Как она смеялась над этим письмом! Китти всегда писала о чем-нибудь веселом. Как-то раз она написала о своей поездке в Аризону с группой пенсионеров.

Они говорили, что летом ехать туда дешевле. Теперь я знаю почему! Мне было так жарко, что я купила купальник и совершенно не беспокоилась о том, увидит ли кто-нибудь мои старые морщинистые ноги. Так хорошо мне было. Зачем, спрашивается, кому-то взбрело в голову нагревать бассейн в Аризоне?

Как-то раз открытка, которую Лиота послала подруге на Рождество, вернулась с надписью на конверте. Кто-то написал разборчивым почерком: «Скончалась» и поставил на обратный адрес жирный чернильный штемпель с оттиском «перста указующего».

Скончалась.

Вот так закончилась их дружба, длившаяся полвека.

Скончалась.

Какое холодное, бесчувственное слово. В ее воображении оно никак не вязалось с Китти, отличавшейся проницательным умом и оптимизмом. Все годы, особенно когда мама и папа Рейнхардт были живы и Лиота работала, она считала подругу Божьим даром. Они с Китти работали под началом человека мягкого нрава. Два его сына служили на Тихом океане, поэтому он приглашал на работу жен военнослужащих. Ее с Китти связывало то, что они обе были молоды, у обеих мужья воевали. Но не только это. Подруга умела дать Лиоте нужный и умный совет, выслушав ее горькие признания о неурядицах с мамой Рейнхардт.

Слезы потекли по щекам Лиоты.

Господи, как же я скучаю по Китти. У меня больше никого нет. Видимо, ее погубила эмфизема. Я всегда ей говорила, что курение вредно для всех без исключения. Она начала курить во время войны, а потом не захотела бросить, решив, что с сигаретой выглядит безумно элегантной.

Она тряхнула головой, словно пытаясь прогнать тяжелые думы. Китти не прожила в Чикаго и года, дети поместили ее в больницу для престарелых. В своих письмах оттуда подруга шутила: «Я и моя кислородная подушка обрели новую жизнь. Помнишь, как мы, бывало, после работы бродили вокруг озера Мерритт и уже к концу прогулки оживали, словно маргаритки? Теперь я могу прогуляться, да и то с превеликим трудом, от своего кресла до ванной. Единственное упражнение, которое мне все еще по силам, — это писать письма. До тех пор пока мои пальцы елозят по бумаге, записывая мою болтовню, я чувствую, что живу».

О, как же было им весело в дни их молодости, когда они вместе ходили в кинотеатр и смотрели такие фильмы, как «Вне подозрений», «Дурная слава», «Джильда». Несколько раз они ездили в Сити, в Объединенную службу организации досуга войск, и вместе с солдатами, находившимися в увольнении, заслушивались Гленном Миллером и Гарри Джеймсом, а потом всю дорогу домой заливались слезами, потому что им обеим казалось, что эта война никогда не закончится и их мужья никогда не вернутся домой.

И все же, в отличие от Лиоты, которая жила в страхе, что Бернарда могут убить, Китти шла по жизни как бесстрашный тореадор. Но жизнь нанесла-таки ей глубокую рану в тот миг, когда в ее дверь постучались солдаты и сообщили, что ее муж Джереми убит при исполнении служебного долга на острове Гвадалканал.

Китти познакомилась со своим вторым супругом, Альфредом Лундстромом, симпатичным голубоглазым моряком из Миннесоты, когда тот после полученного на южном побережье Тихого океана ранения вернулся на реабилитацию в Штаты. Они с Китти поженились практически через месяц после своего первого свидания и за несколько дней до отправки Альфреда в часть. Он вернулся с войны целым и невредимым, упаковал все вещички Китти и увез ее на северо-восток, в Миннесоту.

«Представь: городская девчонка доит коров», — писала она о себе.

Прожили они в Миннесоте довольно долго и вернулись в Калифорнию лишь после того, как Китти родила первенца.

Когда Лиота узнала об их планах, в ее сердце затеплилась надежда, что семья Китти переедет в Бей-Эриа и поселится в одном из городков, окружавших Сан-Франциско. Чем несчастней она себя ощущала, тем больше желала возвращения подруги. Долгие часы изнурительной работы, к тому же натянутые отношения со свекровью, которая налаживала и укрепляла родственные связи с ее детьми, но не с ней самой. Каждый раз, когда Лиота требовала от детей выполнения каких-нибудь обязанностей, мама Рейнхардт бесцеремонно вмешивалась и отменяла ее требование. А тут еще Бернард, в мрачных терзаниях и разладе с самим собой.

Но ее надеждам не суждено было сбыться. Ал отыскал доходный бизнес на юге страны и, как оказалось, не ошибся. Вернулся он как раз в период строительного бума и так рьяно принялся за работу, что вскоре открыл собственное дело.

— Этот человек живет, чтобы работать, — пожаловалась как-то Китти Лиоте по телефону.

Ал скончался от инфаркта в возрасте шестидесяти пяти лет.

«Я безумно тоскую по мужу, — написала Китти. — Он только-только вышел на пенсию. Мы строили планов „громадье“, мечтали, как вместе будем проводить нашу золотую пору. А он взял и ушел без меня. С мужчинами всегда так. Не могут позволить себе послоняться чуток, побездельничать, пойти окольным путем, нет обязательно по прямой и сразу на небеса».

К счастью, сыновья Китти продолжили семейный бизнес, застрахованный Алом на крупную сумму. Через несколько месяцев Китти перестала безумно тосковать, но еще долго печалилась о муже. Она могла бы совсем раскиснуть, если бы дочь не отправила ее в турпоездку в Мексику. С легкой руки дочери Китти стала заядлой путешественницей.

Лиоте нравилось, когда неунывающая подруга в письмах рассказывала ей о своих приключениях. Она читала и будто путешествовала вместе с Китти, смотрела на все ее глазами, хотя в целом мире не было, пожалуй, двух таких непохожих, как у них, судеб.

Бернард никогда не обладал особым честолюбием и не отличался прилежанием в работе. Домой он вернулся без единой царапины, но его душа и сердце были искалечены. Он уже не был тем прекрасным принцем, в которого она без памяти влюбилась и выскочила замуж в двадцать лет. Он казался уставшим от жизни стариком, который дни напролет просиживал в своем мягком кресле, закрыв глаза не для того, чтоб уснуть, а чтоб отгородиться от внешнего мира. Лиота пробовала вывести его из депрессии разными способами, но он завяз в ней глубоко, как в трясине. Потом он начал пить, чтобы заглушить душевную боль и утопить в вине всепоглощающее чувство вины. Он никогда не напивался, но принимал на грудь ровно столько, чтобы слегка захмелеть. Лишь один раз он потерял контроль над собой. И тогда на короткий миг ей удалось понять, какие мысли терзали мужа. Она как будто приблизилась к краю той ямы, в которой он пребывал, и заглянула в черную бездну. Когда он рассказал все, что с ним произошло, она почувствовала себя окруженной густым мраком. Некоторое время Бернард удерживал ее в этом мраке, но она сумела найти дорогу и освободилась от власти бездны. «О, Боже, Боже!» — воскликнула она, и Господь протянул ей Свою руку и вывел оттуда.

— Это нс твоя вина, Бернард. Не ты сотворил это зло!

— Ты не понимаешь! — с отчаянием воскликнул он. — Как ты можешь понять? Ты же не немка!

— Я понимаю не хуже тебя! Ради Бога — и ради наших детей — поднимись над прошлым!

Но он упорствовал и мысленно продолжал оставаться там, куда попал в силу жизненных обстоятельств. Он не мог подняться, выйти из тьмы и освободить свой разум. Потом он вообще перестал ее слушать.

Как только Бернард вернулся домой после войны, родители подступили к нему с расспросами.

— Тебе удалось что-нибудь разузнать? — спросил папа Рейнхардт, в то время как мама терпеливо ждала ответа сына.

— Нет, город, где проживали наши родственники, был полностью разрушен, — ответил он. — На его месте ничего не осталось. Ничего.

Он сказал это таким резким, холодным тоном, что все поняли: дверь, за которой хранились воспоминания о том, что он пережил на войне, отныне захлопнута и заперта на замок. Мама и папа никогда больше не расспрашивали его о войне.