Но лодок и паромов становилась все больше, они шли волна за волною, и некоторым из них удалось пристать к берегу. Когда Карасев с бойцами подскакал к мосту, из нескольких лодок уже выпрыгивали на берег гитлеровцы. А на них уже набегали, кололи штыками, били прикладами и стреляли в упор бойцы-пограничники, поднявшиеся в штыковую атаку. Их была всего горсточка, молодых, необстрелянных ребят. На все они дрались так, будто уже не раз участвовали в жарких боевых схватках и все, что происходило сейчас на берегу и в воде, было им знакомо и привычно.

Отбив первую попытку противника высадиться на советский берег и захватить плацдарм, бойцы рассредоточились вдоль берега и открывали огонь, как только на реке показывались лодка или паром.

Вытерев вспотевшее, разгоряченное лицо, Карасев прижался к земле рядом с пулеметчиком Бондаренко. Всегда спокойный, даже несколько флегматичный, Бондаренко, казалось, не утратил этих своих особенностей и сейчас. Почти не шевелясь, лежал он у пулемета, хладнокровно посылал очередь за очередью и только изредка что-то шептал про себя и скрипел зубами.

В двух шагах от Карасева лежал Терехов. Вернее, не лежал, а вертелся на земле. Голова его непрерывно поворачивалась во все стороны, плечи то поднимались, то опускались, глаза лихорадочно блестели. Зная характер этого непоседливого бойца, Карасев был уверен, что Терехов нетерпеливо ждет очередной волны вражеских лодок и готов, не дожидаясь их приближения, сам кинуться в воду и плыть туда, на тот берег, чтобы бить, крушить все, что попадется на пути.

Больше всего поразил Карасева младший сержант Вальков. Щеголеватый и самоуверенный, он не раз, бывало, форсил перед товарищами, хвастался своим умением играть на гитаре и петь чуть в нос нарочито грустные, томные песни. Иногда казалось, что Вальков слишком влюблен в себя и готов, в ущерб учебе и службе, заниматься «артистической деятельностью», то есть художественной самодеятельностью. А сейчас Валькова не узнать. Ни щеголеватости, ни форса, ни улыбки. Лицо потемнело, скулы заострились… В штыковую атаку он поднялся одним из первых. А когда кто-то крикнул, что пулеметчик Назарук ранен или убит, Вальков подскочил к Карасеву и быстро, задыхаясь, проговорил:

— Товарищ лейтенант… Разрешите мне…

Но Карасев уже приказал Терехову:

— К пулемету!..

И Терехов побежал — именно побежал, а не пополз — к пулемету, и через минуту РДП[4] заработал так же уверенно, как и в руках Назарука.

На других боевых участках тоже не затихала стрельба. Везде противник, пытавшийся внезапно форсировать Прут и высадиться на наш берег, встречал упорное, ожесточенное сопротивление пограничников, принявших на себя первые удары войны.

Вода бурлила и кипела от пуль и снарядов. Солнечный шар уже висел в голубом, будто прозрачном небе, обливая землю по-летнему горячими лучами. А с земли к солнцу, к маленьким пушинкам-облачкам, проплывавшим в вышине, тянулись клубы пыли и смрадного дыма от горевших домов и крестьянских построек.

Командный пункт Карасева находился в блиндаже с правой стороны моста. Воспользовавшись короткой паузой, Карасев решил связаться по телефону с комендатурой, доложить обстановку. Больше всего его беспокоил мост. Пока что ни один снаряд, ни одна мина не зацепили мост… Это хорошо или плохо?.. Если фашисты сосредоточат большие силы, они, конечно, прорвутся через мост на танках или бронемашинах на нашу сторону.

В это время в блиндаж протиснулась длинная фигура майора Соловьева.

— Ну как, жарко? — спросил он, не здороваясь и останавливая жестом лейтенанта, приготовившегося рапортовать.

— Жарко, — ответил Карасев, понимая, что командира отнюдь не интересует температура воздуха.

Соловьев сразу же перешел на официальный тон.

— Докладывайте обстановку… Раненые?.. Убитые?..

Карасев доложил. Майор молча выслушал, снял фуражку, вытер платком лоб, лицо и шею под воротником гимнастерки, взглянул через бойницу на реку и только после этого приказал — все так же коротко, официально:

— Держаться?.. До последнего… Чтобы ни один живой фашист не попал на наш берег… Понятно?

— Так точно.

— Ну вот… — И, переходя на прежний дружеский тон, майор добавил: — Держись, Карасев. Бейся!.. Не вздумай отступать от берега. Когда надо будет — получишь приказ. Как бойцы? Орлы?

— Орлы!

Карасев коротко рассказал, как стойко дрались Назарук, Бондаренко, Терехов, Вальков…

— Хороших ребят мы с тобой вырастили, — задумчиво проговорил Соловьев. — Береги их. Эх, жаль Назарука.

Карасев промолчал, не зная, что ответить, да и надо ли было отвечать. Он вполне согласен с майором. Действительно, бойцы оказались стойкими, надежными, В эти трудные минуты никто не подвел, не спасовал. Все действовали быстро, но без панической суетливости, вкладывая в каждый выстрел всю свою ненависть к врагу и верность воинскому долгу. Нет, не зря трудились офицеры над воспитанием и боевой выучкой этих недавних заводских слесарей, колхозных трактористов, городских школьников. Не зря учили их ползать, бегать, стрелять, охранять границу. А главное — учили по-настоящему любить Родину и служить ей верой и правдой. Вот и сказались сейчас результаты будничных трудов.

С внезапно возникшим чувством нежности оба они, майор и лейтенант, подумали, что и впрямь любят, крепко любят этих ребят, вместе с которыми довелось теперь драться против фашистов, защищая первые метры родной земли.

— А ну, выползем на воздух, — предложил Соловьев и первым полез наружу. Они прилегли возле входа в блиндаж, и здесь Карасев высказал майору свои опасения насчет моста. Соловьев поморщился, несколько раз глухо кашлянул и лишь потом ответил:

— Ты не думай, что они плохо стреляют. Не такие уж они лопоухие. Эти сволочи боятся мост повредить. Он им самим нужен. Надеются, значит, что пригодится для переправы главных сил. А мы им — черта лысого!

Карасев понял значение этой фразы командира погранотряда. Мост был заминирован заранее и подготовлен к взрыву. На всякий случай. В опорах были сделаны специальные ниши-камеры, а в них лежали и, казалось, мирно подремывали толовые заряды. Концы магистральных проводов тянулись, незаметные постороннему глазу, в блиндаж, где находилась подрывная машинка, а возле нее всегда дежурил сапер — младший сержант Акулиничев. Впрочем, его почему-то почти никто не называл по фамилии, а окликал привычным и коротким словом: «Сапер!»

Но и этот блиндаж, и подрывная машинка, и сапер, медлительный и спокойный, ни у кого не вызывали мысли о том, что именно, здесь будет решаться судьба моста. Да и Карасеву всегда представлялось, что, если и разразится война, наши войска сразу же, перейдут на тот берег, создадут предмостные укрепления и будут воевать где-то там, на чужой территории, во всяком случае, не здесь, на своей земле. А все сложилось иначе, совсем иначе…

Горькая обида защемила сердце, но сразу же уступила место неожиданно вспыхнувшей злости.

— Значит — взорвем? — громко спросил он майора, пристально глядя на мост. — Такой мост?.. Красавец!..

— Да, взорвем, — уверенно и жестко ответил Соловьев. — Жду приказа. Как получу — взорвем к дьяволу, к чертям собачьим… У меня у самого сердце кровью обливается. Да ничего не попишешь.

Он приподнялся на локте и повторил:

— Жду приказа!..

Соловьев не успел закончите фразу и быстро сильной рукой придавил голову Карасева к земле. Четыре фашистских бомбардировщика, перелетев через реку, с воем пикировали на пограничников. Ухнули взрывы небольших бомб. Засвистели, поднимая фонтанчики воды и взвихривая прибрежный песок, пули крупнокалиберных пулеметов. Неподалеку врезался в землю осколок бомбы. Бойцы укрылись в окопах и блиндажах. Только с моста негромко, одиноко татакал пулемет.

Соловьев и Карасев невольно взглянули туда. Это стрелял Терехов. Перевернувшись на спину и пристроив пулемет так, что ствол его нацелился в небо, Терехов выпускал короткие очереди по фашистским самолетам.