Чужой, пришлый человек сидел в лодке перед Петькой, подгребая маленьким веслом. Он правил в темноте одному ему известным путём, если на воде бывают пути. След от лодки, невидимый ночью, стягивался быстро, и вода скрывала всё.

С правого борта надвинулось что-то высокое с зубьями, как будто гребень огромной ящерицы. Лодка соприкоснулась с этой махиной, зашуршала, и Петька чуть не вскрикнул. Гребень ящерицы оказался обыкновенным забором-штакетником.

Лодка протиснулась в заполненный водой двор. Тёмная кромка воды рассекала окна первого этажа пополам. Двухэтажные дома в посёлке были редкостью и принадлежали богатым. Окна второго этажа чернели отражённым в стёклах небом и водой, пустотой покинутого дома.

Сердце клокотало у Петьки в горле и в ушах, словно разорвалось уже от страха и любопытства и залило мальчика своим тикающим содержимым от пяток до затылка.

— Чего окаменел? Дай лом! Живо!

Петька вздрогнул и стал шарить по дну лодки. Подвернувшийся под руку лом показался холодным ужом.

Рамы, хоть и не были под водой, разбухли, дерево стало рыхлым и неподатливым. Из-под лома вылетали мокрые волокна, и некоторые из них шмякнули Петьку по щекам и по лбу. Звякнуло стекло, бесшумно скользнуло вниз в воду. С всхлипом распахнулись рамы.

Стоя в лодке, Петька едва мог заглянуть в открытое окно. Он посмотрел в темноту, коснулся пальцами влажного подоконника и отчётливо понял: ещё один шаг — его подсадят две крепкие руки и пути назад уже не будет.

Но темнота за этим одним шагом манила, протягивала мягкие серые ладони, щекотала Петькино любопытство паутинными пальцами, прохладой и пустотой комнат чужого дома.

И почему так заманчивы тайны чужих домов? Наверное, так же, как тайны человеческих мыслей и душ. Если и попытаешься заглянуть в чужое окно, в лучшем случае шторы задёрнут, в худшем — помоями обольют. Так и с человеком. Хлопает ресницами, а в душу через блестящую оболочку глаз, синих, серых, чёрных, зелёных, не заглянешь, как ни старайся. Разве что своё отражение увидишь в чужих глазах.

Петька не успел опомниться, как оказался сидящим верхом на подоконнике, а затем и стоящим в комнате на половике, влажном от сырости. На ватных ногах он сделал несколько шажков внутрь комнаты.

— Руку дай! — разгневанно зашипели снаружи.

Петька упёрся ногами в стенку под окном и помог взобраться напарнику. И тут же получил от него звонкую затрещину.

— Ай, Колька, ты что?!

— Быстрей соображай, — гаркнул напарник.

— Не имеешь права драться. Вот возьму и заложу тебя.

— Тогда и твой отец обо всём узнает. Интересно, что он с тобой сделает?

Петька закусил губу и смолчал.

Николай прикрыл ладонью фонарик и быстро огляделся. Велел:

— Оставайся тут, — и ушел в глубь дома.

Влага, пропитавшая дом, скрадывала шаги, и Петьке казалось, что он совсем один и в комнате, и во всём доме.

В углу что-то белело. Петька поднял с пола шарик для игры в настольный теннис. Единственный в посёлке стол для пинг-понга был у Юрки Кречетова. Ему отец из города привёз.

Петька понял, что это Юркин дом. Наверное, Юркина комната, раз здесь отыскался белый шарик. И Петька сейчас может делать тут всё, что захочет. Перевернуть всё вверх дном, взять любую вещь, и никто об этом не узнает. Вернувшись в разгромленный дом, Юрка со своими родителями скажет, что тут хозяйничали мародёры.

Петька ещё раз оглянулся и ничего не стал в комнате трогать. Он несколько раз прошептал:

— Мародёры, мародёры… — осознавая это слово, примеряя на себя.

Свет прожектора внезапно шмыгнул по стене комнаты, рассёк Петьку пополам на свет и тень. Свет застал его с выпученными от страха глазами и раскрытым ртом. Петька бы и закричал, но онемел от испуга, только засипел.

— Быстро! — Николай толкнул его в спину. — Да что ты как столб?! Они ещё далеко. Это только их прожектор.

Николай змеёй сполз по стене в лодку. Петька заторможенными от страха движениями передал ему увесистые тюки и вылез из окна, подхваченный крепкими руками Николая.

«Всё. Больше никогда!» — твердил Петька, трясясь мелкой дрожью, скрючившись на дне лодки между тюками с ворованным. Шарик от пинг-понга лежал в кармане и своим круглым боком отдавил Петьке бедро.

Их резиновая лодка бесконечно скользила вдоль заборов по бывшим улицам, надолго затаиваясь в тупиках и переулках затонувшего Нижнего посёлка, ничуть не приближаясь к Петькиному дому в Верхнем посёлке.

Верхний посёлок, сухой, тёплый, освещённый, виднелся издалека маячками фонарей, как будто в поднебесье. Петька глядел на него из преисподней, прощаясь с прошлой тихой детской жизнью, с легкомысленными проделками, с мамиными пирожками и блинчиками, с маминым красным кружевным передником, в который было выплакано много слёз, в котором было уютно, спокойно и безопасно.

— Хватит скулить! — зашипел на него Николай. — Твой скулёж за километр слышно.

Петька притих и даже задремал в темноте, обессиленный страхом и неизвестностью. Проснулся от резкого толчка. Вскочил на ноги, готовый поднять руки и идти сдаваться. Но сквозь слёзы, вмиг застившие глаза, он всё же углядел родной берег и трухлявые деревянные ступени наверх, в то самое поднебесье, которое казалось недосягаемым, далёким, несбыточным.

— Помоги, — Николай закинул Петьке на спину один из тюков.

Окрылённый чудесным избавлением от патруля преследователей, Петька легко взлетел на склон с увесистым тюком. Страхи, обуявшие его там, внизу, в затопленном Нижнем посёлке, представились теперь неправдоподобными, сновидением или однажды увиденным фантастическим фильмом с привкусом ужаса.

«Всё, больше никогда», — счастливо бормотал Петька, протискиваясь в щель между штакетником и лодочным сараем.

Дома все окна сонно темнели. Время было что-то около трёх часов ночи. Петька ещё во дворе снял ботинки и влез через окно на террасу. За дверью был узкий коридор, в который выходили двери комнат. В коридоре мальчик наткнулся на отца.

— Ты что тут, почему в одежде? Куда собрался? Опять с мальчишками что-то затеял? Ну-ка марш в постель! Завтра поговорим.

Петька получил твёрдой отцовской ладонью по заду и с этим ускорением влетел в свою комнату, радуясь, что легко отделался.

Петька разгладил край голубого атласного одеяла у себя на груди. Солнце уже облизало жарким языком всю комнату, и одеяло стало привычно и ненавистно душным. Всё ночное под огнём утреннего солнца сгорело, растворилось в дымке паркого весеннего марева.

И вдруг Петька услышал лёгкий звонкий стук о деревянные половицы. Белый шарик выскользнул из кармана Петькиных штанов, висевших на стуле. Шарик — доказательство ночного преступления — простучал, попадая в такт с Петькиным лихорадочным сердцебиением, и остановился около ножки стола.

Петька выпрыгнул из кровати, накрыл улику ладонями и огляделся. Куда его спрятать так, чтобы никто никогда его не нашел? Но и выбросить его Петька не решился бы. Куда? В компостной куче во дворе шарик не растворится, и отец найдёт, когда будет разносить компост по грядкам. А сухой мусор тоже отец вывозит с участка на поселковую помойку. Сжечь?!

Шарик в ладони нагрелся и был как живой. Петька разжал пальцы и посмотрел на свою добычу. Шарик оказался не совсем белым, а чуть желтоватым с чёрным штампиком на круглом боку. Буквы на штампике были неразборчивыми, и оттого загадочные, расплывчатые буквы напоминали звериную мордочку. Как её можно сжечь? Да и такого шарика, звонкого, прыгучего, у Петьки никогда не было и вряд ли будет. Зачем покупать шарик для пинг-понга, если нет самого пинг-понга?

В течение дня Петька раз десять перепрятывал его, пока не потерял. Лихорадочно искал полчаса, а обнаружил у себя под подушкой. Он трясся от мысли, что его разоблачат. Петька делал суетливо-весёлое лицо. Он думал, что ведёт себя непринуждённо, и очень удивлялся, когда мать снова и снова спрашивала:

— Нет, ты всё-таки признайся, что ты спроворил?