живу. Меня зовут Игорь. — Стив, — он протянул свою ладонь для рукопожатия. Густые волосы на голове Стива немного с проседью, но вполне черные, а вот огромная обширная борода, точно как у Карла Маркса, была совершенно седой. Оказалось, он с Гавайев. Гавайские остова в понимании среднерусского человека служат символом шикарной жизни на тропическом острове, разрекламированном американскими фильмами. На самом деле Гавайи — просто один из штатов Америки, остров в Тихом океане. Для богатых визитеров это тропический рай, а для местных жителей — просто обычное место жительства. Стив сказал, что ненавидит Гавайи. — Мне там нечего делать. Впрочем, мне нечего делать в любом американском городе. Да и здесь, в общем-то, мне нечего делать. Но здесь хотя бы жизнь стоит дешево. Стиву шестьдесят лет. Получает пенсию от американского правительства — 800 долларов в месяц. — Восемьсот баксов? — удивился я. — Я бывал в Штатах, по-моему, этих денег недостаточно для жизни в Америке. — Недостаточно? — переспросил он саркастично. — Как ты думаешь, для чего этих денег достаточно? — Не знаю. Я знаю, что снимать маленькую квартирку в Лос-Анджелесе стоит больше тысячи долларов в месяц. А ведь еще нужны деньги на остальное. — Я тебе скажу, на что этого достаточно, сынок. Этого достаточно, чтобы пойти в парикмахерскую и сделать стрижку, — сказал он с насмешкой, обращенной в адрес то ли американского правительства, то ли самой пенсии, которая так далека от идеала. — Этого достаточно, чтобы сделать факинг стрижку, сынок. Поэтому он постоянно живет в Юго-Восточной Азии, переезжая из города в город между странами. Сюда он приехал из Камбоджи, где провел шесть месяцев. Хочет зависнуть в Лаосе некоторое время и, если понравится, остаться здесь на следующие полгода. Только слетает в Малайзию к дантисту. Ему ставили искусственные зубы в Куала-Лумпур, и он периодически ездит туда на профилактические процедуры. — Марихуану хочешь? — спросил он обыденным тоном. — Привез из Камбоджи. Там она дешевая. Официально запрещена, но курят все, включая полицейских. Трава оказалась довольно крепкой и я уже не помню, как наш разговор перешел к женщинам. Кажется, я спросил, есть ли у него семья в Штатах. Нет. Детей тоже нет. При этом восемьсот долларов, поступающие каждый месяц на кредитную карточку, позволяют иметь много камбоджийской марихуаны, и время от времени дешевый азиатский секс. — Я обычно покупаю отсос, — сказал он, затягиваясь скрученной вручную сигаретой. — Отсосала, на тебе двадцать пять долларов, и до свиданья. Я люблю отсос. Быстро, и никаких головоломок… Мы попрощались, и я пошел к своей подруге. Кхам рассказывала про водопад, одну из местных достопримечательностей. Мы планировали туда поехать. Я уже много дней гонял по городу и окрестностям на ее мотобайке, так что она знала, что я управляю хорошо. По пути на водопад заехали в маленькую деревню, где живут люди, принадлежащие к одному из местных племен. Она хотела встретиться с женщиной, которая вручную делает ткань, какими-то там свойствами хорошую. Красивая стройная женщина лет тридцати на вид была одета в черный халат с бардовой окантовкой. Смоляные волосы с пробором посередине собраны в клубок на макушке, из него торчит серебряный гвоздь длинной сантиметров двадцать. Я спросил про него, и выяснилось, что этот гвоздь, как и массивные серебряные кольца в ее ушах — важная ритуальная ценность. Если женщины в «цивилизованных» странах воспринимают драгоценности скорее как социально значимый аксессуар, и в этом смысле важно не только, чтобы они были красивыми и дорогими, но и были от такого-то бренда, то женщины в этом племени не знали, что такое «Кристиан Диор», но были трепетно влюблены в массивные куски серебра. Пока они с Кхам рассматривали ткань, мы с ее мужем курили сигарету из бамбуковой трубки. Точнее, трубы. Табак из половины сигареты высыпается в маленькую чашечку, присоединенную к куску бамбука, напоминающему милицейскую дубинку, только раза в два толще. Дым сожженного табака вдыхается через бамбук. Дым не обжигает горло, и с одного вдоха в организм сразу поступает большой объем никотина. Голова кружится — ради чего, собственно, все и придумано. Пока мы курили, мужик сказал, что чья-то там сестра на днях выходит замуж. Очень сложная процедура. (Кхам переводила и смеялась). Сначала семья невесты приглашает семью жениха на посиделки. Невеста всех кормит, родители жениха и он сам оценивают ее кулинарное творчество, а родители невесты вербально стимулируют процесс. Мол, смотрите, какая она у нас молодец, соглашайтесь — отличная сделка! Если все довольны, через несколько дней вся деревня кушает вареных кабанов с рисом и пьет водку… Кхам говорила, что я могу оставаться здесь сколько угодно. Более того, по ее словам, я мог бы хорошо устроиться в Лаосе. Мужчина из России, говорящий по-английски — отличные возможности для карьеры. Меня бы даже приняли в Коммунистическую партию. Мог бы стать важным человеком во Вьентьяне. Со временем выучил бы язык. К тому же ей со мной хорошо. Мне здесь нравилось. Красиво. Горы, голубое небо с нависшими гроздьями облаков. Прогноз погоды здесь не нужен. Точнее, прогноз на шесть месяцев умещается в два слова: «сезон дождей». В практическом плане это означает, что когда едешь на мотобайке по дороге, под жарким солнцем, дождь начинается неожиданно и очень интенсивно, но кажется, что он падает не сверху. Он, скорее, как полупрозрачная стена высотой от асфальта до неба, внутрь которой ты врезаешься. Через несколько минут дождь прекращается так же неожиданно — ты выехал из стены, и остается ощущение, что туча покрывала собой полукилометровый отрезок дороги. Можно развернуться, догнать стену и снова въехать в дождь. Однако даже к такой экзотической картине жизни быстро привыкаешь, и хочется уехать в неизвестное. Мне вообще часто в жизни хотелось уехать в неизвестное. Чтобы покинуть то место, где не вижу будущего. А поскольку я его не видел нигде, мне все время казалось, что в том месте, где я нахожусь в данный момент, я временно. В этой поездке — тем более… На десятый день жизни в Луанг Нам Тха я собрался в дорогу. Приехали с Кхам на автобусную станцию. Толпа, состоящая исключительно из туристов, окружила небольшой, чуть крупнее нашей «Газели», автобус. Грузчики покрывали нашими рюкзаками крышу автобуса, один к одному, второй слой, третий. Водитель накрыл слой багажа толстой полиэтиленовой пленкой от дождя, и мы все приготовились к загрузке. — У тебя очень хорошее место, — сказала Кхам, — я тебе выбрала лучшее. Мы обнялись. Она заплакала. — Ты еще приедешь? — Может быть, приеду. А может и нет. Я не знаю. Я тебя буду помнить. — Я тебя тоже буду помнить. Я тебя люблю. Если ты не приедешь, не волнуйся, со мной все будет хорошо. Ты мне ничего не должен. Но если ты приедешь, я буду рада. Я показал билет девушке-контролерше. Она указала на мое место, которое, по словам Кхам, самое лучшее. Оказывается, это место рядом с водителем, справа, у окна. Водитель двинул рычагом коробки передач, и автобус медленно поехал задним ходом, к выезду на трассу. Кхам стояла справа, напротив моего окна, на расстоянии двух метров. Провожала меня взглядом, ее лицо было слегка грустным, задумчивым. Она помахала ладошкой. Я ответил. В следующую секунду с ней произошла перемена: на лице появилась улыбка, а глаза одновременно с этим наполнились слезами. Она что-то сказала, я не расслышал, но по движению губ уловил, что это было «I love you». — Ай лав ю, — ответил я шепотом, глядя на нее, и уперся лицом в стекло. Мне передалось ее состояние, возникло чувство тонкого страдания, какое бывает за несколько мгновений до того, как эмоция высвобождается в плач. Но я не заплакал, только обострилось ощущение того, что происходит с ней. Она кивнула и сжала губы, как бы прикусив их изнутри, сразу и верхнюю, и нижнюю. Я успел увидеть, что по ее щекам быстро потекли слезы. Мои глаза тоже мгновенно стали влажными. Автобус был уже на расстоянии примерно пяти метров от нее, водитель начал разворачиваться, чтобы выехать на трассу, и через секунду она исчезла из вида. Вот и все. Я некоторое время думал о ней, меланхолично глядя на трещинку в лобовом стекле, иногда отвлекаясь на какие-то картины за окном. Сидел в маленьком автобусе, смотрел на окружающие шоссе горы, обросшие буйной зеленью, на смуглого улыбчивого водителя, и понимал, что все это — не более чем декорации моей жизни, происходящей в это мгновение. Все они образуют картинку, в центре которой сейчас — сильное эмоциональное послевкусие от нашей с Кхам истории, от недолгой прощальной сцены. Она уже далеко, а я все еще чувствую то, что было, когда мы были вместе, и это, кажется, и есть основное — вокруг чего построены декорации. Я подумал, что в этом шлейфе ощущений, кажется, есть что-то важное. Ради чего я и был с ней, а она со мной. Наверное, это лучшее, что сейчас мы могли получить вместе… 34. АНЯ-ДОЖДЬ То, что ты называешь любовью, По большей части Всего лишь торг. Ты требуешь, Чтобы твои капиталовложения Достойно окупались Или уходишь в другое место. Никому не нравится Терпеть убытки. Уэйн Ликермэн, «Нет Пути для „духовно продвинутых“» …Собаки в Лаосе имеют странное обыкновение лежать посреди трассы. При приближении машины они лениво встают, отходят в сторону — как правило, времени, которое дает им водитель, немного притормаживая, хватает, — а потом возвращаются на прежнее место. Несколько раз мы притормаживали перед толпой собак, кучковавшихся посреди очередной придорожной деревни, прямо на разделительной полосе. Собаки разбегались, кричали «гав-гав!» вслед автобусу, а мы набирали скорость до встречи со следующей стайкой. Один раз собаки разбегались как-то особенно неохотно. Увидев, что собачья толпа не успевает освободить дорогу, водитель нажал на тормоз до упора. Краем зрения я увидел, как напряглось лицо водителя — ситуация обострилась. В то время как большинство собак, осознав перспективу ближайших двух секунд, истерично залаяло и стало разбегаться, одна замерла и только испуганно смотрела своими, как мне показалось, очень глупыми глазами на наш бампер, до него оставалось метра полтора, и уже не могла дернуться вправо или влево. Еще не было поздно, но она была парализована страхом, и только наблюдала своими умоляющими глазами за приближающимся бампером. Еще секунда и наш автобус слегка подпрыгнул, как будто на крупной кочке. По салону разнесся общий вздох с нотками крика. Водитель отпустил педаль тормоза — уже не было смысла тормозить, с его лица исчезло напряжение, уступив место философской полуулыбке. Я оглянулся в салон. Лица всех пассажиров-европейцев были искажены ужасом. Один только лаосец-водитель и молодая женщина, сидящая между ним и мной, тоже лаоска, снисходительно улыбались. — Там была собака, — сказал я водителю, и тут же подумал, что этот комментарий излишен, потому что водитель знал об этом лучше, чем кто-либо другой. — Что поделаешь, — ответил он на ломаном английском, с извиняющейся улыбкой, и развел руками, — она не успела. Девушка-лаоска сказала ему что-то на их языке, они оба засмеялись. Я подумал, что мы, европейские люди в автобусе, в их понимании, не совсем нормальные. Слишком много вздыхаем под предлогом своей показной гуманности ко всему живому, фальшивой культуры и, в общем, склонны размазывать сопли по любому поводу, чтобы убедить себя, что мы соответствуем придуманному нами же благообразному представлению о себе. Спросил девушку-лаоску, что будет с убитой собакой. Труп-то с дороги надо убирать. Она весело ответила, что об этом нет нужды беспокоиться. Вопрос решится сам собой: у кого-то в деревне будет незапланированное блюдо с мясом на ужин. Они здесь простые такие люди, душевные и практичные… Скоро я оказался на севере Таиланда. В городе Чианг Май есть монастырь Ват Рампоенг. Буддийский, разумеется. Там я провел два дня. Интересный опыт. Среди надписей на английском при входе в офис главного наставника запомнилась такая: «Жизнь находится только в настоящем моменте». И еще: «Если хочешь знать, кем ты был в прежней жизни, посмотри, кто ты сейчас. Если хочешь знать, кем ты будешь в следующей жизни, посмотри, что ты делаешь сейчас». Все правильно. После монастыря я оказался на курортном острове Самуй… О том, что наши выиграли у голландцев, я узнал глубокой ночью за бутылкой пива «Сингха». Мой друг Игорь-художник прислал эсэмэску. В Москве, говорит, ночь, а все стоят на ушах, ездят машины, непрерывно сигналят, менты их пытаются утихомирить, но тщетно. Когда следующим утром я бродил по пляжу в красной футболке с надписью «Amsterdam», со мной заговорил рыжий толстяк лет сорока на вид, в очках и парашютообразных плавках. — Не надо было вам продавать Хиддинка русским, — сказал он по-английски с сильным немецким акцентом. — Теперь проиграли. Обидно, да? — Я русский, мой друг. — Да?! — А Хиддинк — наш шпион, его завербовали в КГБ, и теперь он выполняет приказ Путина. Скоро мы вас всех победим, и Путин вам запретит пить пиво без водки. Вот тогда-то и наступит коммунизм. Немец засмеялся и предложил вместе выпить. Я поблагодарил и отказался. Скоро встретил соотечественников. Два парня сидели на пляже и говорили по-русски. Один Серега, имя второго не запомнил. Прилетели вчера вечером из Германии. Они туда детьми были вывезены из Казахстана. Когда-то немецкое правительство забеспокоилось насчет того, что немцы перестали размножаться и Германия слишком быстро превращается в Турцию. Решили импортировать этнических немцев из бывшего СССР. Но те, хотя и немцы по крови, в душе давно русские. То есть по-русски думают, по-русски говорят, по-русски жульничают, по-русски пьют и дерутся, а на новый год собираются вместе, готовят салат оливье, напиваются и опять же начинают делать все остальное, что по-русски. Сталинград внутри Германии. В общем, вот два русских парня, с казахскими чертами лиц, пьют пиво и рассказывают о том, как праздновали победу наших («наши» для них — это Россия, а не Германия!) над Голландией. Они живут в каком-то маленьком городке, компактно населенном русскими. Говорят, когда играли наши, немецкая полиция даже не пыталась наводить порядок, чтобы не связываться со стихией. Только окружили город — не выпускали сильно поддатых за пределы. — Немцы нас боятся! С нами считаются. Денег, правда, не дают, как раньше, но и жить не мешают. Уважают, бля. Они очень не любят немцев. Видимо, замечают преимущественно плохое. Много рассказывали об этом. — А знаешь, что они со своими родителями делают? — сказал Серега. — Они их сдают в дома престарелых. Моя девушка работает в таком, рассказывала. Это концлагерь и дурдом в одном флаконе. Они там живут остаток жизни в маразме. Тот, кто нормальный, попадая туда, тоже становится маразматиком, потому что кругом одни маразматики. Гниют там заживо. За их содержание платят их дети из их же пенсии. Жрут таблетки вставными зубами. Все кругом в слюнях, соплях и говне. И все чокнутые. Резервация для стариков. Страшное зрелище. Там хорошо платят, но работа грязная и тяжело все это видеть, поэтому немцы там не работают. Только всякие турки, да русские. Моя девушка, вот, работает там… Я не вполне доверял их взгляду на немцев, потому что раньше мне попадались совсем другие немцы. Умные, чистоплотные, жизнерадостные люди… А на следующий день я встретил немку по имени Аня… В один из дней я ехал по острову на мотобайке. Заблудился. Заехал наугад в какой-то тихий угол, чтобы спросить направление. Заодно решил рассмотреть, что это за место. Смотрю: симпатичная молодая женщина сидит за барным столиком у берега. Худенькая, с короткой стрижкой, что-то там пишет. Остановился рядом и рассмотрел ее. Она подняла голову и улыбнулась в ответ. — Вы здесь живете? — Да. — А что вы пишите? — Кое-какие записи на память. Я недавно приехала с медитации. — С медитации?! Как интересно. Что за медитация? — Випассана. — Невероятно. Я тоже только что из монастыря. Правда, моя випассана продолжалась недостаточно долго для полного просветления. Так что я просветленный не до конца. А как вас зовут? — Аня. — Аня? Это же русское имя! — Оно в Германии тоже популярно. У нее не только русское имя. Еще стройное тело и живые глаза. Симпатичная. Улыбается. Приятный голос. Легкая речь. Потом выяснилось, что она актриса, певица и профессионально танцует танго. Мы о чем-то еще поболтали, я сказал, что вернусь, и мы попрощались. После этого я гонял по разным местам острова, механически делая запланированные дела, а в голове крутилась она. Поймав себя на этом, подумал: «А че это я еду не к ней?» Тем не менее, день прошел, как планировалось, и закончился с бутылкой виски на пляже перед моим гестхаусом, в компании двух пьяных англичан. На следующее утро я вышел из хижины, чтобы искупаться в море, и увидел Аню. Она стояла на расстоянии десяти метров и разговаривала с администратором. — Ты что здесь делаешь? — спросил я, подойдя. — Я тебе не говорил, где живу. — Я бродила по пляжу и зашла сюда. Здесь такие красивые хижины, решила спросить, сколько стоит. Аты здесь живешь? — Я собрался купаться. Аты? — Я тоже собиралась после прогулки. Мы минут пятнадцать гуляли босиком по песку в сторону места, где она живет. Зашли в море, плавали рядом и обменивались бессмысленными репликами. Никого вокруг не было, не считая трех ленивых англичан, потягивающих пиво в ресторане неподалеку. Я подплыл поближе. На дне, под ногами, были острые кораллы, но стоять на них было почти не больно. — Я хочу тебя обнять, иди сюда, — сказал я, когда между нами оставалось полметра. Когда мы целовались, я погладил ее спину и засунул ладонь под трусики, на попу. Она сказала что-то типа — я не такая, не такая быстрая, надо очень медленно и вообще. Я стал гладить ее попу медленнее. Мы говорили что-то, не имеющее смысла, я только помню ощущение внутри себя: это был секс, причем он начался давно, еще вчера, когда я сюда случайно приехал. Потом мы вместе вышли из воды и пошли в ее домик, чтобы принять душ пресной водой. Секс с ней получился такой… странный. Мы не делали секс, а играли. Мои мозги были полностью расслаблены, и мне это нравилось. Мне нравилось и то, что я совершенно не чувствовал потребности в том, чтобы строить из себя какой-то образ, быть интересным и привлекательным. Было достаточно оставаться самим собой. Все так естественно, натурально, как будто иначе и не бывает. Она тоже расслабилась сразу. Громко кричала и кусала подушку. Несколько дней мы провели вместе. Катались по острову на мотобайке. Часто и внезапно начинался короткий сильный дождь, как обычно здесь в сезон дождей, и тогда мы прятались в каком-нибудь ресторане. Часто делали секс. Она говорила, что любит меня, и приглашала в Берлин. Она тоже оказалась слегка не от мира сего. Много говорили о випассане, буддизме, личностном росте и прочих вещах, интересных нам обоим. Названий тренингов, которые изменили мою жизнь, она не слышала. Хотя они пришли из Штатов, и распространены в Европе. Еще мы много говорили о своих опытах прошлого. Как-то вечером, вернувшись из ресторана при статуе Большого Будды, она начала рассказывать о своих родителях. Они много лет провели в разборках, причем она была инструментом для их взаимных уколов, чувствовала себя виноватой, причиной их проблем. В итоге, как теперь она понимает, создала в себе болезнь, чтобы устранить причину родительских несчастий, — лейкемию. Короче, классика. Комплексы, невзначай подаренные родителями. Ее темахит — чувство востребованности и ощущение женственности — ей не хватает обоих. Я подумал, что нечто подобное происходит у большинства людей, но немногие смеют себе в этом признаться — спасибо всеобщему ханжеству. А уж рассказать что-то в этом роде другому человеку… Она сказала, что раньше никогда не видела русских. Только в дурацких фильмах — там русские пьют водку словно воду и постоянно кого-то убивают. Между тем, ее дедушка воевал на Восточном фронте. После войны шесть лет просидел в Сибири. Вернулся очень молчаливый. Боевые действия на передовой по сравнению с лагерным опытом в сталинской России были для него чем-то вроде беззаботной прогулки. Я сказал, что мой дедушка по отцовской линии тоже воевал. Был командиром партизанского отряда в Белоруссии. — Представляешь, мой и твой дедушка, теоретически, могли убивать друг друга. А мы сейчас сидим здесь, пьем «бакарди» с лаймом и не воюем. — Мы с тобой тоже могли бы воевать, — сказала она с улыбкой. — Я воевать не буду, — ответил я. — Ни с кем-то другим, ни с тобой. Может быть, только немножко кусаться. Она тут же легонько укусила меня за ухо… Аня — очень тонкая, чувственная женщина, и у нее весьма своеобразное восприятие мира. Я часто наблюдал за ней и не переставал удивляться, как она всему радуется — морю, лягушкам, тайским детям, джазовой музыке, апельсиновому соку и т. д. Но ее гиперактивность время от времени начинала меня утомлять, и в какой-то момент я подумал, что пора бы провести день порознь. Потом мы несколько раз капитально ссорились. Сначала я думал, все дело в разнице между нашими картинами мира, усиленной различиями в психологии русского и немки. Однако как-то получалось все разруливать. Во-первых, каждый раз максимально входил в ее позицию. То есть вместо «она же просто дура, простых вещей не понимает, что с ней поделаешь» я выбирал думать: «Она такая, какая есть, это интересно, попробую понять, слиться с ней». Во-вторых, так же максимально в деталях объяснял ей свою точку зрения. Не в смысле убедить, а сообщить, что, вот, я вижу происходящее так. Слушала, ее лицо менялось, и она говорила, мол, спасибо, что делаешь первый шаг, я бы не смогла сама выйти из негатива, первой сказать «айм сорри». — Я бы никогда не подумала, что ты вот так думаешь, — говорила она изумленным тоном, моргая зелеными глазами. — Мне казалось, что все очевидно. Что ты видишь вещи так же, как я. Хорошо, что объяснил. И снова все становилось хорошо. На время. Она говорила, что я сначала был таким, как бы сказать, «не уважающим» ее мнение, решающим все за нее. Это ее возмущало. (Позже я стал присматриваться к ее реакциям и быть более гибким). В то же время, говорила, у нее возникло комфортное чувство защищенности. Можно иногда расслабиться и просто быть женщиной, отпустить контроль, доверить все мне. — Немецкие мужчины совсем не такие, — говорила она. — Они хорошие друзья и партнеры, но другие. А теперь я встретила такого приятного дикаря из России. В России мужчины все такие дикари, как ты? — Конечно, — ответил я. — И ты меня еще не знаешь. У тебя еще не было возможности заметить, что я пью водку как воду и не умею пользоваться вилкой. Вообще я ем руками, у нас в России все так делают. Она захохотала… Однако уже на пятый день нашего общения я стал чувствовать, что во мне что-то ломается. Первый симптом — секс с этой немкой перестал быть привлекательным. Я заметил в себе нарастающее раздражение. Проанализировав происходящее, понял, в чем проблема. Она меня не слышит. Я не могу проникнуть сквозь тонкую невидимую стеночку, которой она себя оградила. Я довольно хорошо чувствую перемену эмоций партнера, ухудшение состояния, она же — ничего не замечает. Мы не в контакте. Еще через несколько дней мы расстались. Я сказал ей: — Я устал. Ты меня не слышишь. Она ответила что-то в духе «это ты во всем виноват, дурак»… Наши отношения были прекрасны в постели. В вертикальном положении все было намного сложнее. Она не слышала и не слушала. Если что-то не ладилось, она предпочитала обидеться и залезть в свою ракушку, оставляя мне в одиночку разруливать конфликт. Никаких попыток слышать, ни рефлексии, ни внимания, ничего. Отношения держались исключительно на моей гибкости. По крайней мере, так казалось мне. Я действительно устал. А просто трахаться мне было уже не интересно. Об этом эпизоде я сделал длинную запись в «Живом журнале»: «Это была, в сущности, модель семейных отношений. Или несемейных, неважно. Важно, что в паре. И я прожил это за девять дней, хотя в других обстоятельствах это могло бы взять девять лет и тогда это называлось бы „несложившаяся семейная жизнь“… Как это чаще бывает. Вот вы вместе, сначала все хорошо, секс, прогулки, милые вечера. Безграничная готовность прощать тупые выходки, потому что они кажутся милыми — „ну она такой человек, что поделаешь“. (Некоторые люди, с которыми мы здесь общались, говорили ей, что мы выглядим как пара во время медового месяца — да, да, так красиво сначала было)… Дело в том, что людей, „заточенных“ друг под друга, не бывает. Отношения всегда строятся с обеих сторон — это предполагает взаимное внимание, взаимную готовность к уступкам… Нет, не к уступкам даже, это же не война и не бизнес, тут нечего уступать. Просто тебе не может быть хорошо, если ты подавляешь („побеждаешь“) своего партнера. Кайф-то заключается в том, чтобы переживать разные аспекты жизни вместе, в резонансе. Так что речь не об уступках, а о сближении. Быть в контакте. Но контакта нет, потому что с той стороны „абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети“. Она просто, кажется, не в курсе, что если у нас что-то не так, то оно не так — у нас, а не только у меня. Вот я, например, если чувствую, что она напряжена, есть какая-то проблема, о которой я не знаю, то я прямо спрашиваю. Потому что, возможно, я что-то делаю такое, что ее как-то задевает, но она не сообщает, подавляет это внутри себя, а я могу об этом даже не подозревать. То есть какие-то ошибки по незнанию делаю я, а напряжение создается — у нас. Точно также если косячит она, то эффект — у нас, в наших отношениях… Но она то ли не понимает, то ли не хочет. Не замечает того, что что-то не так, и не слушает меня на эту тему… И вот в какой-то момент раздражение побеждает надежду и ты спрашиваешь себя: „какого хуя я все еще с ней?“ Ты не железный, какие-то струнки в тебе от постоянного — ненастроенного — контакта с ней звучат болезненно, и ты хочешь выразить это, и опять не можешь. И потихоньку начинаешь внутренне беситься, и мысленно упрекаешь ее, и заодно ругаешь себя за то, что вот, идиот, связался, не рассмотрел, раньше надо было соскакивать и т. д. и т. п. И в какой-то момент все это вылезает наружу в плохо контролируемой форме, взаимное непонимание и раздражение усиливается, возникает глупая и неуместная, если смотреть со стороны, перепалка по пустячному поводу… Здесь еще интересно и то, что она по-своему тоже совершенно права… Я уверен, что она может блестяще объяснить все произошедшее между нами. Я окажусь „плохим“, а она „хорошей“. И я даже не смогу что-то откомментировать, так как не владею эльфийским языком… Однако в отношениях кроме тебя присутствует еще кто-то, и всегда надо обсуждать происходящее между нами вместе. Проговаривать. Я просто не знаю других способов коммуникации, если, конечно, не брать в расчет чтение мыслей, которым, увы, не обладаю. Вместе. Иначе никак. Ну и если партнер не может или не хочет, то одно из двух. Либо ты учишься воспринимать его как стихийное явление типа дождя — дождь непредсказуем и на него не обижаются. Либо уходишь. Потому что на хуй тебе нужен дождь вместо близкого человека? Я думаю, надо учиться распознавать в человеке способность чувствовать и слушать с самого начала, с самого первого контакта. Если ее нет, ничего не будет. Если не будет контакта, то будешь злиться на себя и на дождь»… Вспоминая о ней через несколько дней, я уже не чувствовал ничего, кроме теплой симпатии и благодарности. Мне было хорошо, и я получил великолепный опыт. Мы были вместе всего девять дней, а осталось такое классное ощущение, что теперь она присутствует в моей жизни, и я ей за это признателен… 35. НЕ ПОЛУЧИТСЯ, НЕ ВЫЙДЕТ, НЕВОЗМОЖНО Думай, что ты способен на то или иное свершение, или думай, что не способен: так или иначе ты окажешься прав. Генри Форд …Вечером 6 июля я, наконец, покинул остров Самуй. Оказавшись на полуострове Индокитай, двинулся дальше на юг. После цивилизованного отдыха понадобилось всего полчаса, чтобы снова включиться в режим автостопа. Два дальнобойных грузовика — и я в центре тайского юга. Город Хат Яй. Какой-то мужик подбросил на мотоцикле (один огромный рюкзак на моей спине, другой у него на животе) до железнодорожного вокзала. Я уже был готов купить на последние деньги билет в Куала-Лумпур. На вокзале выяснилось, что следующий поезд в малайскую столицу будет только завтра днем… Во мне появилось ощущение, что все эти препятствия и нестыковки созданы специально для того, чтобы я застрял здесь, и оттого я еще больше хотел прорваться в Малайзию… Я опять в центре большого города. Опять смеркается и опять не ясно, что делать. Какой-то мототаксист, увидевший меня в кассовом зале вокзала, сказал, что знает, как помочь. И привел в ближайшее турагенство. Там искренне посочувствовали. Значительно больше, чем я в этом нуждался. — На ближайшие автобусы в Малайзию билетов тоже нет, — сказали они, — все продано. Не уехать тебе сегодня, братан. Участливо предложили найти недорогую гостиницу, а завтра, мол, что-нибудь придумаем. — Мужики, я не хочу автобус завтра, я хочу попутный грузовик сегодня! — Да ты че, браза, разве так можно? Давай лучше отдохни, поспи, завтра будет видно. Меня вдруг прорвало. Что-то внутри взорвалось, я ударил кулаком по невидимому столу: — Хватит! Никаких, блядь, завтра! Никаких откладываний ни по каким причинам! Еду на границу сейчас же! Я ругался по-английски, и они меня прекрасно понимали. Их лица вытянулись в недоумении. — Куда ты поедешь? Темнеет, скоро ночь. Тебя никто не повезет в Малайзию. Это невозможно. — Ребята, я отправляюсь в Куала-Лумпур немедленно, и я намерен приехать туда завтра днем. Я еду автостопом. Подбросьте меня на трассу. — Нет, парень, автостоп в Таиланде не получится. Тут так не принято, это невозможно. У тебя ничего не выйдет. — Если бы вы знали, сколько раз я слышал эту фразу, и не только об автостопе, — сказал я и обернулся к мототаксисту. — Ну что, отвезешь на трассу в направлении границы? Тот за 50 тайских бат и 2 малазийских ринггита (в сумме чуть меньше трех долларов) согласился отвезти меня с рюкзаками на трассу, ведущую в сторону приграничного города Садао. Там я поймал пикап, в кузове которого проехал полдороги до границы. Пассажиры других машин смотрели, сигналили, улыбались и махали руками. Я давно хотел прокатиться в кузове пикапа, как местные крестьяне. Ветер треплет одежду, цепляется за козырек бейсболки, пытаясь ее сорвать. Слева багровое небо, справа небо чернеющее. Красота! Я ехал и думал о тех мужиках в турагентстве. Эту мысль — «это невозможно, у тебя не получится» — в разных вариациях за время поездки я уже слышал, наверное, раз сто! Ты не сможешь то, ты не сможешь это, ты заблуждаешься, у тебя не выйдет, надо не так, так не бывает и т. д. и т. п. Самое интересное, что все так говорят вовсе не потому, что это следует из их жизненного опыта. Как правило, у них нет такого опыта. Они так не делали, даже не пытались. Но у них есть сформированное на основе чужих верований предположение о том, как устроен мир… Как интересно организовано человеческое мышление. Свою версию устройства мира люди принимают за знание, потом, исходя из этого ложного знания, объясняют мне, что можно и что нельзя, и если видят, что я намерен сделать по-своему, крутят пальцами у виска. После чего я создаю свой опыт — который, по их мнению, был невозможен, — и оказываюсь там, где мне нужно. И мне уже все равно, что они обо мне думают, потому что я — там, где собирался быть… Через некоторое время я поменял пикап на грузовик с прицепом, загруженным свежей рыбой, и доехал с молчаливым водителем до самой границы. В Малайзии меня сразу взяли в новенькую легковую «Тойоту». Красивая пара — он из Таиланда, она из Малайзии. Согласились подвезти до города Алор Сетар. Мы очень приятно общались, а потом они без малейшего намека на просьбу с моей стороны затащили меня в индийский ресторан и купили билет на ночной автобус в Куала-Лумпур. Они только сказали: — Тебе ночью будет лучше в автобусе. Автобус в малазийскую столицу стартовал в час ночи. Внутри было холодно как в холодильной камере. Кондиционеры в здешних автобусах почему-то всегда работают на полную мощность, как будто водители считают пассажиров скоропортящимися продуктами. Свитер, казавшийся бесполезным грузом с того момента, как я покинул Россию, пришелся очень кстати. Приехали в Куала-Лумпур утром. Оглядываясь на тысячи вывесок вокруг площади, где нас высадил автобус, я увидел большие часы на одном из зданий — семь ноль-ноль. А ведь именно это я намеревался сделать ровно двадцать четыре часа назад — быть в столице Малайзии сегодня. И даже перевыполнил план: хотел попасть сюда днем, а сейчас только утро… Еще находясь на острове, я познакомился через интернет с одной дамой из Куала-Лумпур. Она согласилась принять меня и мои рюкзаки на парудней. Она из тех людей, кто принадлежит к туристической тусовке — любит шарахаться по миру, останавливаясь в гостях у таких же фанатов, и любит принимать их у себя в гостях. Следуя инструкциям, полученным от нее, приехал по нужному адресу. Нашел дом. Старый двухэтажный. Внутри никого нет, кроме кошки с двумя котятами. Двери открыты. Гм… Нужно будет спросить ее, она оставила двери открытыми для меня, или у них так вообще принято… Оставил вещи и пошел гулять по городу. Столица Малайзии — довольно скучное место. Очень современное. Грязный бесшабашный Бангкок мне нравится больше. А здесь кругом бетонные коробки высотных зданий и реклама инвестиционных банков. Что-то среднее между Нью-Йорком и Москвой. Плюс горячий влажный воздух. Функцию московских кавказцев выполняют индусы. Одной из немногих вещей, которые мне очень понравились в столице Малайзии, была реклама городской газеты, размещенная на автобусной остановке. Я даже сфоткал этот постер на свой мобильник, на память, благодаря чему и могу описать эту прекрасную картину в деталях. Итак, увеличенная фотокопия газетной статьи. Читаем. (Перевожу дословно). «Господин Еонг расстроился по поводу автобусной службы. По его словам, 27 февраля ему пришлось ждать автобус U25 аж 90 минут. „Когда автобус пришел, — рассказывает Еонг, — я спросил водителя, почему так долго“. Но водитель не оказался счастлив с моим вопросом. Он начал ругаться и говорит: „Ты что думаешь, заплатил два ринггита и можешь лезть ко мне со своими жалобами?“ Возмущенный обращением водителя, Еонг позвонил в компанию, но никто не поднял трубку. Тогда он обратился к нам в редакцию. Менеджер по связям с общественностью автобусной службы Челам Васудеан извинилась перед господином Еонгом за неприятный опыт. Она сказала, что частота прохождения автобусов зависит от времени суток и плотности пассажиропотока. Она также сказала, что компания проведет расследование по жалобе насчет поведения водителя, но требуется уточнить дату, время и место события. Мы просим господина Еонга позвонить в службу поддержки клиентов по телефону 03-76256999. Читайте нашу газету — у нас самое важное из жизни города!» Утром хозяйка дома напоила меня чаем с лепешками, удивительно напоминающими русские блины, только с добавленной измельченной травой. Я сказал ей об этом. — Я знаю, у вас в России есть это, — ответила она. — Это называется… э-э-э… как же это по-русски? А, конечно, — блын! Мы тепло попрощались. Она пригласила заезжать еще. Я отправился на железнодорожный вокзал. Вечером мой поезд в Сингапур… На иммиграционном бланке Сингапура написано крупными буквами: «СМЕРТНАЯ КАЗНЬ ЗА ПЕРЕВОЗКУ НАРКОТИКОВ». Женщина-офицер на пограничном пункте обнаружила, что у меня нет визы Сингапура, куда-то позвонила и попросила подождать в ее кабинете. Там уже сидело несколько индусов и богато выглядящая (увешаны золотыми побрякушками) пара из Африки. Пограничница красивая. Смуглая, тонкие черты лица, смоляные волосы. В ушах серебряные серьги — такого же цвета, как узоры на погонах. Тонкие очки. Темно-синяя униформа. Интересно, какая у нее? Очень серьезное лицо — граница на замке. Наконец, она сообщила: — У меня для вас хорошие новости. Безвизовый транзит 96 часов. Но имейте в виду: если не покинете Сингапур вовремя, вас больше не пустят. — Я все сделаю как надо. Не беспокойтесь, я уважаю законы… Сингапур удивительно напоминает Москву. Небоскребно-офисная зона стоит отдельно от спальных районов. Есть небоскребы, а есть панельные коробки. Если Москву населить англоговорящими китайцами с финансовым образованием, получится Сингапур. Останется только вымыть российскую столицу как следует, вот Сингапур и получится. Все в чистоте и идеальном порядке. Все дорого. Проезд по всем дорогам города платный. Продвигаясь по улицам, автомобиль пересекает городские зоны, а специальный передатчик, вроде GPS-навигатора, установленный в каждой машине, отслеживает, как тают деньги водителя. Каждые сколько-то метров деньги списываются с баланса. Поехал с пустым балансом — попал на крупный штраф. Жевательная резинка запрещена законом. Когда-то властям надоело, что люди приклеивают жвачку куда попало, вот и запретили. За любые нарушения установленного порядка (например, за контрабанду жвачки через аэропорт) — суровые штрафы. От штрафа никуда не убежать — островное государство величиной не более Москвы, людей немного, а полиция всех при выезде проверяет через компьютер. Каждый раз перед тем, как зажечь сигарету, я оглядывался по сторонам, чтобы проверить, нетли поблизости знака «не курить». За любые наркотики в любом количестве — смертная казнь. Так что если кто-то из европейцев хочет занедорого устроить себе эвтаназию, пока еще запрещенную почти везде в Европе, даю подсказку, как организовать это совместно с отдыхом в тропиках. Купить немного марихуаны в соседнем Таиланде, прилететь с ней в Сингапур и сообщить об этом ближайшему полицейскому и — вуаля, неизбежная «вышка» гарантирована… Станция «Бун Лэй», где я должен был встретиться с Джоном Нг, с которым заранее познакомился через интернет, была конечной на одной из веток метро. Джоном оказался улыбчивый мужик лет сорока в желтой клетчатой рубашке, голубых джинсах и черной бейсболке. Хотя и китаец, его лицо носит явный отпечаток западной цивилизации — грамотный, занятой и загруженный. Его подруга, имени которой я не смог запомнить, очень приятная симпатичная женщина, тоже этническая китаянка, в сине-коричневом платье и ожерелье, напоминающем зубы акулы. Они оба мне сразу понравились. Джон сказал, что они давно вместе. Работают, дружат, проводят время вместе, и, в общем, получается так, как бывает, когда кажется, что с этой женщиной тебе просто хорошо и комфортно, а потом оказывается, что создавать семью не нужно, потому все давно создано и осталось только перестать пользоваться контрацептивами, чтобы семья стала больше. Они накормили меня дивной китайской едой. Ничего подобного я не видел даже в Китае. Большие розовые пельмени с рисом, травой и мясным фаршем внутри, поджаренные и политые сладким соевым соусом. Потом привели в офис — мое место ночлега до завтра. Джон показал, как открывать дверь, и дал ключ. Потом мы поехали в город, и они устроили импровизированную экскурсию. В буддийском храме ученики — взрослые женщины и мужчины из разных стран Азии — хором читали молитву. В индуистском храме было пусто, только туристы бродили среди тлеющих благовоний. Зато крыши украшены статуями индуистских богов и богинь — и все пузатые, причем у богинь брови были такие же густые, как у богов усы. Сам город-государство невероятно дорогой по сравнению с другими странами Юго-Восточной Азии. Особенно меня впечатлили сигареты и алкоголь. Пять сингапурских долларов (около четырех американских) за пол-литровую баночку «Гиннеса» — вдвое дороже, чем в Москве! Здесь так же жарко, как в Куала-Лумпур, и еще более влажно. Китайцы, индусы и малайцы, плюс белые люди в дорогих костюмах, командированные по бизнесу. Офисы международных компаний, банков, бирж и прочих строителей мирового кризиса, играют в деньги… На следующий день я сел в самолет компании «Tiger Airways», с билетом задолго до того купленным через интернет по кредитке. В самолете задался вопросом: «А зачем, кстати, я лечу в Австралию?» Я ничего не знал об этой стране. Не знал, что мне там делать. Строго говоря, мне там ничего не было нужно. Кенгуру и киты меня не возбуждают, аборигены тоже. «Действительно, мне от Австралии ничего не нужно. Так какого черта я сейчас сижу в этом самолете?» — спросил я себя. И осознал, что просто в самом начале планировал эту страну как конечный пункт, вот и лечу, чтобы создать завершенность проекта. И еще у меня было смутное чувство, что это зачем-то нужно. Зачем — узнаю позже. В конце концов, если заранее знать, что тебя ждет, то не получишь удовольствия от открытий. А мне нравится делать открытия… 36. НИКАКИХ БЕСПОКОЙСТВ В зале ожидания меня встретил лысоватый животастый мужик в синих джинсах и белом свитере, с улыбающимися глазами. Мы познакомились на сайте путешественников. Я узнал его — видел на фотке в интернете. Подошел. — Ты русский? — спросил он. — Игорь? — Да. А ты Джордж? — Да. Обменялись рукопожатиями. — А это моя жена, Памелла. Полненькая рыжеволосая женщина рядом с ним молча стояла и улыбалась. — Игорь, — я протянул ей руку. — Очень приятно познакомиться. — Значит, ты русский, да? — сказала она, протягивая руку. — Круто. А у предков Джорджа польские корни. Так что вы почти родственники! Мне понравился ее смех. Джордж сообщил, что этим же рейсом прилетели еще трое ребят. Одна немка и одна пара из Швейцарии, всем по двадцать с небольшим. Нужно подождать — он их тоже забирает. Ребята подошли через минуту. Мы сели в два кроссовера «Тойота» и поехали к нему домой. В нашей машине был он, я и немка на заднем сидении. Во второй машине, которую вела Памела, ехали швейцарцы. По словам Джорджа, он строил свой дом много лет по частям. Росла семья — он пристраивал новые части дома. У него семь детей. Самой старшей дочери тридцать с чем-то, самой младшей — двадцать. Трудился над изготовлением детей стахановскими темпами. А уж как трудилась его жена. По мере того, как дети росли, он старался зарабатывать все больше. В конце концов, они выросли и разбежались, а у него остался огромный дом и бизнес по продаже строительных материалов, приносящий много денег. Недавно он продал бизнес, забил на работу и сам себя отправил на пенсию. — В конце концов, я миллионер, — сказал он, затягиваясь сигаретой. — Я столько лет работал, теперь могу себе позволить отдохнуть. Он не такой миллионер, какие бывают в кино и глянцевых журналах. Ему сейчас пятьдесят четыре. У него машина за сорок тысяч долларов, а не «Феррари». Потому что «Феррари» ни на что кроме понтов не годится, а понтоваться ему неинтересно, не тот склад характера. Любит умеренно выпить, хорошо покушать, путешествовать и общаться с необычными людьми. Поэтому-то и знакомится с путешественниками вроде нас на специальных сайтах, и фактически превратил свой большой дом в нечто среднее между бесплатным мотелем, пионерлагерем и детским садом. А еще он очень любит женщин. То есть правильный мужик. Я почувствовал это с первых же секунд в аэропорту. У него, конечно, не написано на лбу «я люблю женщин», но здоровая, та самая, энергия бьет из глаз. Та энергия, частью и признаком которой является мужская сексуальность. — Ты кого-нибудь трахнул в Таиланде? — спросил он, когда мы сворачивали схайвэя. — Была одна красивая история, — я пожал плечами. — Но не с тайкой, а с немкой. Приятная женщина, мы хорошо общались. А вообще нет. Я не по сексуальному туризму туда ездил. — Да ладно тебе, не гони, — он захохотал. — В Таиланде не бывает несексуального туризма. — Я не люблю платить деньги за секс, потому что деньги вытесняют секс. — Ну да, в общем, — он хмыкнул, — правда. Но мне все равно нравятся маленькие тайские сучки, — и он снова рассмеялся. Юная немка по имени Маргарет фыркнула и сказала о проститутках что-то подчеркнуто высокомерное. — Ты — женщина, — ответил Джордж с улыбкой. — Ты ничего не понимаешь в женщинах. Так что заткнись. В его голосе не было ни малейшего намека на оскорбление или пренебрежение в ее адрес. Слова, по форме напоминающие грубость (и достаточные, чтобы вызвать приступ ярости у американской феминистки среднего уровня дебильности), прозвучали нежным шутливым тоном. Так звучит голос любящего папы в разговоре с взрослой дочерью. Немка продолжала фыркать и бросать какие-то категоричные фразы, но улыбалась и смеялась. В какой-то момент я почувствовал, что Джордж ее дразнит, и решил быть пошлым, чтобы присоединиться к игре. — Это мужской шовинизм! — сказала она в ответ на какую-то мою фразу. — Это не мужской шовинизм, а реальность, — сказал я ей, и обернулся к хозяину. — Кстати, Джордж, ты знаешь, почему женщины, считающие себя порядочными, так презирают проституток? — Почему? — Они боятся конкуренции. — Игорь, заткнись! — сказала немка и театрально надула губы. — Ну-ну, давай, продолжай, — поддержал Джордж. Его глаза улыбались, а тон стал смешливым. — Проститутки играют по простым правилам, — начал я с философским видом, — и претендуют на сотню-другую долларов из кошелька мужчины. А честные женщины говорят: «Я порядочная женщина, а не какая-нибудь тупая шлюха», и претендуют на всего мужчину целиком. Пожизненно. И чтобы еще подчинялся. Они требуют намного большего, чем проститутки, а взамен предлагают сомнительную ценность — свою показную порядочность, за которой обычно нет ничего, кроме высокомерия. Проститутки мешают порядочным женщинам делать долгосрочный бизнес. Но сделать они с ними ничего не могут, остается только презирать. — Вы, мужчины, вот такие козлы! — сказала Маргарет, словно прикидываясь блондинкой. — Это мы притворяемся, — ответил Джордж. — Чтобы тебе было интересно. Правда, Игорь? — Конечно. Я вообще-то не люблю проституток. Я люблю умных, глубоких женщин, которых есть за что уважать. Но только при одном условии. — При каком? — спросили они почти хором. — Умная, достойная, уважаемая женщина должна любить секс и, когда ложится в постель, превращаться в грязную, бесстыжую проститутку. — Йес! Йес! — закричал Джордж. Немка снова фыркнула. Я обернулся к ней, чтобы понять, что с ней происходит, но она уже погрузилась в какие-то свои размышления. Мы с Джорджем переглянулись. Между нами пробежала невидимая искра. Мне нравятся мужики, которые любят женщин. Ему, видимо, тоже. Вот, примерно такими были наши диалоги все время, пока я жил в этой семье. Вроде бы ничего содержательного, и всегда много разговоров, смеха, оживления, и очень много шуток ниже пояса… Дома Джордж показал мою спальню. Чуть меньше комнаты в хрущевке. Отдельный вход с дворовой территории. — Это раньше была комната моего старшего сына, — сказал он. — Обустраивайся. Если хочешь, там в холодильнике есть пиво. В маленьком, величиной с крупную тумбочку, холодильнике стояло две упаковки пива по 6 маленьких бутылок. На второй день я сделал запись в своем блоге: «Вот я и в Австралии. Город Перт. Вчера вечером прилетел. Второй день в гостях у потрясающего мужика. Джордж, пенсионер, 54 (или около того), продал свой строительный бизнес и теперь просто оттягивается по жизни. Здесь холодно как в России, потому что сейчас в южном полушарии зима. Днем +14, ночью +4, и дожди. Внешне — как Калифорния, только чище и веселее. Несколько месяцев назад я принял решение поехать в это путешествие, которое откладывал много лет, и вот теперь я здесь. Такое интересное чувство, странное даже: я просто сделал это, вот и все. Никаких особых потрясений, испытаний, напрягов. Просто встал с дивана и сделал. А ведь не так давно я эту мечту списал в невозможное. А когда в феврале объявил о решении ехать сюда автостопом, без денег, многие знакомые только крутили пальцем у виска, мол, это невозможно. А теперь сижу вот, пью австралийское красное и думаю: блядь, ну надо же, все так просто. Наверное, все остальное в жизни так же — просто встал и сделал. Так буду всегда делать, пока не подохну, всегда делать то, о чем мечтаю, до самой последней секунды жизни»… Как-то к нам на барбекю пришла огромная толпа друзей одного из его детей, и я увидел то, что, пожалуй, было его чертой, привлекавшей меня с самого начала. Джордж общался со всеми на равных. Они, ребята и девчонки в возрасте двадцать три — тридцать два года, воспринимали его просто как одного из друзей. Если бы не его лысина и морщинистое лицо, можно было бы принять его за одного из них. Его обаяние я чувствовал постоянно. Восхищался его легкостью и простотой. Он не жил в роли старого человека. Не отделялся от друзей детей возрастом, социальным статусом и жизненным опытом. Наоборот, родив семерых детей и став миллионером, он остался доступным, простым, без малейшего намека на высокомерие, парнем. Он не претендовал на особое отношение, уважение и прочие традиционные побрякушки. И это вызывало уважение и восхищение к нему у всех без исключения… Однажды мы с детьми Джорджа и Памеллы и их друзьями ходили в ночной клуб. Там все примерно то же самое, что в дорогих клубах Москвы, красиво и сказочно, только народ намного быстрее напивается. Это стало удивительным открытием, но в последующие дни в Австралии я смог много раз убедиться: потомки британских каторжников и колонистов пьют не хуже исконных англичан… Каждый день мы устраивали себе маленькие развлечения. Однажды я приготовил борщ (нашел рецепт в «Яндексе»), который все они почему-то считали русским блюдом (о такой стране, как Украина, не слышали). Все были в восторге, особенно Джордж с Памеллой. Много раз курили марихуану вместе с его младшим сыном, который продолжает бизнес отца. Сам Джордж смотрел на это сквозь пальцы, а на предложение присоединиться ответил: — Я уже вырос из этих глупостей… Как-то так прошло шесть дней. Наконец, я собрался ехать на север. На расстоянии девятисот километров от Перта находится город Карнарвон, где, как я выяснил из путеводителя «Lonely Planet Australia», можно найти сезонную работу на одной из многочисленных ферм. Мне требовались деньги, как минимум, на авиабилеты до Москвы, ведь ехать обратно автостопом я не собирался. Так что я рвался в гости к австралийским крестьянам… На половине пути, близ города Джералдтон, я застрял. Смеркалось. Холодало. (Между прочим, июль в Австралии — середина зимы). Рядом — пустынная площадка АЗС, маленькое круглосуточное кафе и мотель для водителей. После часового ожидания и безрезультатных попыток остановить одну из редких машин на трассе, я начал беспокоиться. Потом понял, что делаю что-то неправильно. Не в смысле действий, а в смысле отношения к ситуации. Я не хотел принимать ситуацию какой она была, внутренне протестовал против того, что у меня могли возникнуть трудности. Осознав это, задал себе вопрос: «Что самое худшее из того, что может случиться в этой ситуации? Я сегодня до ночи не поймаю машину и застряну здесь. Хорошо. Что значит „застряну“? Мне придется провести ночь здесь. Где именно? Гм… Есть два варианта. Можно вписаться в мотель, предложив взамен вместо денег какую-нибудь помощь. Что-то вымыть, прибрать, погрузить. Второй вариант — в ночном кафе. Может быть, у них даже есть помещение, где можно поспать». Как только картина прояснилась, я почувствовал себя лучше. Перестал бороться с реальностью, исходя из того, что она не такая, как мне хотелось бы, а просто принял ее за отправную точку для дальнейших шагов. В мотеле сказали, что абсолютно все места заняты. Менеджер кафе сказал, что пригодного для сна помещения нет, но на вопрос, можно ли расстелить походный коврик вон там, в углу, за столиками, ответил: — Никаких беспокойств. У них тут, в Австралии, вместо англо-американского «никаких проблем» («по problem») всегда говорят «никаких беспокойств» («по worries»). Как только задача с ночлегом решилась, я почувствовал себя совершенно уверенно. В жизни бомжа вообще многие вещи упрощаются. Нашел ночлег — доволен, нашел еду — хорошо, нашел друзей и выпивку — жизнь прекрасна! Оставалось только, отталкиваясь от новой ситуации, найти еще более устраивающее меня решение. Я вышел из кафе, оставив там рюкзаки, и увидел огромный грузовик с прицепом, подъехавший только что. Водитель с лысиной и бородой, как у Ленина, мыл лобовое стекло, сидя на высоком капоте. Он ответил, глядя на меня сверху вниз, будто из окна второго этажа: — Я еду через две минуты. Если успеешь, давай. — Никаких беспокойств, — и я побежал в кафе за рюкзаками. Грузовик Майка принадлежит ему самому. По пути он рассказывал обустройстве своей жизни: — Я работаю сам на себя! Если работать трак-драйвером по найму в компании, то твой факинг босс тебе дает немного денег, а себе забирает всю выручку. А я сам нахожу клиентов, беру с них чуть меньше, чем транспортная компания, и все деньги кладу себе в карман. И никаких факинг боссов — я сам себе босс! У меня нет начальства — у меня партнеры! В этот момент до меня дошла мысль, возникшая при общении с миллионером Джорджем, но до сих пор не оформившаяся в слова. Когда я вернусь домой, я больше не буду работать по найму. Никогда. Я сам себе хозяин. Лучше принимать ответственность и играть с партнерами на равных, чем сидеть под начальством, которое дает иллюзию защищенности и немножко денег… Я посмотрел на водителя с благодарностью… К полночи приехали в город Карнарвон. Шел мелкий дождь, больше похожий на водяную пыль. Водитель такси, очень полная женщина по имени Маргарет подбросила в центр. Следуя ее совету, я нелегально проник на территорию небольшого отеля и лег спать на софу на заднем дворе… 37. ТРУДОВОЙ ЛАГЕРЬ And did they get you to trade Your heroes for ghosts? Hot ashes for trees? Hot air for a coot breeze? Cotd comfort for change? And did you exchange A watk on part in the war For a lead role in a cage? Pink Floyd, «Wish You Were Here» …Сначала мне не понравилось в этом городе. Не вписался. В первый же день решил ехать дальше на север, однако произошла цепь событий, в результате которых я оказался на ферме человека по имени Пол. С ним меня познакомил Райн. Райн — эстонец. Большая часть его жизни прошла после распада Советского Союза и начала дерусификации Эстонии, поэтому из русских слов он знал всего два — «хуй» и «спасибо». Моя работа на ферме заключалась в перемещении огурцов с растений в ящики, их погрузке в грузовик и разгрузке в ангаре. Огурцы плотными гроздьями висели на ветках растений, привязанных к вертикальным веревкам, и выглядели прекрасно. Видимо, особый сорт. Словно с конвейера. Толстые, упругие, твердые. Своей гладкой формой и внушительными размерами могли бы произвести впечатление даже на самую смелую девушку. Правда, любоваться этой красотой было некогда — нужно работать быстро, низко наклоняться или высоко вытягиваться, и при этом не сломать по неосторожности ни одно из хрупких растений. Само собой, нельзя срывать недозревшие огурцы и пропускать созревшие. Поняв, что у меня есть работа, которую надо всего лишь удержать, я поселился в хостеле «Карнарвон Бэкпэкерс». Одно место в комнате, вмещающей восемь мест (четыре двухъярусных койки) стило ровно сотню в неделю. По сути, общежитие. Несколько австралийцев и множество иностранцев, работавших где-нибудь на плантациях. Самые многочисленные — японцы и тайваньцы. Пара-тройка немцев, немного англичан, новозеландцев, французов, а также эстонец с женой. И теперь еще один русский. Мы работали по девять часов в день. Без выходных. В практическом плане для меня это означало восемьсот пять долларов в неделю наличными и здоровый крепкий сон. Впрочем, если после первого рабочего дня я от усталости свалился на койку и отключился в восемь вечера, то после второго — в девять, а через неделю мы вместе с эстонцем, как ни в чем ни бывало, пили пиво до полуночи, несмотря на то, что завтра вставать в полседьмого. Никогда бы не подумал, что способен так быстро адаптироваться к тяжелой физической работе. В общаге освоился очень быстро. Атмосфера чем-то напоминала пионерский лагерь, только «пионеры» много пили. Люди спонтанно делились на группы по интересам и курили марихуану преимущественно со своими. Австралиец Стив работал в школе для аборигенов. Австралийские аборигены — примерно то же, что негры в Штатах. Дети аборигенов, по словам Стива, не любят учиться, любят драться и ругаться и считают, вслед за родителями, что белые люди перед ними в вечном неоплатном долгу, потому что изначально неместные. Понаехали тут. Поэтому появление в классе пьяных или обкуренных учеников — обычное дело. Мы со Стивом довольно близко сдружились, и он делился со мной «политически некорректным» мнением об аборигенских детях. — Честно говоря, эти дети факинг аборигенов — такие факинг уроды, — говорил он. — Но если принимать наркотики, то можно делать и эту работу. Он постоянно принимал какие-то таблетки, которые покупал в аптеке по очень строгому рецепту. По вечерам, когда мы пили светлое пиво, он сидел с нами, но пил только «Гиннес». У него ирландские корни. Немец по имени Ганс ходил на костылях с загипсованным коленом. Сломал его недавно, на рыболовном корабле. Работа была почти круглосуточной: ночью ловля (если не ошибаюсь, креветок), вечером и утром сортировка, уборка, и приготовления к новой ночи. Спать доводилось днем, от случая к случаю. В довершение всего капитан каждый день пил виски, нюхал кокаин, и постоянно был неадекватен — заставлял делать ненужную работу, наезжал по надуманным предлогам и бил по морде. — Хуже всего было то, что никуда от этого не убежать, — рассказывал Ганс. — Вахта продолжается три недели, и уволиться до прибытия в порт невозможно. Дать ему в морду тоже нельзя, потому что вот дал, а что дальше? Куда ты от его дружков убежишь с корабля? Мой эстонец Райн приехал сюда со своей гражданской женой. Она года на три старше него. У них очень интересные отношения. Они словно играли в непутевого сыночка и плаксивую мамочку. Она за ним ухаживала, уговаривала не пить, прятала от него коробку с пивом. Он ругался или винился, обещал завязать и сразу срывался. Она обижалась, он злился. Она обещала уйти, он ее посылал, она не торопилась уходить, он извинялся. Потом они делали секс в знак примирения (причем, по-моему, он ее трахал нехотя, почти из жалости), и она сияла в надежде, что вот-вот все наладится. Он тут же шел за новой порцией выпивки. И, по-моему, если бы у них все «наладилось», отношения между ними охладели бы моментально. Потому что им обоим была нужна эта игра — сцены, разборки, крики и слезы, целая гамма эмоций… Мы с Райном проводили много времени, потому что работали вместе. С ним было легко благодаря его бесшабашности и простоте. Мне понравилась японка по имени Хироми. Тридцать лет. Из города Нагано. Тусуется в Австралии уже два года. Путешествует по разным местам, а как только деньги подходят к концу, нанимается на какую-нибудь работу. Кроме нее, в моей комнате жили еще три японца, щуплые, низкорослые, сантиметров по сто шестьдесят, и вечно улыбающиеся. Однажды мы курили травку с кем-то из немцев, и я вспомнил, что в моем рюкзаке есть плитка шоколада. Отправился за ней в комнату и по пути столкнулся с Хироми. — Ты мне очень нравишься, — сказал я, и взял ее за талию. Она говорила, нет-нет-нет, у нее есть бойфренд, который приедет через два месяца, она не может, так нельзя, ах, что ты делаешь, убери оттуда руку, ах, какая наглость, как не стыдно, — а сама была возбуждена. Секс с ней показался мне хорошим лишь потому, что я давно не занимался сексом. Мы повторили это однажды, в следующую ночь, после чего исчезло то непонятное, что было между нами, и мы вновь стали теми же приятелями, что двумя днями ранее, только более хорошо знакомыми. Больше мы не делали секс, зато в нашем общении появилась большая, чем раньше, степень теплоты и расслабленности… Состав обитателей хостела постепенно менялся. Одни люди уезжали, на их месте появлялись другие. Однажды приехал англичанин Бен. Этот двадцатичетырехлетний парень мне сразу понравился — жизнерадостный, улыбчивый, очень легкий в общении. К моему удовольствию он устроился работать на нашу с эстонцем ферму. Поскольку эстонец был не очень успешным в сборе огурцов, зато очень прилежным в тяжелой физической работе, босс отправил его собирать цуккини. Вместо Райна собирать огурцы со мной в паре начал Бен. Работать с ним было удобно. Общаться тоже. Если с эстонцем не получалось обсуждать тонкие материи из-за его довольно примитивного на тот момент английского (он часто не понимал простых вещей и с извиняющимся видом отвечал «может быть нет понимать»), то с Беном мы говорили о чем угодно. Иногда наши диалоги были такими, что одобрил бы даже Квентин Тарантино. Однажды он сказал: — Игорь, а давай сегодня вечером будем спрашивать парней в хостеле, за какие деньги они согласились бы трахнуть Элизабет? Я сразу вспомнил, как выглядит Элизабет, хозяйка нашего хостела. Непривлекательная худосочная женщина с морщинистым лицом, никакой косметики, дребезжащий голос. Возможно, ее такой сделала работа, связанная с общением с неприятными клиентами. А может быть, она выбрала себе эту работу, потому что такая сама. — Трахнуть Элизабет? За это надо очень много денег, — ответил я. — И много водки. — Отлично! — Бен захохотал. — Аты бы за сколько долларов ее согласился трахнуть? — Не знаю. Даже если бы мне предложили много денег, я, может быть, заинтересовался бы, но мой член мог бы возразить, — сказал я, смеясь. — У него же нет мозгов. Его не привлекают деньги. — А если бы у тебя не было денег и не было жилья? Элизабет предложила бы тебе: трахни меня, и я оставлю тебя в хостеле бесплатно, что бы ты ответил? Как всегда, неожиданно, рядом с нами появился Пол. — Я вижу, вы тут хорошо проводите время, ребята, — сказал босс. — Я вам плачу пятнадцать баксов в час не за болтовню. Ну-ка, блядь, быстро схватили тележку и вернулись к работе! Мы втроем, включая Пола, начали очень быстро очищать растения от зрелых огурцов. Через пару минут я сказал: — Пол, мы с Беном обсуждали один вопрос. Можно ли трахать Элизабет за рент. — Ту, которая хозяйка вашего хостела? — Да. — Ну, парни… Чтобы трахать Элизабет за рент, нужно оказаться в очень, очень трудной жизненной ситуации… Когда изо дня в день делаешь одно и то же, время жизни пролетает незаметно. Работая на ферме, мы не учились ничему новому, лишь механически повторяли несколько видов работы. Собирать огурцы было тяжело, но комфортно. Гораздо хуже — цуккини, которые растут на земле, как капуста, — нужно постоянно наклоняться. Хуже цуккини была только клубника, для сбора которой требовалось постоянно быть в согнутом положении. Райн работал существенно быстрее нас с Беном. Пол ставил его нам в пример и ругал нас за медлительность. Мы с англичанином недоумевали, зачем эстонец так старательно заслуживал похвалу начальника, ведь это не приносило ничего, кроме вреда, причем в первую очередь ему самому. — Этот эстонец — настоящий факинг коммунист, — говорил я Бену. — У нас в России, когда были коммунистические времена, людям на заводах платили мало денег, зато устраивали соревнования, кто будет больше работать. Тому, кто работает больше всех, давали… — я сделал паузу, задумавшись, как будет по-английски «премия», — …бонус. Немного денег. А еще давали… — я подумал, как будет «почетная грамота», — …коммунистический сертификат. Это такая бумажка красного цвета, на которой написано, что если много работать, то наступит коммунизм, а коммунизм это очень хорошо, поэтому обладатель этого сертификата — очень крутой парень, может гордиться собой. Проблема заключалась в том, что коммунизм все никак не хотел наступать, а трудовые результаты этих крутых парней ложились в основу новых планов, и людям приходилось работать больше, а денег им платили столько же. Вот, Пол достает нас с тобой, потому что Райн работает как чокнутый коммунист. — Босс хочет, чтобы мы соревновались между собой, как ваши коммунисты. Кто быстрее будетубивать себя работой, — сказал Бен. — А все потому, что Райн хочет, чтобы босс его хвалил. В результате посмотри, что получилось. Босс понял, что Райн очень хорош на тяжелой работе, и теперь каждое утро Райн до обеда гнет спину на поле с факинг цуккини, пока мы собираем огурцы. Эстонскому парню не дали больше денег за героический труд. Ему дали более тяжелую работу. Я думаю, надо делать свою работу хорошо, но мы не обязаны убивать себя работой! — Честно говоря, я люблю работать, и физически тоже, но только когда ощущаю, что в итоге есть результат, который мне нравится. Это касается не только физической работы, но и офисной. По-моему, офисные служащие, у нас в России их называют офисный… — я осекся, поняв, что не знаю, как по-английски звучит слово «планктон», — …офисные растения… — Офисные растения? — Бен засмеялся. — Да, факинг офисные растения. Те, кто проводит время своей жизни в офисах корпораций. Так вот, мне не нравится быть офисным растением, потому что цикл этой работы никогда не завершается. Работа должна быть творчеством. — Точно! Ты должен получать удовольствие, хорошо поработав и получив результат. Ты что-то должен создавать! — Вот именно! А в офисной работе ты ничего не создаешь. Каждый день похож на вчерашний, и так проходят годы. Получается, что ты не делаешь что-то классное в обмен на деньги довольного клиента, а продаешь боссу время своей жизни. Рабство за зарплату. Мне это не нравится. И здесь, на ферме, мы делаем то же самое. Проводим здесь дни. Мы здесь живем. И раз уж это так, то, по крайней мере, нет смысла делать свою жизнь здесь излишне трудной. Если, например, Райн доработается до истощения, босс ведь не будет ему платить за отдых. Не можешь работать — до свидания, он наймет других работников. — Он даже не даст эстонцу коммунистический сертификат, — Бен улыбнулся. — Ведь Пол не коммунист, а факинг капиталист… Находясь в хостеле и много общаясь с разнообразными людьми из разных стран, я внимательно наблюдал в их проявлениях различные поведенческие паттерны, и в какой-то момент понял, что, несмотря на национальные и культурные различия, почти у всех людей одни и те же трудности. Я тут же поймал себя на том, что мысленно анализирую, из каких ограничений они происходят и какими практиками можно все эти проблемы устранить. Затем у меня в голове сам собой образовался комплекс упражнений из известных мне тренинговых программ и практик, которые люди могли бы выполнять самостоятельно, в домашних условиях, чтобы вырваться из своих ограничений. Когда идея созрела, я решил «обкатать» новый тренинг на добровольцах из числа своих друзей в «Живом журнале», когда вернусь в Россию. Так шли дни. Работа, отдых за бутылочкой «Гиннеса», дружеский секс, общение, мысли о том, что происходит в России, и прорастающие планы на будущее. Мой счет, открытый в австралийском банке, незаметно вырос до четырех тысяч долларов. Оставалось около недели до дня, когда я собирался покинуть Карнарвон, чтобы вернуться в Перт, погостить пару дней у самого душевного в мире миллионера (я написал ему, что полечу в Таиланд из Перта, и он пригласил заехать), улететь в Азию, а оттуда вернуться в осеннюю Москву… 38. ДОМОЙ Дорога в Перт была легкой: один день на грузовике, один съеденный хот-дог, и мы на месте. Джордж встретил меня на обочине при въезде в город. Обнялись. — Привет. Ну как ты? Все получилось? — спросил он, закуривая сигарету, и нажал на газ. Ускорение утопило нас в спинки кресел. — Конечно. Даже больше, чем предполагал. — Заработал деньги на билет? — Естественно, даже больше. — Кого-нибудь трахнул? Я засмеялся: — Ты сразу переходишь к главному. Он тоже хохотнул и бросил какую-то фразу, смысл которой можно передать по-русски примерно как «ясен пень, о чем еще базарить». Дом миллионера был точно таким же, каким я его оставил два месяца назад. Гибрид детского сада, общаги и образцового семейного гнезда. На кухне вместе с хозяйкой тусовались три толстеньких белобрысых немки. Помогали готовить. Памелла обняла меня, почти как сына, и после «привет» сказала с улыбкой: — Значит, ты теперь любишь цуккини? — Мы с ребятами на ферме называли их «факинг цуккини». Одна из самых тяжелых работ. — Я знаю, — она засмеялась, — Джордж показывал мне твое письмо из Карнарвона. Я сразу же почувствовал себя очень комфортно. Обычно в новой компании я ощущаю необходимость что-то говорить, как-то себя проявлять, представлять. Говоря маркетинговым языком, позиционировать. В этом доме сама атмосфера сообщает: напрягаться не надо, говори и делай только то, что тебе нужно, а если что-то понадобится от тебя, тебе скажут или сам поймешь. Никаких ритуалов. Вечером приехал старый друг хозяина, потертый жизнью мужик по имени Джон. Мы втроем пили пиво во дворе дома, курили и болтали. Я в основном слушал, иногда что-то переспрашивая, когда не мог разобрать их речь или не понимал слова. Разговор был типично мужской — дележка впечатлениями по поводу бизнеса и женщин. Без погружения в сопливые подробности. Грубоватый юмор. Деньги. Политика. Я задумался, почему мне нравится Джордж и его друзья? Они не сталкиваются рогами, как большинство моих знакомых из прежней жизни. Споры, основанные на убеждениях и верованиях, стремление утвердить свое превосходство ценой подавления собеседника (пусть признает мою уникальность и правоту, тварь!), мерянье письками, — все эти атрибуты привычного мне по прежней жизни общения мужчин здесь отсутствовали. По крайней мере, я не видел ни разу. — Мужики, я смотрю, вы выглядите как хорошие друзья, — заметил я. — Вы давно знакомы? — Ты даже не представляешь, как развивалась наша дружба, — ответил Джон с улыбкой. Джордж засмеялся. Джон — один из его лучших друзей. Раньше они были конкурентами в бизнесе. В Австралии не принято заказывать конкурентов бандитам и прокуратуре, так что они просто встречались за бокалом пива. «Я в прошлом месяце продал на сто тысяч, а ты? — А я на семьдесят пять. — Отлично, значит скоро я тебя выжму с рынка. — Попробуй, дорогой. Не получится. — У меня есть идея, как отжать твоих клиентов. — Какая идея? — Не скажу, сам скоро увидишь, когда клиенты перейдут ко мне. — Ну ладно, посмотрим. — Давай еще по „Гиннесу“? — Давай. — А недавно я встретил такую классную телку, когда ездил в Мельбурн. Хочешь, расскажу? — Конечно!» Примерно так они общались. В итоге Джон ушел в другой бизнес, где был более успешен, а Джордж увеличил продажи. Бизнес отдельно, личные отношения отдельно. Игра в конкуренцию превратилась в дружбу… Вечером они пригласили меня в казино — поиграть и выпить. Я отказался и лег спать. Утром Памелла уехала в церковь одна, и Джордж тут же вернулся. Он выглядел так же бодро, как если бы спал всю ночь, а не пил, гоняя рулетку. Увидев меня на кухне с чашкой кофе, он сказал: — О! Русский! Давай выпьем! — и достал из шкафа бутылку граппы. Сели за столик во дворе. Он сказал, что они с Джоном зажигали всю ночь. Он ставил по мелочи и проиграл немного денег. — Тысяча туда, тысяча сюда, это просто деньги, — он устало махнул рукой. — Что мне делать? Мне нечего делать. Ты скоро улетишь, и я буду плакать. Все приходит и уходит. Даже друзья. А что делать с деньгами? Давай еще по одной, — он взял бутылку граппы и стал отвинчивать пробку. — А как Джон? — Да мы просто пили вместе с ним… С ним есть проблема. Точнее, с его женой, — он перевел взгляд с бокала на меня. — Она чокнутая. У них в последнее время сложные отношения. Она выкидывает всякие резкие штуки и много пьет. — А в чем проблема? — Она меня хочет. — Аты ее хочешь? Он кивнул. — Да, тогда проблема. Помолчали. — А ты когда-нибудь трахал девушку своего друга? — вдруг спросил он. — Один раз. Но мы делали это втроем, вместе с ним. Я в тот раз еще так сильно разволновался, что сначала у меня не встал. Потом она мне помогла, и дальше было весело. Но… Я бы с ней не сделал это, если бы он сам не предложил. У меня не так-то много настоящих друзей, так что мужская дружба мне дороже любой женщины. Может быть, кроме той, что дороже всех остальных. — Вот-вот, — он кивнул, — в том-то и дело, что он мой близкий друг. Потерять его из-за нее — не хочу… Но и ее тоже хочу… Она не так уж важна. Просто сильно притягивает меня… А потом, если трахну ее, жена может узнать, и тогда еще могут быть проблемы дома. Наверное, все-таки не буду… Или… Ладно, посмотрим… Он пошел спать в свою комнату. Я налил еще рюмку граппы и подумал о жене Джона. Вспомнил, что в России многие женщины тоже сильно пьют. Наверное, алкоголь помогает подавлять себя. И свою сексуальность. Хорошие девочки не должны активно трахаться, даже если сильно хочется, иначе общество приклеит обидный ярлык. Некоторым, наоборот, алкоголь помогает временно снизить влияние социальных предрассудков и даетхорошую отмазку: «я просто была пьяная». Вообще, алкоголиком быть выгодно. Люди простят тебе «нехорошее поведение», если сможешь вызвать у них жалость. Если ты просто делаешь, что хочешь, потому что хочешь, не спрашивая разрешения и не извиняясь, тебя могут начать осуждать. Если сделаешь это же в рамках игры «я алкоголик, я так страдаю, я даже не могу себя контролировать, вот как низко мое падение», тебя простят. Кому-то даже будет приятно твое «падение», ведь он получает повод думать, что оказался «выше»… Следующим вечером Джордж отвез меня в аэропорт. Я вытащил из багажника рюкзаки, обернулся к нему и протянул ладонь: — Джордж, ты один из лучших парней, которых мне приходилось встречать в своей жизни. Спасибо тебе за все. Может быть, еще увидимся. После рукопожатия мы обнялись, и он ответил немного грустным голосом: — Да ладно тебе. Пока. Он быстро сел за руль. Мне показалось, что он хотел избежать сентиментальностей при прощании, чтобы не размягчаться. Его джип рванул с места резче обычного. Я подумал, что, скорее всего, мы с ним больше никогда не увидимся. Меня охватило уже знакомое чувство светлой грусти, в которой совсем не было тяжести. Такая теплая грусть, медленная и вязкая. Когда знаешь, что все, что было, прекрасно, потому что оно было, и нет смысла хотеть искусственно поддерживать связь, потому что история, в которой она возникла, уже отыграна наилучшим образом. Однако было пора лететь домой. Прогулка закончилась. Скоро я вернусь в Москву, и будет перезагрузка моей жизни. Press the «Refresh» button to renew the main page… 39.