— Запасаются, — вмешался в разговор второй парень, широколицый, с кривыми ногами, — запасаются до самой смерти.

— Коли до смерти, то Антону вашему теперь-то уже немного надо, — сказал Герш. — Пудик один хватит.

— И то, — сказали парни. — Даже много.

К ночи не дошли до Полянска. Заночевали в Орловичах. Люди выбились из сил, устали, прямо валились от устали. Людям ладо было отдохнуть, поесть, поспать. Герш поворчал-поворчал и распорядился стать на ночлег в Орловичах — в четырех часах ходу от Полянска. Бойцы одобрили: толково!

Орловичи были когда-то богатым имением. Огромный белый с колоннами дом стоял на горе, а под горой протекала река. Дом окружали службы. Дальше — на сотни десятин — тянулся парк с голыми амурами на дорожках, с лужайками, с беседками, с гротом. А рядом, на берегу, в деревне, — крытые соломой хаты, тараканы, вонь и грязь такая, что упаси бог в темноте оступиться, сбиться с тропинки — нога уйдет в грязь по колено, и тогда кричи, зови на помощь: самому не выбраться — засосет.

Деревня Орловичи делилась на две части: левобережную и правобережную. В правобережной жили гончары.

Ирмэ, Игната, Бориса и Луку определили на постой к гончару Акиму. Аким — старик лет под шестьдесят, благообразный, сановитый, — постояльцев принял хорошо: накормил ужином, перед ужином каждому поднес по стаканчику самогона первача. Угостил махрой. Закурили.

— Так, — сказал Аким. — Значит, на усмирение идете? Так. Только — погляжу — мало вас.

— Еще подойдут наши, — сказал Ирмэ.

— У нас семнадцать полков, — подхватил Лука. — Так что пятнадцать уже под самым Полянском стоят.

Аким смерил Луку спокойным глазом.

— Статься может, — сказал он. — Не спорю. Я вчера ходил к Полянску. Тут недалече. Верно. Стоят. Сколько, говоришь, полков-то? Пятнадцать? Жидкие, значит, у вас полки. Я-то — по дурости — подумал: роты три там, не больше.

— Насчет полков — это он хватал, — сказал Ирмэ. — А подмога подойдет. Это верно.

— Хорошо бы, — сказал Аким, — а то вам одним не справиться.

— У них там большая разве сила?

— Не-ет, — сказал Аким. — Откуда? Да вот орудий у них много. И потом позиция лучше.

— А мы их с эропланов, — сказал Лука.

— Эропланы у тебя откуда? — сказал Аким. — Матка на Пасху подарила?

— Прилетят, — сказал Лука. — Из Японии. Мы у япошек накупили эропланов — гурт. На девять миленов золотом.

— Лепишь ты, мил человек, — сказал Аким. — Ты чей будешь? Будто ты мне знакомый.

— Как же. Ипатовский я. Сосед.

— А-а, — сказал Аким. — Лука? Слыхал.

— Ну? — обрадовался Лука. — А доброе слыхал?

— Доброе, — сказал Аким. — Врать ты, говорят, мастак.

Борис фыркнул. А Лука обиделся. Ворча, почесываясь, он встал из-за стола, нашел отведенное ему место, лег и уснул. За ним улеглись и Борис и Игнат.

Ирмэ не спалось. Устал он так, что руки не поднять, а вот поди ж ты — не уснуть. В хате было душно. Казалось, что-то кусает, клопы будто. Над самой головой тикали часы. За спиной в газетных листах что-то шуршало и скреблось. Тараканы, что ли? А Игнатка во сне чмокал и свистел. Нет, не уснуть.

Ирмэ встал, оделся, вышел на крыльцо. По ту сторону реки в белом с колоннами доме горели огни, отражаясь в черной воде. Там тоже не спали — там стоял штаб. Плескалась о берег вода. В деревне лаяли собаки. И все же, несмотря на лай, ночь была очень тихая, не-мая какая-то.

По двору ходил Аким, таскал скоту корм на ночь. Ирмэ слышал, как он вразумительно и важно разговаривал с кобылой.

— Надоела ты мне, — говорил он. — Ну тебя. Возьму и продам. Думаешь, вру? Продам — и край. — Кобыла громко и тяжело вздохнула. — Ну, ну, ничего. — Он хлопнул ее по спине и пошел в дом.

— Тихо, дед, — сказал Ирмэ. Он сидел на нижней ступеньке крыльца — Аким чуть не наступил на него сапогом. — Тихо — задавишь.

— Не спится, парень? — оказал Аким.

— Да, — сказал Ирмэ. — Не уснуть.

— Думаешь все?

— Нет. Так, Клопы заели.

— Кожа чешется с дороги, — строго сказал Аким. — В баньку надо. Попариться. А клопов у меня нету. И не было.

— И в баньку сходим. И попаримся, — сказал Ирмэ — Только погоди. Дай сроку.

Аким присел.

— Ты мне вот что скажи, товарищ, — негромко проговорил он. — Как теперь на Волге? Тихо?

— Не знаю, — сказал Ирмэ. — Ты у командира у нашего спроси. А что?

— Сын у меня там, на Волге, — сказал старик. — Давно от него писем не было. Как бы не убили.

— Зачем убили? Подожди — напишет. Может, некогда ему. Почем знать?

— Не, — сказал Аким, — не то. Я сам так-то старухе пою. А только думаю я — убили его, Ваську. Кабы жив был — написал бы. Он хоть мало, да писал, а то шесть месяцев — ничего. Убили Ваську. — Аким, открыв рот, неторопливо поскреб бороду.

«Во старик! — с уважением подумал Ирмэ. — Дуб».

— Так, говоришь, тихо теперь на Волге? — сказал Аким.

— Нынче, дед, где тихо? — сказал Ирмэ. — На погосте, на могилках, и то другой раз такая идет пальба — держись!

— Да-а, — сказал Аким. — Гудит Россия. Далеко слышно. То жили, как мышь под полом, чуть-чуть ногтем скребли. А то такой содом подняли — на весь мир слышно.

— Что ж, — сказал Ирмэ. — Поскребли и будет. Не все же, как ты говоришь, под полом сидеть.

— И то, — сказал Аким. — Погано жили, по-собачьи. Мы-то, гончары, еще туда-сюда. Землю робили, гончарничали, то-се. Кормились. А мужики вокруг жили хуже скотины. В Орловичах, в деревне, знаешь, сколько у мужиков земли-то было? По три десятины на двор. А у графа Орлова имение пятнадцать тысяч десятин. У мужика в хате семь, а то и девять душ. А у графа — трое: он, жена да сынишка малый. Вот и считай.

— Что говорить, — сказал Ирмэ. — Грабили графья эти. И вот достукались.

— Так-то оно так, — сказал Аким. — А только, парень, как с Россией-то будет? — Аким помолчал. — Лежишь другой раз ночью, — заговорил он опять, — не спится, ну, и думаешь. Раньше, понимаешь, горько было, горше не надо, а хоть какой ни на есть, а порядок был. А теперь, брат, и не понять что. Режут друг друга, насильничают. Крови много, а земля пустует — сеять некому. Сила-то побита. И какая, парень, сила. Россию конем не обскакать — хоть год скачи, — и все теперь могилки да кресты. Мало-мало кого осталось.

— А кто виноват? — сказал Ирмэ.

— Знаю, — сказал Аким. — Знаю, кто виноват. Да теперь-то как же? Вот Васька мой говорит: большевики порядок сделают. Новый порядок, чтоб все по-новому. Оно бы ладно. А народ они, большевики, крепкий. Это я по Ваське вижу. Не думай, что сын. Я к нему как к чужому приглядывался. Крепкие мужики. Знают, чего им надо. Да только — из чего сделаешь-то? Нет же ничего. С кем? Молодые-то побиты, а старики за богом прячутся. Вот я и думаю: палят, режутся, а не попусту ли? Отвоюют большевики Россию, а делать-то и некому. Опустела земля.

Ирмэ вдруг услыхал шум и плеск, будто на берегу заработала мельница. Потом — долгий гудок. По реке шел пароход. И сразу, с правого, с левого берега, гаркнули часовые:

— Куда? Стой!

На палубу выскочил человек с ручным фонарем. Он что-то крикнул, что — не понять. Пароход застопорил. Тогда стало слышно: «Все наверх!»

— Стой! — кричали с берега. — Причаливай!

Даже в темноте было видно, что на палубе народу много. И народ вооруженный. Щелкали затворы винтовок. Человек с фонарем кричал: «Пулемет!»

— Это еще что? — сказал Ирмэ. — Никак белые?

Он сорвался с места и, как был, босой, без шапки, побежал к реке. У реки уже собралась толпа. Все настороженно смотрели на пароход. Кой-кто кинулся в хату за винтовкой.

— Причаливай! — кричали часовые. — Вам говорят!

С парохода ответил спокойный голос:

— А вы кто такие?

— Поглядишь, чорт тебя! — кричали часовые. — Причаливай!

— Вы не очень, — сказал голос. — Не из пугливых. Кто такие?

— Не разговаривать! — кричали часовые. — Причаливай, говорят тебе!