«Голова Террориста покатилась по полу и, докатившись до стены, взорвалась. Сработала самодельная бомба. И мир разлетелся на миллионы кусков и мертвых микробов, панических визгов и кровавых брызг. Вселенский пылесос засосал в свой хобот пыльный хаос. А после чихнул ненасытной Хиросимой и растворился навсегда, образуя Абсолютное Ничто».

(Алина Витухновская).

У великого греческого философа Сократа был излюбленный способ ведения спора – ирония, которая представляла собой разновидность интеллектуальной провокации. Нередко Сократ притворно соглашался с точкой зрения оппонента и, путём хитро подобранных вопросов, доводил его взгляды до абсолютного идиотизма. (Мы с трудом можем представить себе, что такое «абсолютная истина», а вот «абсолютный идиотизм» вполне представим, поскольку является, видимо, родовым признаком разума). Значение интеллектуальной провокации состоит в том, чтобы путём радикальных высказываний расширить пространство самостоятельного интеллектуального творчества. Независимая философия, равно как литература, искусство или даже религия – всё это формируется исключительно в конфронтации с доминантами стереотипов массового сознания. Однако, по мере расширения либеральных псевдосвобод, на смену актуальному протесту против общественных устоев, приходит интеллектуальная «игра в бисер», основанная не на протестной антифилософии, а на формальной эстетике протеста. Таким образом, содержание культуры современного андеграунда составляет протест ради самого протеста. Лидеры российского протестного движения 80-90-х годов, например, Егор Летов, продолжают по инерции сочинять радикальные тексты, но сами составляют и всегда составляли плоть от плоти общества потребления, которое, в соответствии с законами жанра, отрицают и критикуют. Вся эта двусмысленная ситуация не является плодом лицемерия или конформизма неформальных общественных лидеров. Иллюзия свободы – вот современное чудовище, делающее бессмысленным протест и, тем самым, убивающее на корню духовную культуру. Подлинная свобода интеллектуального творчества может существовать только в условиях противостояния с реальной несвободой и тотальным подавлением личности – духовная жизнь невозможна вне борьбы, а жизнь вообще – вне войны и крови. Парадоксально, но чтобы реализовать собственную свободу, человек должен убить в себе и в обществе иллюзию свободы, пока она не убила его самого. Своими философскими беседами Сократ выполнял именно эту задачу, он стремился уничтожить в общественном сознании иллюзию демократии, за что и был казнён по приговору афинского суда. К сожалению, величайшему греческому мыслителю не повезло родиться в условиях диктатуры. Его убила демократия. Он не дождался своего Вождя.

Философ-собака в поисках человека

«Для того, чтобы жить как следует, надо иметь или разум, или петлю».

(Диоген Синопский).

Перед македонским завоеванием большинство греческих философов утратили веру в возможность разумного устройства мира и занимались поисками индивидуального спасения. Именно спасения, а не счастья, ведь, как позднее сформулировал Гегель, история – это не место для индивидуального счастья. Есть два варианта: либо индивид должен возвыситься над повседневной обыденностью до положения постигающего смысл философа, либо его экзистенциальная проблема неразрешима. Многие греческие философы постклассического периода искали выход в эскапизме: бегстве в свой внутренний мир (стоики), в утлый мирок удовольствий (киренаики), а также в достижении абсолютной свободы путём отказа следовать общепринятым нормам нравственности (киники). Предпринятая киниками переоценка ценностей основывалась на рациональных поисках смысла. При этом киники придерживались точки зрения, согласно которой некое подобие счастья могут дать лишь привилегии, даруемые идиотам – в этой связи можно вспомнить знаменитую «американскую улыбку». Ведь даже самый закоренелый оптимист не способен постоянно улыбаться.

Видимо поэтому, наиболее яркий из греческих философов Диоген Синопский, подобно героям одноимённого фильма Ларса фон Триера, целенаправленно изображал из себя идиота. Затеяв задолго до Ницше переоценку ценностей, он постоянно стремился к тому, чтобы разбудить в себе и в окружающих того самого «внутреннего идиота», который приближает к достижению максимально возможной свободы. Ведь существование общественного мнения отчасти оправдывается возможностью его попирать. Так, Диоген не гнушался отправлять на виду у всех свои разнообразные физиологические потребности и в этом состояла его борьба с трагедией человеческой несвободы. Трагедия заключается, в частности, в ситуации, когда человек вынужден заниматься делом, которого стыдится. Следовательно, объединяющая большую часть человечества трагедия – это отправление нужды, которое Диоген мужественно попытался перевести в разряд рутинного и естественного действия. А всякий акт мужества в принципе может рассматриваться как проявление сущностного основания бытия, независимо от содержания этого акта, даже если это публичное мочеиспускание. (Но, с другой стороны, жить свободно – это не всегда означает жить бесстыдно).

Итак, нравственным идеалом Диогена являлась абсолютная свобода. Помимо всего прочего, человека порабощают суеверия. Поэтому, увидев однажды женщину, непристойным образом распростершуюся перед статуями богов, высоко выпятив на стоявших за ней свой мощный зад, Диоген подошел и сказал: «А ты не боишься, женщина, что, быть может, бог находится позади тебя, ибо все полно его присутствием, и ты ведешь себя непристойно по отношению к нему?»

Диоген считал, что человек должен стремиться к свободе от вещей и других людей (хотя само понятие долженствования является проявлением несвободы). Поэтому, он, как известно, жил в бочке, носил прозвище «Собака» и проповедовал крайний аскетизм, а по отношению к окружающим предпринимал различные хулиганские выходки, безуспешно пытаясь найти среди них подлинно свободного человека. (Однажды он закричал: «Эй, люди!» – но, когда сбежался народ, напустился на него с палкой, приговаривая: «Я звал людей, а не мерзавцев»). Аскетизм Диогена был связан с тем, что уже на заре человеческой цивилизации стало очевидно: человек отчуждён от того, чем он по своей сущности и является – от мира идей, и погружён в иллюзорный мир вещей (Платон). Люди придумывают всё новые вещи, которые служат средством, чтобы сделать жизнь всё более удобной. Но не свидетельствует ли неограниченное создание средств об отсутствии целей?

Ещё одно свойство философии Диогена – скептическое отношение к труду и вообще любой организованной деятельности. Он хвалил тех, кто хотел жениться и не женился, кто хотел путешествовать и не поехал, кто собирался заняться политикой и не сделал этого, кто брался за воспитание детей и отказывался от этого. Ведь любой вид деятельности вовлекает человека в область того, на что он воздействует и по этой причине ограничивает его свободу.

Мы видим, что, проповедуя радикальное отрицание, киники отвергают любое решение, которое может лишить их свободы отвергнуть всё, что они желают отвергнуть. Они одиноки, но, одновременно, нуждаются в других, чтобы продемонстрировать им своё одиночество.

Очевидный парадокс радикального отрицания заключён в том, что оно должно себя утверждать, чтобы иметь возможность отрицать. Как правило, отрицательное живёт за счёт положительного, которое оно отрицает. Жизненная сила, способная утверждать себя перед бездной отсутствия смысла, осознаёт наличие скрытого смысла внутри разрушения смысла. Абсурд? Однако любое самоутверждение бытия вопреки факту небытия – это и есть абсурд, который Диоген делает всеобщим достоянием, освещая с помощью своего философского фонаря. Увидев женщин, удавившихся на оливковом дереве, он воскликнул: «О если бы все деревья приносили такие плоды!» Таким образом, абсурдный мир преодолевается изнутри ещё большим абсурдом.