Так, в 1890 году германский химик Хейман, сплавляя сравнительно дешевые реактивы, искусственно изготовил драгоценный синий краситель индиго.

Спустя год голландец Каммерлинг-Оннес получил жидкий воздух в таких количествах, что можно было заставить его плескаться, как воду. Еще через год немец Мюнстер вычислил, что в каждой тонне обычной морской воды содержится около 5 миллиграммов золота. В 1893 году французский химик Муассан заявил, что из простого чугуна ему удалось получить алмазы. Через два года немец Рентген открыл таинственные Х-лучи: не отличаясь по природе своей от обычного света, они свободно пронизывали многие непрозрачные тела, позволяли увидеть содержимое запертых чемоданов и шкафов. В 1898 году англичанин Стерн получил искусственный шелк из бросовой древесины. А еще через два года французские химики Виктор и Вернье демонстрируют драгоценные рубины и сапфиры, изготовленные в лаборатории из глины и окиси хрома...

Удивительно ли, что читающая публика, ошеломленная блестящими открытиями, без особого внутреннего протеста восприняла и сообщение о синдикате «Аргентаурум»? Особенно если учесть то искусство, с которым эта сообщения были составлены.

* * *

«Почтение к науке так велико, — говорил на одной из своих лекций в 1871 году знаменитый английский физик Максвелл, — что даже самые абсурдные мнения получают распространение, если только они выражены языком, вызывающим в памяти какие-нибудь хорошо известные научные фразы». Эмменс, видимо, приложил немало усилий к тому, чтобы все сообщения об аргентауруме вызывали бы в памяти как можно больше научных фраз. Да и с точки зрения внешнего антуража все было обставлено весьма солидно, все должно было внушить доверие к синдикату.

Прежде всего доверие должно было внушать само имя доктора Эмменса — известного нью-йоркского химика, члена Американского химического общества, Американского института горных инженеров и Международного общества электриков. Имя Эмменса было известно и в изобретательских кругах Североамериканских Соединенных Штатов: автор многих научных работ, он был изобретателем метода обработки сернисто-цинковых руд и эмменсита — взрывчатого вещества, принятого американским правительством для обороны побережья.

Затем Эмменс позаботился, чтобы его имя в связи с аргентаурумом было окружено именами самых знаменитых в те годы американских ученых и изобретателей. Так, во всех публикациях подчеркивалось: аргентаурум появился не вдруг. Он закономерное завершение работ Кэри Ли по получению коллоидального серебра; попыток Эдисона и Теслы получить золото путем облучения серебра Х-лучами, испускаемыми рентгеновской трубкой с золотыми электродами; опытов балтиморского профессора Ира-Ремсена, пытавшегося построить аппарат для «молекулярных превращений одних металлов в другие». Но самым веским доказательством, которое Эмменс пустил в ход осенью 1897 года, было сообщение о том, что пробирная палата Соединенных Штатов начала покупать золото, произведенное синдикатом из серебра...

Это сообщение вызвало в печати настоящий ажиотаж. Но в то время как газеты неистовствовали, научные журналы не уделяли Эмменсу особого внимания. Для них ссылки доктора на громкие имена, на пробирную палату и т. д. ничего не значили до тех пор, пока он окутывал таинственностью научную суть дела. И вот тогда-то Эмменс и обратился с письмом к нескольким авторитетным в тэ годы ученым.

«Работа, производимая в лаборатории «Аргентаурум», — писал он известному английскому физику Круксу, — не преследует научные цели... мы не стремились приобресть учеников и верящих; дух научного товарищества, заставляющий меня отвечать на вопросы моих собратов, однако, не дает еще мне права моими сообщениями вредить прямым интересам, вверенным мне синдикатом». Отказываясь, таким образом, дать исчерпывающую информацию, Эмменс тем не менее описал Круксу процедуру получения золота. «Если вам угодно испытать соединенное действие сжимания и очень низкой температуры, вы легко получите немного золота... Возьмите мексиканский доллар, поместите его в прибор, препятствующий его расширению, и продолжительно действуйте быстрыми и сильными ударами, но так, чтобы при этих ударах не могло происходить повышения температуры, даже моментального. Ведите операцию долго, и после некоторого времени вы найдете более чем простые следы золота».

Правда, сразу же вслед за этими словами Эмменс спешит заметить, что у других исследователей может ничего не получиться: «Существует много видоизменений серебра в отношении к частичному его равновесию». Решив, что этой бессмысленной фразы недостаточно для полного затемнения дела, он в полном противоречии со всем, что писал ранее, вдруг заявляет: «Я не могу утверждать, что металл, полученный при моих опытах... есть золото: мне приятно считать его золотом, но я не заставляю ни вас, ни кого другого следовать за мною в этом отношении». И тут же, спохватившись, что он зашел слишком далеко, Эмменс уверяет: «Для членов синдиката «Аргентаурум» всего важнее было узнать, что за полученный металл уплачено испытательною лабораториею Соединенных Штатов по такой же цене, как за золото. Вопрос решился, когда получилась уплата за три слитка: в 7,04; 9, 61 и 10,96 унций, а именно 95,05; 120,10 и 146,61 доллара».

Такие неуклюжие объяснения, естественно, не могли содействовать росту доверия со стороны ученых к синдикату, и тогда Эмменс качал писать письма, статьи и брошюры, в которых он выступал как теоретик...

«Я полагаю, что в обыкновенном серебре содержится группировка частиц, имеющих различную степень устойчивости. Некоторые группы способны к дезагрегации и к образованию особого, очень непрочного вещества — аргентаурума. Под малейшими влияниями они или вновь переходят в серебро, или приближаются к золоту... Точного изучения физических и химических свойств полученного вещества я еще не успел выполнить, но уже считаю себя вправе придать получаемому этим путем металлу название аргентаурум».

Эти рассуждения вызвали некоторый отклик в научных кругах. Об эмменсовском аргентауруме заговорили как о подтверждении теории единства материи. По-видимому, эти разговоры навели Эмменса на мысль подкрепить свои построения авторитетом Дмитрия Ивановича Менделеева, так как один из журналов тех лет писал: «Профессор Менделеев создал учение о периодичности элементов, выходя из этих соображений, можно предвидеть существование простых, еще неизвестных тел, и на этом основании Менделеев утверждал, что существует тело, которое действительно впоследствии было открыто... оно названо галлием. Доктор Эмменс — сторонник этого закона периодичности, и, по его мнению, его аргентаурум займет пустое место между серебром и золотом в таблице, составленной по этому закону». По всей вероятности, именно эти ссылки на периодический закон переполнили чашу терпения Менделеева и заставили его взяться за перо...

С тех пор как осенью 1886 года Крукс прочитал в Бирмингаме свою знаменитую лекцию «О происхождении химических элементов», затихшие было споры о единстве материи вспыхнули с новой силой. Начало этим спорам положил лондонский врач Праут, любительски занимавшийся химией. В 1815 и 1816 годах он опубликовал две статьи, в которых утверждал, что атомные веса элементов должны быть в точности кратны атомному весу водорода; что никаких дробных значений атомного веса быть не может, и, если они есть, значит, измерения сделаны недостаточно точно; что, наконец, должен существовать «протил» — единая первичная материя, из которой состоит все сущее. Идеи Праута разделили химиков на два лагеря. Одни поддерживали идею о единстве материи, другие отрицали ее. Наконец, в 1860-х годах бельгийский химик Стае ставит серию кропотливейших измерений, долженствующих прямым опытным путем установить: существуют или нет дробные атомные веса? Табличка сотни раз перепроверенных цифр, составленная Стасом, оказалась многозначительной для химиков того времени: атомные веса большинства элементов были дробными...

До появления работ Стаса Менделеев был склонен думать, что в гипотезе Праута что-то есть. Но как естествоиспытатель, привыкший снова и снова пересматривать свои умозрительные соображения, каждый раз приводить их в соответствие с опытными данными, он сразу оценил достоверность таблички Стаса. И, положив в основу своей великой периодической системы представление о множественности химических элементов, вытекающее из работ бельгийца, построив на базе этой системы свои блистательные предсказания, Дмитрий Иванович, естественно, не считал нужным ни с того ни с сего отказываться от столь плодотворной идеи ради еще ничем не прославившегося утверждения о единстве материи.