Голова у него кружилась, веки набрякли.

На улицах уже зажигали фонари. Пошел снег, стало теплее. До Апраксина двора Ваня еле дотащился.

С трудом переставляя ноги, прошел за прилавок.

Отдохнуть было некогда.

— Запакуй-ка пряники, Ванюшка! — ласково, как он всегда обращался к мальчику при покупателях, крикнул купец.

Он хитро подмигнул своим здоровым глазом, передавая Ване в задний полутемный угол лавки уже свешанные медовые пряники.

Мальчик насупился. Он отлично знал, чего добивается хозяин. Дородная барыня в пуховой шали стояла перед прилавком, и купец на все лады расхваливал ей индийский чай. А тем временем Ваня, заворачивая пряники, должен был незаметно отложить несколько штук обратно в мешок.

Но Ваня не сделал этого.

«Опять будет вздрючка», — тоскливо вздохнул он, передавая барыне кулек.

Купец, все видя своими маленькими глазками, послал его в кладовку. Сам спустился вслед за мальчиком и плотно прикрыл за собой обе двери, чтобы покупателям ничего не было слышно.

— Опять мой хозяйский указ забыл?

— Да вы же сами твердили: не воруй! — ответил Ваня.

— Дурак! Деревенщина! — тыча его короткой жилистой рукой в грудь, наставительно учил купец. — У кого не воруй? У меня! А про других — уговору не было. Понял?

Ваня угрюмо молчал.

— Понял, щенок? — взвизгнул купец, Ваня по-прежнему молчал, исподлобья глядя на хозяина.

— Понял? — снова крикнул купец и, подпрыгнув как петух, наотмашь хлестнул мальчика кулаком по уху.

Ваня упал, но тут же вскочил. Красный, взлохмаченный, широко расставив ноги, сверкая глазами, стоял он перед хозяином.

Всегда покорный, он вдруг почувствовал такую обиду, такую злобу… Не помня себя, неожиданно вцепился зубами в руку хозяина. Купец ахнул.

Отскочив в сторону, тряся рукой, он заорал:

— Ишь пес! Кусаться?!

И с размаху ударил Ваню ногой. Тот упал.

Купец, тяжело дыша, поднялся в лавку.

«Прогоню стервеца, — подумал он. — Немедля!»

Но надвигалось рождество, покупателей все прибавлялось, и, чуть поостыв, хозяин сообразил, что сейчас обойтись без мальчика трудно.

«Повременю недельку, — решил он и покачал головой. — Ну и звереныш! Был тише воды, ниже травы, а гляди-ко — тоже клыки щерит…»

…Прошло с четверть часа. Приказчик и купец суетились за прилавком. Ваня все еще не показывался.

«Заснул, что ль? — рассердился хозяин. — Видать, мало я ему всыпал…»

Быстро пройдя темную каморку, он шагнул в кладовку. Ваня лежал на полу возле ящика, из которого рассыпались свечи.

— Вставай, сопляк! — пнул Ваню ногой купец.

Мальчик лежал не двигаясь.

Купец наклонился к нему и тут только понял — мальчишка без сознания. Глаза Вани были закрыты. По рассеченной щеке — он ударился об угол ящика — текла тоненькая струйка крови.

«Этого еще не хватало, — сердито и испуганно подумал купец. — Чего доброго, околеет тут, в лавке. Возись тогда. Полиции взятки давай, да и среди покупателей разговорчики пойдут… Спроважу-ка я его лучше в больницу. От греха подале…»

Был уже вечер. Купец быстро закрыл лавку и послал приказчика за лошадью. Высокий, с торчащими в стороны огромными красными ушами, приказчик украдкой вынес Ваню с заднего хода, уложил в обшарпанные сани, на которых обычно перевозили бочки и ящики с товарами, и накрыл двумя старыми мешками из-под муки.

Мальчик очнулся, когда сани остановились у больницы. Его взяли под руки и повели.

Ваня шел с закрытыми глазами по ступенькам и длинным коридорам. Он чувствовал — силы понемногу возвращаются к нему.

— Сам пойду! — сказал он провожающим и выскользнул из их рук.

Открыв глаза, мальчик сделал несколько нетвердых шагов, вертя головой во все стороны. Странно! Вокруг кромешная темь. Даже идущего рядом человека Ваня не видел и только по голосу и шуршанию платья догадывался, что это старушка.

«Ночь, что ли? Но почему лампы не горят?» — подумал Ваня.

Неожиданно он ткнулся лицом в стену, оцарапав лоб.

— Батюшки, да он слепой! — раздался рядом старушечий голос.

— Я не слепой! — яростно выкрикнул Ваня, ощутив вдруг неимоверный страх. — Не слепой! — чуть не плача повторил он. — Но я почему-то нисколь не вижу! Нисколь! Совсем нисколечки…

Мальчик все шире открывал глаза, стараясь разглядеть в густой мгле хоть маленькое светлое пятнышко. Но по-прежнему плотный мрак окутывал его.

Ваню уложили на койку, и вскоре он заснул. Спал долго и проснулся от громкого мужского голоса.

— Ну-ка, Иван Бабушкин, посмотри на меня!

Эти слова, вероятно, принадлежали доктору. Наверно, доктор был высоким, здоровенным. Говорил он бодро, раскатисто.

Но Ваня, открыв глаза, никого не увидел.

Его снова охватил ужас.

— Поверните мальчонку к окну. Может, хоть солнце увидит, — тихо сказал доктор.

Мягкие женские руки приподняли Ваню и повернули его голову, но он опять ничего не увидел. Перед глазами была глухая черная стена, как в погребе у купца.

Ваню снова уложили.

Вскоре женский голос сказал:

— А ну, мужичок, давай похлебаем!

Ваня приподнялся и неуверенно протянул руку, пытаясь нащупать ложку.

— Не тормошись, — сказала женщина.

И вдруг мальчик почувствовал, что к его губам поднесли горячую ложку.

Было неловко и стыдно — как младенца, кормят с ложечки, но Ваня открыл рот и проглотил суп.

Потом съел пшенную кашу.

Лег. Натянув одеяло поверх головы, тихонько проплакал весь день и незаметно для себя заснул.

Утром он открыл глаза. Вокруг по-прежнему была темнота. Однако Ваня больше не плакал. Целый день молча лежал на койке.

Лежать было приятно. Ваня рукой ощупал тюфяк.

«Ишь ты, мягкий! Как у купчихи!» — подумал он, хотя купчиха спала на легком пышном пуховике, а тюфяк под Ваней был из грубой мешковины и набит сеном.

«А хорошо тут, — подумал мальчик. — Сущий рай! Теплынь, как в избе на печке. И тихо-тихо. Никто не забранит. И уж, конечно дело, не отволтузит».

Но особенно нравилось Ване, что в больнице можно спать и спать, хоть целый день, отоспаться за все четыре года службы у купца.

Кормили в больнице плохо: утром кружка чая с хлебом, в обед — жидкий суп и каша, вечером — снова чай. Но Ване казалось, что пища очень хорошая. Никогда еще мальчик так плотно и вкусно не ел.

Больница Императорского общества призрения неимущих была запущена и вся тесно заставлена койками. Но ослепший мальчик не видел ни тараканов, ни рваных простынь, ни облупившейся краски на стенах.

Каждые три — четыре дня к его постели подходил доктор.

— Ну, Иван, сын Васильев, видишь меня? — весело спрашивал он.

Ваня печально качал головой.

— Еще лучше, что не видишь! — раскатисто смеялся доктор. — Глядеть не на что! Рожа толстая, а на носу бородавка.

Осматривал Ваню и спрашивал:

— Лоток, говоришь, на голове таскал? Ящики с мылом? Бочонки селедок? Эх, и зверюга твой купчина!

— А почему я ослеп? — спрашивал мальчик.

— Лоток да бочонки на мозг давили, — сердито объяснял доктор.

По воскресеньям Ваню навещала мать. Она неслышно садилась на табурет у кровати, брала Ванину руку и, держа ее, все время плакала. Потом так же неслышно уходила.

Почти полтора месяца пролежал Ваня на койке.

Сколько он передумал за эти долгие дни и ночи! Сколько снов перевидел! Работая у купца, Ваня так изматывался, что едва ляжет — сразу словно провалится в глубокий омут. Никаких снов. А тут, в больнице, мальчик отдохнул, и, может быть, потому, что был слепой и наяву ничего не видел, ночью в его памяти теснились знакомые лица, улицы, деревня…

Чаще всего ему снилась соль. Целые горы соли — белые, блестящие. И под ногами соль хрустит, и на зубах солоно.

Мальчик метался в кровати и что-то бормотал: разговаривал с отцом-солеваром. Хотя уже девять лет минуло со смерти отца, все еще не мог Ваня спокойно глядеть на соль. Чудилось: соль эта отцовским потом и кровью пропитана.

Все детство, до пяти лет, мальчик провел на солеварне Леденгского казенного завода. По всей Руси леденгская соль славилась.