Он принимает как подарок эту случайную искру, проскочившую между ним и запыхавшейся молодой девушкой с горящими щеками и уверенным взглядом. Короткая передышка. Несколько секунд подлинной близости, которую никто никогда не сможет ни осудить, ни подвергнуть анализу. Если вас вытолкнули на обочину, вы неизбежно начинаете желать невозможного: вы хотите, чтобы на вас обратили внимание, но не выносите, когда вас разглядывают. Когда вас оценивают, исследуют, критикуют. Вы стремитесь во всем походить на так называемых нормальных людей, но в то же время ни на минуту не забываете, что вы «не такой». Вот, скажем, Эммануэль: он очень мягкий человек и ко всем относится с открытой душой, за что его и ценят. Но иногда он спрашивает себя: что, если с его стороны это не более чем лицемерие? Словно он хочет, чтобы его считали образцовым. А вдруг в глубине души он расист? Женоненавистник? А если он ни то, ни другое, не является ли это признаком ненормальности? Иногда он сожалеет, что не способен по-настоящему ненавидеть. Потому что ненависть – это нормальное, здоровое чувство, самое большое искушение. Как иначе можно объяснить, что оно так неискоренимо? Эммануэль ни к кому не испытывает ненависти. Хотя это совсем не значит, что он готов любить весь мир, но, в общем, здесь есть о чем задуматься. Даже всякие уроды, которых сотни и которые вместе представляют серьезную силу, не вызывают у него ненависти. Ему их жаль. Или, точнее, он их игнорирует. Но ведь игнорировать кого-то – это почти то же, что презирать, а презрение – разве это не есть ненависть цивилизованного человека? Эта мысль немного ободрила Эммануэля.

Одиннадцать секунд…

Физическое напряжение, вызванное бешеным рывком к поезду, наконец отпускает Софи, и кровь свободнее бежит по венам. Она вдыхает полной грудью спертый воздух вагона. Она обожает эту особенную атмосферу метро, это чрево Парижа. В прошлом году в лицее они проходили роман Эмиля Золя «Чрево Парижа». Она была очень удивлена и даже разочарована, узнав, что местом действия романа является рынок, а не метро. Тем более что она точно знала, что самые нижние уровни Парижского коммерческого центра[6] – это как раз и есть метро.

Софи любит Париж, как сельский житель любит свои поля. Бывает, она садится в автобус – в один из тех ныне редких автобусов с открытой задней площадкой – единственно с целью покататься по улицам. По ее улицам, по ее городу. И думать при этом с восторгом: «Я родилась здесь, я живу здесь, и я прямо сейчас еду по этому городу!»

Когда ей удалось запрыгнуть в поезд в последнюю секунду, ее охватило такое чувство облегчения и одновременно радости от предстоящей встречи с Людо, что она даже не подумала взяться за поручни. Состав трогается, от резкого толчка она буквально падает на пассажира в бордовом пиджаке. На секунду она хватается за его твидовый рукав, после чего восстанавливает равновесие и берется за хромовые перила.

– Извините.

Он поворачивает к ней голову, холодно смотрит и отводит взгляд, произнося что-то недовольным тоном. Наверное, он из тех, кто ненавидит молодых. Или терпеть не может кожаные куртки. Но Софи совершенно наплевать и на этого старого ворчуна, и на то, что он любит или не любит. Ей сейчас хорошо. Может, немного жарко, но это скоро пройдет.

Десять секунд…

Жильбер не хочет иметь ничего общего с этой малолеткой, которая только что налетела на него, наступив на ногу и чуть не оторвав рукав пиджака. Хоть она и извинилась, не похоже, чтобы она была огорчена. Наверное, это их новая модная шуточка: задеть человека, а потом сказать «извините», внутренне потешаясь над ним.

Надо было ехать на машине.

Эта мысль приходит Жильберу в голову всякий раз, когда он едет туда, хотя он отлично понимает, что не в состоянии вести машину. Чересчур нервничает. И на обратном пути ему не стоит садиться за руль – слишком он будет опустошен, пресыщен. Стоп! Не нужно сейчас думать о том, что будет после, иначе он с полдороги возвратится домой. Чтобы, разумеется, тут же повернуть обратно, потому что ему необходимо попасть туда! Необходимо. В общем, можно думать обо всем, но только не о том, что будет после.

Например, о людях, которые едут рядом с ним. Об этой маленькой дурочке, или о том высоком бледном парне в желтой куртке, который только что его толкнул – да, и он тоже. Сговорились они все, что ли, против него сегодня? Можно поразмышлять о грустной женщине, что сейчас стоит позади него, на которую он обратил внимание, еще когда она вошла. Жильбер ее подробно разглядел. Брюнетка, как он любит, с легкой тенью над верхней губой. В другой раз он непременно начал бы свою любимую игру, но сейчас ему нельзя расслабляться. Он должен сохранять настрой.

Он придумал эту маленькую безобидную игру много лет назад. Суть ее в следующем: как только он замечает симпатичную женщину, он начинает пристально на нее смотреть и представлять себе, что стоит ему щелкнуть пальцами, как все вокруг замирают. И только он, Жильбер, может двигаться. Он подходит к избраннице, медленно, не спеша, предвкушая то, что сейчас произойдет. Он задирает ей юбку до талии, спускает чулки на лодыжки и разглядывает ее столько, сколько ему захочется. Мельчайшие волоски, едва заметные царапины, родинки. Он не дотрагивается до нее, нет – даже мысль об этом вызывает у него отвращение, ни разу в жизни он не был с женщиной; но он заставляет ее раздвинуть колени. Столь же внимательно он вглядывается в лицо своей жертвы, в черты, застывшие на какой-то банальной, незначительной мысли. Это противоречие его особенно возбуждает: мечтательное лицо (или строгое, так тоже бывает) у полураздетой женщины, выставленной на всеобщее обозрение. Потом Жильбер аккуратно приводит в порядок ее одежду и снова щелкает пальцами. Все оживает. А он продолжает смотреть на свою красавицу. Уже зная.

Когда он был молодым, эти воображаемые вольности доводили его до того, что он вынужден был искать какое-нибудь кафе, чтобы там, в туалете, снять напряжение. Теперь он стал спокойнее. Он даже может сохранять в памяти эти картинки; у него имеется целый воображаемый альбом с изображениями брюнеток, которые и не подозревают, что он с ними проделал.

Для сегодняшнего вечера Жильбер тоже выбрал брюнетку. Вчера он ходил на смотрины (как они говорят: в кино). Он оставил машину на большой парковке под площадью Невинных[7] и отправился пешком на улицу Сен-Дени[8]. Он прошел всю улицу от начала до конца, заглянул во все заведения с неоновыми вывесками. Везде он изучал фотографии девушек. Он потратил немало времени. Жильбер хотел найти такую, которая была бы похожа на одну из женщин его альбома. Тогда бы он смог избавиться от воспоминания, заменить этот образ новым. Он отметил пять девушек, которые подходили для его цели, но две из них как раз и были из его воображаемого альбома. Что ж, тем лучше. Пока еще не время за них браться – они до сих пор вызывают у него смущение, чувство стыда. Итак, осталось три. Ему было нелегко выбрать из них, тем более что они работали далеко друг от друга. Не меньше часа он прошагал из одного конца квартала в другой. Наконец, он отдал предпочтение одной из них, тут же пожалев о двух других, отвергнутых. Ничего, он внес их в свой лист ожидания. Как всегда, он испытал странное удовлетворение от мысли, что у него есть, так сказать, запасы. Какое-то удовлетворение хомяка.

Он долго рассматривал фотографии Ванессы. Это имя стояло на фото, хотя, должно быть, ее звали совсем по-другому, Шанталь или Мари-Клод. Хозяин лавки, малый с внешностью боксера, уже начал проявлять беспокойство. Впрочем, не особенно. Эти парни на самом деле хорошо разбираются в людях, они могут отличить нерешительного клиента от случайного прохожего, зашедшего просто поглазеть.

– Комнату, месье?

Жильбер наклонился к нему и спросил как можно тише (но ему показалось, что его голос был слышен даже на улице):