— Прошу извинения, — бархатистым голосом проговорил Семен Семенович, — но вот мы… я и Лия Ревазовна, приехали, чтоб повидать Нину…

Виктор тут же из проходной позвонил в мастерскую, предупредил, что его не будет час, а то и больше, и повел профессора с женой к больнице.

Они ему понравились сразу. Тревожно, с искренним беспокойством расспрашивали они Виктора о случившемся. Осведомились, хороши ли в больнице врачи, не надо ли привезти опытных консультантов. Когда он отвечал, то у Семена Семеновича дрожали губы, а Лия Ревазовна даже всплакнула.

— Какой же сволочизм! — неожиданно зло воскликнул Семен Семенович. — В наше-то время… Такую умницу…

И у Виктора самого чуть не навернулись слезы от того, с какой болью произнес это Семен Семенович, будто Нина была его дочь или близкая родственница.

Виктор довел их до больницы, сказал, что он уж ныне побывал там и его больше не пустят, а они без церемоний пусть направляются к главному врачу, он человек хороший, легко их поймет, и тут же предупредил, что будет ждать на скамье под липой. Он проследил, как Семен Семенович, придерживая под руку жену, направился к подъезду, как открыл перед ней дверь, пропуская вперед. Было в этих людях нечто старомодное и милое сердцу Виктора, и он подумал: наверное, они всегда вот так живут, уважительно относясь друг к другу, а это нынче редкость.

Чем дольше он ждал, тем почему-то его сильнее охватывало волнение. Втемяшилось, что врачи скажут Семену Семеновичу больше, чем сказали ему, профессор с профессором найдут доверительный язык… Конечно, перед Семеном Семеновичем не будут таиться, ведь Нина его аспирантка, и он точно должен знать — вернется ли она к делу, которое ведет, или ей грозит инвалидность… Она вернется, вернется, стал он уверять себя. Хотела того Нина или нет, но она утвердила в нем веру в себя, которая до встречи с ней была зыбкой, расплывчатой, несмотря на то что все вокруг считали его мастером. Но вера в себя это не только мастерство, а и убежденность, что ты кому-то очень нужен, что другой тоже не сможет без тебя. А без Нины… Вернется одиночество, и вряд ли он сумеет совладать с собой. «Это конец», — подумал он… Но ведь, черт возьми, и от него что-то зависит, чтобы конец не наступил, и если в нем все собралось в единый узел и он может действовать, то и должен это делать. Ах как жаль, не предупредил Семена Семеновича, чтобы тот всячески внушал Нине надежду! Ну, пусть она защитится осенью, это ведь не так уж важно. Пусть даже и не защитится, но она ученица Семена Семеновича и должна вести его дело дальше… Впрочем, такой человек, как этот профессор, наверняка сам додумается.

Так он сидел, погруженный в свои мысли, когда его робко окликнули, дохнуло слабым запахом бензина. Виктор вскинул голову — перед ним стоял Поздняк в новенькой синей робе, бритый, причесанный, и глаза его были светлы, как у младенца. Виктор усмехнулся: или снова взяли на работу, или приласкала какая-то женщина. Он достал из куртки сигареты «Космос», щелкнул зажигалкой, сказал:

— Я, Витяша, посижу с тобой.

— Садись. — Но тут же по глазам Поздняка увидел, тот хочет что-то сказать ему, да мнется… — Слушай, мастер, — сказал Виктор, — ты что за душой держишь?

— Да вот, понимаешь, Витяша, — проговорил он, затягиваясь так, что его желтоватые щеки провалились, а кожа на скулах натянулась. — Это, того… понимаешь, дела какие… Это я твою женщину на асфальте нашел…

— Как нашел?

— Да шел по ночному времени от одной, вижу, человек по асфальту ползет… Пригляделся. Кровищи на ней. Вижу — твоя… Ну, понимаешь, я ее на загорбок — и понес. Она стонет… Да что делать — несу. Может, и не донес бы, да черти помогли.

— Какие еще черти?

Поздняк хлюпнул носом, сказал уныло:

— Да какие? Обыкновенные. Их трое у меня. — Поздняк неторопливо огляделся, вздохнул. — Да они ничего, народ приличный, только без одежды ходят.

— Куда ходят?

— Да за мной, Витяша. Два мужика и одна баба. Так-то у них все шерстью укрыто, только у бабы сиськи видны, правда маленькие. Я пощупать хотел — не далась. Ну да бог с ней. Они вообще со мной не очень говорят. Это я им больше про всякое рассказываю, просвещаю.

Нет, от Поздняка не пахло, он был трезв, и Виктор понял: если он сейчас усмехнется или сделает еще нечто подобное, то Поздняк просто встанет и уйдет, обидевшись.

— И давно они за тобой ходят? — серьезно спросил Виктор.

Поздняк поднял к нему младенческий взгляд, ответил:

— Да уж года два… Однако не каждый день. В общем, днем и не ходят. Правда, иногда зимой идут, слышу, снег за спиной хрустит. Но днем все же их не видать. А ночью они меня всегда дожидаются. Ну, а что тут такого, Витяша? Дело обыкновенное. Надо ж им к кому-то прибиваться. Я, вишь, не богатырь, да и они росточка маленького. Когда они появились, я сначала испугался, потом пообвык, да и жалко их. Глаза-то у них испечаленные. Видать, тоже несладко живется. Только ты… это… не говори народу. Я на станции одному сказал, а он, дурак, понес по всему свету: мол, у Поздняка горячка, ему пшата мерещатся. Я тоже думал, что пшата. Сам знаешь, в запой уйду, потом всякое может привидеться. Так вот, когда я пью, черти-то не приходят. Не любят они меня пьяного. А отойду, похмелье выйдет, они являются и с укором так глядят. Особенно баба. А мне от ее взгляда тошно даже делается, нехорошо как-то. Кляну себя, вроде бы исповедуюсь. Мол, более ни капли. Да ведь опять занесет. Я, конечно, их голоса не слышал, а мысли угадывал. Один из них, что постарше, вроде бы другим внушал: не тревожьте его, он такой сделанный, погубленный частью души. Однако же, Витяша, у меня и другая часть есть. Целая. Сам знаешь, ты же мастер…

Виктор знал, что с Поздняком надо быть терпеливым, и все же не выдержал, сказал:

— Да ты мне про Нину лучше…

— А, да, да, конечно. — Он опять глубоко затянулся. — Ну, значит, иду, вижу… Испугался. Но донес до дому-то твоего. А в дом входить боюсь. Положил у калитки. Черти тоже на нее смотрят. А она будто ожила, поползла к крыльцу. Нет, думаю, нехорошо. Занес на крыльцо, отмычкой дверь-то открыл, крикнул тебя, а сам деру… Плохо как-то у меня вышло. Испугался. Думал, сейчас милицию вызовут, потом решат, я, мож, ее. Да и черти эти. Тебя еще испугают…

Виктор слушал, и ему становилось еще тяжелее. Выходило так, что, если бы Поздняк не наткнулся на Нину на дороге, она бы могла там и умереть, хоть и пыталась двигаться, носил вряд ли хватило бы добраться до его дома… Странный человек этот Поздняк, сделал добро, а таился. Может быть, действительно боялся? Да и не в больницу ее понес, а к нему — наверное, считал, так лучше. Прекрасный мастер, цены ему нет, а запуганный, ущербный от пьянства своего, а может быть, еще от чего-то другого, вот и живет не по-людски, все у него не так, а теперь еще и черти…

— Спасибо тебе, — сказал Виктор. — Я не знал. Правда, она говорила, что ей вроде бы почудилось, кто-то ей помог… Спасибо.

— Да ты что, Витек. Иль мы не свои?.. Только ты того… в милицию не надо. Ладно?

— Чего ты ее боишься?

— А я ею с детства пуганный. — Он кинул окурок в урну, потер пальцами уголки припухлых губ, словно утирался после курения. — У меня же батя мильтоном был. Бугай такой. Мать лупил. Считал — на все дозволение имеет. Вот и прокололся. С приятелем одного мужика отмутузили в ночное дежурство. Они в машине мотались. Патруль. Деньги забрали. А мужик оказался серьезный. Чин имел в органах. Номер машины запомнил. Батю и взяли. В колонию строгого режима загремел, да там богу душу и отдал. Вот я их боюсь. Доверия к ним нет у меня.

— А Еремея?

— Он ничего, а попадись к нему, что будет?.. До него тут был один… Я ему сколько переплатил. Он считал, я мастер, лопатой гребу деньгу, ну и теребил. Я давал. А как не дашь?.. Вот в гараже я им фигу с маслом показывал. Там ведь поборщики кругом. И за деталь отдай, и за то, другое. И начальнику надо, чтоб дал заработать. А я себе цену знаю. Зачем мне им платить? Ко мне и так народ в очередь просится. Своих-то я шугал. Они меня боялись, а не я их. А вот милиция… В форме все же.