«Хорошо бы, — думал он, — пожар. Пожарники скачут. Народ бежит. Здорово. Я б в окошко — чок: «Пожар!»— и ходу. Ух, здорово бы!»

Он приподнялся, осмотрелся: а не горит ли где на самом деле? Темно. Тихо. Вода плещется о берег. На церковной колокольне кричит птица: «кра!» Крикнет раз и замолчит. Потом опять: «кра!»

«Скучно», Думал Ирмэ.

И вдруг близко, совсем рядом увидел огонек. Не огонек — искра. И не горит — еле тлеет. Еле тлеет, а не тухнет. А то вдруг ярко вспыхнет. А там опять — еле тлеет и слабо светится во тьме.

«Что такое?» подумал Ирмэ.

Он понюхал воздух. Гарью не пахнет. Что за черт?

— Алтер, — сказал он, — глянь-ка, что такое.

Алтер посмотрел.

— С-светлячок, — сказал он вяло.

— Нет, — сказал Ирму. — Не то. Идем — поглядим.

— Чего там г-глядеть? — сонно отозвался Алтер. — Светлячок, ну!

— «Светлячок, светлячок»! Говорят тебе — не то. Идем.

— Не и-пойду, — уперся Алтер. — Иди один.

— У, ты! — Ирмэ плюнул. — Герой!

И пошел один, осторожно, на цыпочках. Искра не разгоралась — только дрожала слегка. Чуть-чуть. И вдруг Ирмэ понял: папироса! Он хотел было незаметно повернуть к лестнице, к дому. Но тут искра ярко вспыхнула. Ирмэ вскрикнул: он увидел знакомое рябое лицо и прозрачный светлый глаз. Глаз смотрел прямо, в упор и подмигивал.

— Степа! — крикнул Ирмэ и побежал.

Он бежал улицами, переулками, по пустырям, по огородам. Пробежал базар. И все время слышал за собой чьи-то шаги — догонял кто-то. Степа! Ирмэ устал: ноги подгибались, подкашивались ноги, и дышал он тяжело, с хрипом. Но остановиться нельзя было, никак. Остановишься — смерть. Убьет. Убьет, вор.

Наконец у самого дома Ирмэ услышал за спиной тихий шопот: «И-Ирмэ, это я». Фу ты, Алтер!

— Я думал — Степа. — Ирмэ сел, закрыл глаза и замолчал. — Счастье, что ушли, — сказал он, помолчав. Зарезал бы Степка.

— Н-ну?..

— Дважды-два.

— Ч-чего это?

— Было дело, — сказал Ирмэ. — Потом скажу.

— А т-теперь — как? — сказал Алтер.

— Подождем сколько-то и назад. Что делать? Надо.

— Л-Лейбе-то сказать?

— Насчет Степы? — сказал Ирмэ. — не стоит. Он не за ними. Он за мной.

Вернулись ребята кружным путем, мимо кузниц, мимо бани, а то — базаром — еще на Степу нарвешься. Нет. Уж лучше не надо.

И только подошли они к домику у реки, как распахнулась дверь и на помост вышли Лейбе и Герш. Герш был высокого роста — на целую голову выше Лейбе — и, несмотря на свои двадцать шесть лет, совсем седой. Лицо — длинное, худое, на носу — очки, хотя смотрел он почему-то поверх очков, как старик.

Лейбе был без шапки, шумный и веселый.

— Ну, ребята, — сказал он, — как дела?

— Помаленьку, дядя Лейб, — сказал Ирмэ.

— Всё в порядке?

— Будто так.

— Глядели-то в оба?

— Известно.

— Ничего такого не заметили?

— Ничего такого.

— Ну, спасибо. Благодарствую, — сказал Лейбе. — А сейчас, ребята, вольно. По до-мам.

— Погоди-ка! — громко сказал Герш. От военной службы у него осталась привычка говорить коротко и громко. — Минут десять назад где были?

— Тут, — сказал Ирмэ.

— Тут ли? — сказал Герш. — Я выходил, окликал — никого.

Мальчики молчали.

— Ну, ребята, — сказал Лейбе. — Вас спрашивают, — где были минут десять назад?

Мальчики молчали.

— Тут что-то не так, — сказал Лейбе. — Где были? Что случилось?

— Мы б-бежали, — несмело проговорил Алтер.

— Куда бежали? Чего бежали? — удивился Лейбе.

— От С-Степки.

— Какого Степки?

— Слободского Степки, ну, — сказал Ирмэ.

Лейбе насторожился.

— Слободского Степки? — сказал он. — Он что — тут был?

— Тут.

— Степка? Тут? Где тут?

Ирмэ показал.

— Вот, — сказал он. — Сидел и дымил.

Лейбе свистнул.

— Та-ак, — сказал он. — Чего не постучали?

— Мы, по совести-то, т-трухнули малость, — сказал Алтер.

— Эх-ма! — Лейбе покачал головой. — Наделали вы делов. Знаешь, кто этот Степа? — повернулся он к Гершу.

— Слыхал что-то, — сказал Герш. — Вор?

— И шпик. Вор и шпик, — повторил Лейбе. — Доносчик. Понимаешь? — Он стоял красный и злой.

— Так-то, братцы, не годится, — сказал он сердито.

— Мы не знали, — виновато сказал Ирмэ.

— Понимаю, что не знали, — сказал Лейбе. — А все одно — так-то не делают. Надо бы свистнуть, крикнуть. Дать знать, одним словом. А то так-то — не дело. Ну, ладно. Спасибо и на этом.

Он повернулся и вместе с Гершем пошел в дом.

— Ну, б-брат, сработали! — сказал Алтер.

— Да уж. — Ирмэ плюнул.

Они медленно плелись вверх по улице и молчали.

— Ничего, Ирмэ, — проговорил наконец Алтер, — в другой-то раз б-будем знать.

Ирмэ не ответил. Он шел, свесив голову и цыкал зубом. Сплоховал; рыжий, сплоховал.

Когда ребята подходили к Большому колодцу, была полночь, и по всему местечку пели петухи.

У колодца уже ждал Хаче.

— Кончил дела? — сказал он.

— Кончил.

— Много наработал?

Ирмэ невесело усмехнулся.

— Много, — сказал он. — Сто рублей.

— Сто т-тумаков, — поправил Алтер.

— Продавать их будете? Или как?

— Купишь — и-продам.

— Почем фунт?

— Мы и-поштучпо.

— Ладно. — буркнул Ирмэ. — И без вас тошно.

Полночная глушь стояла над местечком. В домах потушепы огни. Все спит. Даже собаки не лают — уснули. Только птица на церковной колокольне не хотела угомониться. «Кра» — кричала она хрипло. И потом — у «яток» чего-то шумели, галдели чего-то у «яток», горланили.

— Сторожки б-балуют, — сказал Алтер. — Идем?

У «яток» сторожек собралась орда целая, отчаянный все народ — бойцы, вояки, вооруженные до зубов: у этого — палка, у того — кнут, у третьего — батькин ремень от штанов. Дело-то ночное — знаешь. Сторожки шумели, галдели, старались друг перед другом. Один скакал вокруг «яток» на четвереньках, подпрыгивал, лягался и ржал, как лошадь. Другой взобрался на крышу, лег, растянулся и, стукая себя кулаком но животу, приговаривал: «Левой! правой! Шагом арш!»— «Легче, тюря, легче! — кричали ему снизу. — Лопнешь!» Ребята постарше сидели рядком на длинной скамье, сидели, курили, болтали о том, о сом. Посредине восседал печник Пейше, дядя тучный и тупой. Он что-то врал, Пейше, — должно быть, нес несусветное что-то, — ребята гоготали, покатывались прямо со смеху.

— Другой раз, — говорил Пейше, — зовет пан еврея-арендатора и говорит ему…

Но что сказал пап еврею-арендатору — ребята так и не узнали. Вдруг раздался свисток, и у «яток» появились два пожарника, в медных касках, в брезентовых сапогах. Поверка.

— Пробойная улица? — сказали пожарники.

— Тут! тут! — в два голоса ответили сторожки с Пробойной.

— Почтовая улица?

— Тут. Тут.

— Улица Сапожников.

— Тут, — сказал Ирмэ.

— Второй где?

— Не пришел второй, — сказал Ирмэ.

— Кто?

— Бенче-хромой.

— Запиши, Нисен, — сказал старший пожарник, лавочник Сендер, помощнику.

Когда пожарники ушли, Пейше встал, потянулся, зевнул.

— Что ж, ребятки, — сказал он, — поверка прошла, — можно и на боковую. Так, что ли?

— Ясно, — сказали ребята. — А придут еще, скажем: тут он, сейчас будет.

— Эге, — сказал Пейше, — верно. А вам, ребятки, спешить-то некуда. Вам-то еще и погулять можно. Так я говорю?

— Факт, — сказали сторожки.

Пейше ушел.

— Ребята, — сказал Ирмэ, — надо б хромого поднять. А то — он дрыхать, а я за него отдувайся.

— И то, — сказали сторожки.

Начали они мирно и чинно: подошли к дому хромого, стали полукругом и на разные голоса, кому как дано — кто тонко, кто густо — замяукали. Командовал паренек лет пятнадцати, в полосатых рваных штанах, по имени Симон. Он махал рукой и приговаривал: «Раз-два! Мяу-мяу. Раз-два! Мяу-мяу».

Открылось окно соседнего дома, и на улицу высунулась заспанная всклокоченная голова кожевника Гдалье.