— Ты о краже? — спросил Алехов.

— Да, история странная и подозрительная, — вмешалась в разговор Мякотина, второй секретарь райкома. Она несколько раз вставала со стула и, прихрамывая, ходила по кабинету. — Кирюхину и Соломатину надо бы поэнергичнее этим заняться.

— А что случилось? — поинтересовался Карасев.

— Вот она, какая история, — задумчиво проговорил Курбатов и после минутной паузы предложил: — Давайте выйдем на улицу, на место происшествия.

Карасев, недоумевая, поднялся и вслед за Курбатовым и Кирюхиным спустился по лестнице на улицу. На заборе, возле самого входа в райком, висела большая витрина, покрашенная белой масляной краской. Теперь она была пуста и болталась, покосившись, на одном гвозде, а ее стеклянные дверцы были распахнуты и чуть поскрипывали от легких порывов ветра. Внутри витрины на двух-трех сохранившихся кнопках виднелись обрывки картона. Видимо, кто-то торопливо срывал фотографии, находившиеся здесь за стеклом, срывал, не обращая внимания на то что в спешке он портят карточки.

— Что здесь было? — спросил Карасев.

— Фотографии знатных людей района, передовиков.

— Когда исчезли эти фотографии?

— Точно сказать не могу. Обнаружили мы кражу сегодня утром. Видите, все оставили, как было… Для пользы следствия.

— Кто же это мог сделать? Кому понадобились фотографии?

— Вот в том-то и дело, — ответил Курбатов, думая о происшествии, крепко тревожившем его. — Кто это сделал? Кому нужны карточки актива в такое время, когда гитлеровцы не так уж далеко?

— Скорее всего, тут действовала вражья рука, — хмуро проговорил Кирюхин. — На хулиганство не похоже. Подлец какой-нибудь.

— И я так думаю, — согласился Курбатов. — Но ведь этого подлеца надо найти. А где и как его найдешь? Сам он к нам не явится: здрасте, мол, это я украл карточки. А нужны они мне для того, чтобы…

Он замолчал и, пытливо вглядываясь в Карасева, добавил:

— Во всяком случае, мне хотелось, чтобы вы знали об этом странном и подозрительном происшествии и вместе с товарищами Кирюхиным и Лебедевым попытались найти какие-нибудь следы.

Когда два часа спустя Карасев остался один (ему отвели комнату в здании райотдела НКВД), он подумал о том, что тревога его новых товарищей понятна. Кража фотографий советского актива Угодско-Заводского района была, несомненно, совершена неспроста: это сделано иди по прямой указке фашистской разведки, заславшей сюда своих людей, или человеком, который ждал прихода врага, готовился стать предателем и хотел явиться к новому начальству не с пустыми руками. Расчет ясный и точный. Грязный палец предателя будет показывать снимки, а угодливый голос подсказывать: «Вот этот… Вот эта…»

Так перед Карасевом в первый же день приезда в Угодский Завод возникла загадка: кто совершил кражу фотографий? В чьи руки попали фотоснимки активистов района?

В коридоре послышались шаги, и в комнату неожиданно вошел Гурьянов. Своей крупной фигурой он как бы сразу заполнил небольшое помещение.

— Не ждали? — спросил он. — Я ненадолго… Знаете, я все о возможных партизанских делах думаю, аж голова разрывается. Партизаны — это тот же народ. А я всегда среди народа, такая уж должность у меня. Прикидываю, кто лучше подойдет, на кого положиться сможем, чтобы не ошибиться.

— А вы уверены, что непременно придется партизанить?

— Фронт совсем близко. Нам придется бить фашистов с тыла, чтобы помочь Красной Армии. В соседних районах тоже готовятся, а я на ус наматываю. В делах хозяйственных я не отставал, а в боевых уж подавно не хочется плестись в хвосте.

— Это мне по душе, — проговорил Карасев.

Знакомство с бойцами 48-го истребительного батальона началось утром следующего дня. Карасеву не терпелось посмотреть, как выглядят люди, которым, может быть, скоро придется надолго оставить семьи, привычную работу и стать лесными воинами, да и вообще хотелось поближе познакомиться с жизнью и бытом своих новых «земляков». Задолго до построения батальона Карасев вместе с Гурьяновым, Курбатовым, Кирюхиным и Улановым побывал на ткацкой фабрике, в леспромхозе, на крахмальном заводе. Везде он видел обыкновенных штатских людей, пожилых и молодых, в рабочих рубашках и спецовках, занятых своими обычными делами. Никаких «военных признаков» ни у кого Карасев не обнаружил, и лицо его становилось все более хмурым. «Вот так бойцы, — думал он, — что же я с ними буду делать, как воевать буду?»

Знакомил с угодчанами командира «истребителей» Курбатов, и Карасев не переставал удивляться тому, что каждого рабочего и служащего секретарь райкома знал не только по имени и отчеству, но знал многое о его семье, о заболевшей жене, об успехах сына или дочери в школе, о неполадках и трудностях на работе.

По тому, как рабочие обращались к Гурьянову и Курбатову, по их теплевшим глазам, грубоватой, но дружеской сердечности в разговорах с ним, по неизменному «А-а, Михайлыч, привет, Алексеич, хорошо, что приехал!» — Карасев понял, что секретаря райкома и председателя райисполкома не только уважают, но и любят. «Отличным комиссаром был бы», — думалось Карасеву, когда в десятый или двадцатый раз перехваченный тем или иным рабочим Гурьянов, останавливался на пути и, слегка наклонив голову, внимательно слушал собеседника.

А Карасев и его спутники терпеливо ждали, стоя несколько поодаль, чтобы не мешать откровенному разговору, разговору по душам. И лейтенант начинал еще яснее понимать, что ему многое следует перенять у коммуниста Курбатова, «глубоко штатского человека», как он охарактеризовал Александра Михайловича при первой встрече с ним в районном комитете партии. Поучиться надо и у Гурьянова, который был не только «хозяином» района, но и своим, близким каждому угодчанину.

— Чем вы недовольны? — спросил Кирюхин, заметив хмурое выражение лица Карасева.

Карасев ответил нехотя:

— Вид у людей больно гражданский… мирный.

— А они такие и есть, мирным трудом заняты, — заметил Гурьянов. — Военной науке на предприятиях и в колхозах не обучаются и солдатское обмундирование не получают.

— Да, люди все гражданские, мирные, — вмешался в разговор подошедший Курбатов. — И весь наш народ — он тоже мирный. Но уж если пришлось взяться за оружие, то воевать будет по-настоящему.

Они медленно пошли к центру села. Курбатов, видимо, задетый за живое, продолжал рассуждать вслух:

— Советский человек проверяется не по внешнему виду, хотя в армии, как я понимаю, внешний вид тоже имеет немаловажное значение. Но главное — в сознательности, в убежденности человека, в его готовности не пожалеть своих сил на общее дело. Иной тихий и незаметный рабочий или колхозник может в трудную минуту проявить такие боевые качества, что вы только ахнете от удивления. Так что не спешите с выводами, Виктор Александрович, не спешите.

— Правильно говоришь, Александр Михайлович, — поддержал Уланов. — К примеру, у нас, в милиции, иной выглядит гренадером, а ночью темноты боится. Зато какой-нибудь худющий невзрачный милиционер, на котором и обмундирование не всегда ладно сидит, может голыми руками схватить вооруженного бандита. Все дело в человеке!

— Вот, лейтенант, — заметил Гурьянов, — пришлось тебе целую лекцию выслушать. Наматывай на ус. Не обижайся.

— Я не обижаюсь, — ответил Карасев, понимая, что все сказанное товарищами — справедливо.

…В шесть часов вечера весь батальон ожидал встречи со своим новым командиром. Три роты выстроились на дороге, неподалеку от леса. По количеству бойцов каждая рота выглядела скорее взводом или даже отделением. Это сразу же заметил Карасев, начиная обход. Снова, как и утром, он всматривался в лица бойцов, но теперь почти все ему казались более стройными, подтянутыми и будто помолодевшими. Недвижно стояли они в строю и внимательно следили за каждым шагом командира. В первых шеренгах у бойцов были винтовки-трехлинейки и охотничьи ружья. В задних рядах почти ни у кого оружия не было.