— Хорошо, хорошо, — поморщился инспектор и в раздражении сделал несколько шагов по классу.

— Скажи-ка, братец, — вдруг ласково обратился он к одному из учеников — пожилому рабочему со впалыми щеками, покрытыми густой щетиной.

Тот встал.

Очевидно, инспектор понял, что одной лишь строгостью ничего не добьешься, и решил подладиться к рабочим.

— У вас кроме уроков, кажется, вечером еще имеют место лекции по географии? — спросил он и постарался даже улыбнуться. — В прошедший четверг оная была?

— Так точно! — отрапортовал ученик.

— А скажи, братец, — продолжал инспектор, но вдруг, втянув носом воздух, поморщился. — Что это? Запах…

В классе заулыбались. Ученик, с которым беседовал чиновник, много лет работал на табачной фабрике и весь пропитался смесью крепких табачных ароматов.

— Табак, господин инспектор, — виновато доложил он. — Видать, когда помру, из гроба и то табачищем будет разить. А лекция была. И с волшебным фонарем! Очень замечательная лекция! Про Швецию. Как там корабли ладят, да климат какой, да про ихний главный город Стокгольм…

Табачник незаметно подмигнул товарищам.

«Не волнуйтесь, мол. Не маленький. Надежда Константиновна рассказывала, как голодают безработные в Швеции, как гибнут на промыслах рыбаки, но я-то об этом ни-ни».

— А вот поясни мне, любезный, — перебил инспектор. — Я тоже хотел эту лекцию посетить. Из чистой любознательности. Пришел, а дверь в школу закрыта… — Чиновник развел руками. — Так и повернул ни с чем…

— Что вы, господин инспектор! — воскликнул табачник. — Дверь была настежь! Только не парадный, а черный ход. На парадном прихожую мыли. Вот, чтобы, значится, грязи не натаскать… А нам и черный — ништо…

Крупская в течение всего этого разговора молча стояла у доски.

«Хорошо, что мы догадались парадное запереть, — обрадовалась она. — А насчет мытья полов — хитро он придумал. Молодец!»

Инспектор раздраженно махнул рукой и, прощаясь, сухо кивнул головой учительнице.

Крупская тоже слегка наклонила голову. Ученики встали.

Бабушкин вскочил и, словно нечаянно, так оглушительно громыхнул крышкой парты, что инспектор вздрогнул и обернулся, будто сзади раздался выстрел.

Его дряблые щеки тряслись, шея побагровела, рот был широко раскрыт. Казалось, он сейчас гневно закричит, затопает ногами.

Но, бросив грозный взгляд на Бабушкина, он ничего не сказал, лишь пожевал толстыми губами.

Когда дверь за инспектором захлопнулась и в коридоре замер звук его шагов, Надежда Константиновна постучала мелом по доске, успокаивая возбужденных учеников. Она выждала, пока в классе установилась тишина, и с улыбкой сказала:

— Ну что ж, продолжим урок географии…

В воскресной школе появился новый ученик: старший мастер фабрики Максвеля — Шульц. Низенький, худенький, с торчащими длинными рыжими усами, он напоминал таракана. Маленькие красноватые глазки Шульца под редкими, словно выщипанными ресницами все время беспокойно бегали.

Рабочие с фабрики Максвеля рассказывали, что Шульц совсем замучил их штрафами.

Щупленький немец сразу не понравился Бабушкину:

«Что ему здесь надо? Неужто пришел учить арифметику?»

Однажды на уроке русского языка Лидия Михайловна предложила ученикам написать сочинение.

— Расскажите подробно о своей жизни. Пишите только правду, — сказала она.

Ивану Бабушкину и его товарищам — токарям, ткачам, печатникам — нравилась эта учительница. Одевалась она скромно, говорила толково и понятно. А самое главное — в ней, как и в двух других молодых учительницах — Надежде Константиновне Крупской и Зинаиде Павловне Невзоровой — рабочие чувствовали своих, близких людей, друзей.

Бабушкин, придя домой, полночи просидел над тетрадкой. Разбрызгивая чернила, он взволнованно описывал, как бесконечными штрафами по всякому поводу грабят рабочих на Семянниковском заводе, как заставляют стоять у станка по четырнадцать, шестнадцать и восемнадцать часов в сутки, обсчитывают при расчетах, принуждают покупать все продукты только в заводской лавке, а там дерут втридорога и торгуют гнильем…

На следующем занятии Лидия Михайловна собрала сочинения. Пока ученики, склонившись над партами, делали грамматические упражнения, Лидия Михайловна бегло просмотрела несколько сочинений и одобрительно кивнула головой. Рабочие писали о своей тяжелой жизни, о беспросветном труде, о притеснениях.

Лидия Михайловна раскрыла следующую тетрадь и вдруг удивленно подняла брови.

— Послушайте, что пишет один из вас.

Ученики оторвали глаза от тетрадок.

— «Наши фабричные живут хорошо, — читала Лидия Михайловна. — Начальство заботится о рабочих, предоставляет им кредит в фабричной лавке…»

Ученики возмущенно переглянулись.

— Какой холуй это писал? — воскликнул Бабушкин.

— Это сочинение Шульца, — ответила Лидия Михайловна. — Нате, Шульц, ваше творение. Я просила писать правду, а вы…

Шульц боком подошел к столу, взял тетрадку и, не глядя на учительницу, быстро вернулся на место.

— Хозяйский подлипала!

— Продажная шкура! — шептали ученики.

После звонка Лидия Михайловна сложила все сочинения стопочкой, аккуратно связала тесемкой и, уходя из школы, взяла с собой.

«Домой повезла. Проверять», — подумал Бабушкин.

Но он не угадал.

Лидия Михайловна понесла сочинения не домой.

Проехав на конке в другой конец города, она быстро зашагала по узенькому, короткому Казачьему переулку. Украдкой оглянувшись по сторонам — не следит ли кто? — поднялась по лестнице и дала два коротких, отрывистых звонка.

Дверь тотчас отворилась.

— Мне к адвокату Ульянову… Насчет иска по векселю, — громко сказала Лидия Михайловна.

Хотя на лестнице, кажется, никого нет, но осторожность не мешает. Если где-нибудь торчит всеслышащее ухо шпика, — пусть знает, зачем она пришла.

— Пожалуйста!

Лидию Михайловну провели в маленькую невзрачную комнату. У стола сидел сам адвокат — невысокий, молодой, с рыжеватой бородкой. Он встал, приветливо шагнул навстречу учительнице и спросил:

— Принесли?

— Принесла, Владимир Ильич, принесла, — ответила учительница. — Вот! — И она положила на стул стопку тетрадей.

— Очень хорошо, великолепно! — радостно потирая руки, быстро сказал Ильич. — Вы и не представляете, Лидия Михайловна, сколько ценнейшего материала для новой статьи дадут мне эти сочинения рабочих. Благодарю вас, от души благодарю…

…Постепенно Бабушкин подружился с учительницами. Он видел, Надежда Константиновна на уроках пристально присматривается к нему. Однажды она даже пригласила его и еще нескольких наиболее смышленых, решительных учеников к себе домой.

— Давайте сами поставим спектакль, — предложила учительница.

В воскресенье, в полдень, рабочие пришли к Надежде Константиновне.

— Будем ставить пьесу Фонвизина «Недоросль», — объявила она и раздала им переписанные от руки роли Стародума, Милона, Правдина.

Однако изучали роли всего минут двадцать, а потом Надежда Константиновна и Лидия Михайловна пригласили гостей за стол. За чаем завязалась беседа о заводских порядках, о притеснениях, о том, как живут и борются за свои права рабочие в Англии, Германии.

С тех пор не раз и не два побывал Бабушкин с друзьями на квартире учительницы. И каждый раз сперва очень быстро читали роли, а потом долго беседовали.

Как-то Иван Бабушкин, уходя от Крупской и выслушав ее приглашение прийти снова в следующее воскресенье, смущенно, но решительно сказал:

— Вот что, Надежда Константиновна… Мы с приятелями решили… Приходить мы, конечно, будем. С превеликой радостью. Но эти чаи да закуски вы кончайте. А то мы вас вконец разорим.

Он оглядел скромную комнатку учительницы: ситцевые занавески на окнах, простая железная кровать, этажерка с книгами, облупленный низенький шкаф…