На одном из таких городских воскресников Терехов познакомился с Зиной Зайчевской, веселой, смешливой работницей швейной фабрики, ставшей потом ласковой и преданной подругой.

Илья тряхнул головой. Сейчас не место, не время для воспоминаний. Он — в разведке. Не просчитаться, не ошибиться, не вызвать подозрений. Молчаливо уступать дорогу фашистским солдатам и офицерам. Не удивляться ни новым названиям магазинов, ни разрушенным зданиям; безразлично проходить мимо развешанных на заборах приказов и объявлений, словно уже давно прочитанных и знакомых…

Нужна была железная выдержка, чтобы выполнять этот, данный самому себе, внутренний приказ. Пока все шло хорошо. Разведчик старался держаться поближе к заборам и домам, спокойно проходил мимо встречных, нигде не задерживался.

Первый раз выдержка изменила Илье, когда он оказался на центральной площади. Виселицы! Илья видел их впервые. На некоторых слегка раскачивались трупы. Не спеша Терехов прошел мимо и, скосив глаза, прочел надпись на русском языке:

Как потемнело в глазах! Как задрожали руки! Кажется, окажись рядом фашист, Илья позабудет обо всем, бросится на врага и станет душить, рвать, грызть. Но он мгновенно подавил в себе чувство ненависти и злобы. Только крохотные бусинки крови выступили на губах.

Еще не раз больно сжималось сердце Ильи, пока он шел к родному дому. Неубранные баррикады на Советской и Кировской улицах; разрушенные здания гостиницы, почты, телеграфа; горы битого кирпича на месте гостиных рядов… Вот, наконец, и нужный тупичок. Здесь в каждом домике знавали Илюшку Терехова, рано схоронившего отца и мать, паренька хоть и озорного, но отзывчивого к беде товарища, внимательного к бабке — Матрене Ильиничне Ступеевой, вынянчившей внука.

Илья пониже натянул ушанку и направился к четвертому от угла одноэтажному дому.

Открыла бабка. Илья вначале даже не узнал ее. Маленькая, сморщенная, в низко повязанном платке, она напоминала монашку.

В доме было холодно. Дрова выдавали только тем, кто выходил на работу, а Матрене Ильиничне в сентябре сорок первого исполнилось семьдесят девять лет.

Старушка не заплакала, увидев внука. Она охнула, прижалась к его груди и зашептала не то слова радости, не то молитвы. Только в комнате, усадив Илью и примостившись рядом, бабка спросила негромко и строго:

— Ты, Илюша, как в город попал? Невдомек мне, по себе или по какому делу?

И на этот раз не повернулся язык у Терехова, чтобы солгать, возвести поклеп на себя перед родным, близким ему человеком. Не отводя глаз от лица старухи, он ответил коротко, словно выдохнул:

— По делу! Только ты знать ничего не знаешь, ведать не ведаешь, понятно?

— Понятно, — согласилась Матрена Ильинична и поднялась со стула. — Ты отдохни малость, а я чаек приготовлю.

Снова дома. Илья обвел взглядом комнату. Здесь он прожил без малого двадцать лет. Все как прежде. Маленький столик, за которым он обычно делал уроки. Аккуратно прибранный пузатый диван, портреты родителей на стене, а в углу начищенная до блеска божья матерь с Иисусом Христом — повод бесконечных конфликтов с бабушкой.

Матрена Ильинична негромко окликнула задумавшегося внука. В коридоре уже стояли таз и кувшин. Моясь холодной, только что принесенной из колодца водой, Илья пофыркирал и кряхтел от удовольствия.

А потом, за столом, его разморила усталость. Сказался долгий, тяжелый путь. Уже в полудреме Илья допивал стакан горьковатого морковного чая, слушал доносившиеся словно издалека причитания бабушки о злодейских делах фашистских извергов в городе, да так неожиданно и заснул за столом, опустив голову на скатерть.

Сколько прошло времени, он и сам не помнил. Проснулся от негромкого разговора. По старой солдатской привычке порывисто, одним махом, приподнялся и огляделся кругом. Лежал он на диване босой. Видимо, бабушка доволокла его сюда и стянула сапоги. У порога стоял Семен Петрович Барыбин и вытирал о подстилку ноги. Матрена Ильинична сидела в той же позе, на том же месте за столом. Все это время она стерегла сон внука.

За окном догорал день. В комнату заползали ранние осенние сумерки, и от них комната казалась меньше и ниже.

— Выспался? — В голосе гостя послышалась откровенная ирония, и Илья даже смутился.

— Был грех. Устал я, Семен Петрович.

— Счастливец. Спать можешь. А я — наоборот. За день измотаешься, как сукин сын, устанешь, тело ломит, глаза болят, а сна нет, не приходит. Всю ночь лежу, зубами скрежещу. На часок-другой забудешься — и все. Тяжело!

Семен Петрович как старый знакомый уселся за стол.

— Матрена Ильинична, есть у меня серьезный разговор с Илюшей. Может, куда сходишь по хозяйским делам? Ненадолго. И дверь снаружи на замок запри…

Молча кивнув головой, бабка вышла из комнаты. Минуту спустя послышалось, как заскрипел ржавый засов и щелкнул ключ в замке наружной двери.

— Давай начистоту, Илья, — решительно сказал Семен Петрович и пересел на диван. — Чего тебе в Калуге понадобилось, где был, что делал с начала войны? Отвечай!

— А по какому такому праву вы меня допрашиваете?

— По праву советского гражданина. Вот по какому.

Верил Терехов своему старому инструктору. Знал его как преданного, неподкупного человека, и хоть в партии Семен Петрович никогда не состоял, но всегда считал себя не только активистом, но и беспартийным большевиком.

— Таиться мне не к чему, — медленно заговорил Илья, — Служил я на границе, у Прута. Первыми мы фашистский удар приняли, а потом вместе со своим командиром я был переброшен сюда, в Подмосковье. Сейчас здесь воюю.

— Значит, в Калугу по приказу пришел?

Но Илья ничего не ответил на этот прямой вопрос старика.

— А зачем тебе Баррикадная понадобилась? Что там оставил? — не унимался Семен Петрович.

После короткого раздумья Илья решил разговаривать с Барыбиным более откровенно.

— Вот что, Семен Петрович. Уважаю вас как учителя, почитаю как отца, но если хоть слово из моего разговора вылетит на сторону, собственными руками задушу, а не я, так другие сделают.

Лицо Барыбина просветлело.

— Правильные слова. Только душить меня не придется. Мы, видать, с тобой одному делу служим.

— А если так… — И Терехов рассказал Барыбину, что его интересует в Калуге. — Может, действительно моя звезда счастливая и вы мне поможете.

— Помогу. Слушай меня, Сегодня в ночь готовится массовая облава в городе. Пройдут повальные обыски. На ноги поставлен весь немецкий гарнизон, вся жандармерия, полиция. Все, кто без паспортов или у кого сомнительные документы, после опознания будут высылаться в лагеря или расстреливаться на месте. Фашистские власти, вишь, забеспокоились: диверсии, убийства военных и гражданских чинов. Подозревают, что в Калуге начало действовать подполье, и хотят одним ударом уничтожить его. Слух есть, что и вокруг города партизаны немцам покоя не дают, даже сюда проникают. Понятно?

— Понятно.

— Может, хочешь узнать, откуда все это мне известно? — Барыбин тронул Терехова за плечо и слегка встряхнул. — Скажу, не побоюсь. Я работаю в гараже городской управы. Значит, и до меня кое-что доходит. Ответственным за сегодняшнюю ночную операцию военный комендант назначил городского голову Щербачева. Ты его должен знать, он в транспортной конторе работал.

— Щербачев, бухгалтер?

— Он самый, — вздохнул Семен Петрович. — Фашистский пособник, предатель. Ничего, мы и до него скоро доберемся.

Илья с уважением смотрел на старика. Вот, оказывается, какой он. Не опустил рук, не побоялся. В эту минуту Терехов вспомнил скупые рассказы комиссара партизанского отряда о большевистском подполье в Угодско-Заводском районе. Значит, всюду, куда вступили фашистские войска, возникает почти одновременно эта грозная сила народного сопротивления, тайная, неумолимая сила.

А Семен Петрович продолжал:

— Об аэродромах вокруг Калуги я могу кое-что вызнать. О Грабцевском ты уже знаешь, но есть еще два. К ночи все выведаю. А сам ты нос не высовывай. Нечего рисковать. И еще запомни. В городе много фашистской техники, ее все время подбрасывают, изо дня в день. Военный комендант Калуги — капитан Гебель, шеф жандармерии — Гонт. Оба — эсэсовцы, лютуют вовсю. Запомни и расскажи своим. Расправляются фашисты не только с неугодными им людьми. В музее уничтожены экспонаты, по портретам Циолковского стреляют из револьверов. А наши не сдаются. Сам убедись.