Знаменитая встреча с Линдеманом напоминала скорее не допрос, а спокойную беседу, в которой речь шла о боях на Волхове в предыдущие два месяца. Об этом свидетельствуют малоизвестные показания бывшего кадрового сотрудника 1с штаба 18-й армии зондерфюрера Франца Тондорфа, уроженца Санкт-Петербурга, 1894 года рождения. В 1949 году в Ленинграде Тондорф допрашивался сотрудниками УМГБ по Ленинградской области о методах работы и деятельности немецкой военной разведки в годы минувшей войны. Зондерфюрер присутствовал при беседе Линдемана и Власова 13 июля 1942 года, а также участвовал в допросах советского генерала на следующий день. В 1949 году Власов был давно казнён, поэтому показания немецкого разведчика представляли лишь исторический интерес. В частности, Тондорф сообщил: “Я присутствовал при беседе Линдемана с Власовым в качестве переводчика. Линдеман задал Власову несколько вопросов о плане выхода из окружения 2-й ударной армии, которой командовал Власов. Власов подробно рассказал об этом, показывая на карте, где он думал создать оборонительные рубежи, как рассчитывал выйти из окружения. Других вопросов Линдеман Власову не задавал”. Очевидно, других тем собеседники не касались.
Заявление Тондорфа носит важный и принципиальный характер для нашего повествования, так как позволяет критически оценить популярный тезис о предательстве Власова, якобы совершенном им на допросах в штабе 18-й армии 13 — 14 июля»{6}.
Следующие аргументы Александрова таковы:
«14 июля Власов допрашивался начальником отдела 1с штаба 18-й армии майором Вернером Рихтером, уроженцем Бад Лаасфе, 1906 года рождения. Кроме Рихтера в допросе участвовали Тондорф и другие сотрудники Абвера, и содержание допроса хорошо известно. Власов изложил свою биографию, перечислил по номерам армии Волховского фронта (по состоянию на июнь) и назвал фамилии их командующих (кроме 4-й), перечислил по номерам бригады и дивизии разгромленной 2-й ударной армии и вновь описал сё боевые действия за истекшие два месяца. Дал субъективные характеристики генералам армии Георгию Жукову и Кириллу Мерецкову, генерал-лейтенанту Всеволоду Яковлеву. Очень расплывчато охарактеризовал служебное положение в советской военной иерархии генерал-полковника Александра Василевского, маршала Бориса Шапошникова, генерал-майора Григория Кулика, маршалов Семёна Будённого (“Имеет задачу формировать новые войсковые соединения в тылу”) и Климента Ворошилова (“Командной должности теперь не занимает”).
На вопрос Рихтера о планах Ставки Власов ответил, что с планами вышестоящего командования не знаком, так как они представляют военную тайну (“Командующие армиями не знали о намерениях командования даже на соседних участках”)»{7}.
«…вот что о допросе Власова сообщили в 1949 году ленинградским чекистам бывшие сотрудники Абвера Франц Тондорф и Вернер Рихтер (на 1945 — полковник Генерального штаба). Тондорф:
“Власов рассказал свою биографию, дал подробные показания о численности и вооружении 2-й ударной армии. Других показаний Власова я сейчас не могу вспомнить”. А Рихтер фамилию Власова вообще запомнил лишь “потому, что о нем писали много в газетах, как в немецкой, так и в советской печати, где о нем очень отрицательно отзывались”. Нет никаких сомнений в том, что если бы Власов предоставил какие-либо ценные сведения, повлиявшие на перемещение войск в масштабах группы армий “Север”, тем более — в масштабах всего Восточного фронта (!), допрашивавшие его профессиональные военные разведчики хорошо бы запомнили это незаурядное событие»{8}.
По мнению историка Александрова, «утверждение о разглашении Власовым секретных сведений, результатом чего якобы стало усиление войск Вермахта на южном крыле с последующим прорывом к Сталинграду, не выдерживает критики и не соответствует действительности»{9}.
Постоянно выгораживая «героя своего романа», Кирилл Александров никак не может понять одну простую истину: Власов, прежде всего, нарушил военную присягу. И это главное. Другой вопрос, какой он ущерб нанёс в результате своей «беседы» с немецкими военачальниками и офицерами в результате этого преступления.
31 мая 2011 года Патриарх Кирилл, на встрече со слушателями Военной академии Генерального штаба, назвал смертным грехом нарушение воинской присяги{10}. Как вы думаете, почему? Потому что во все времена военная присяга являлась торжественной клятвой на верность своему Отечеству, ради которого иногда необходимо пожертвовать и собственной жизнью. У военной присяги не может быть каких-то оговорок и недомолвок. Там всё конкретно. Когда Власов принимал её и ставил под ней свою подпись, он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что делает. В толковом словаре русского языка присяга — «Официальное торжественное обещание, клятва соблюдать верность, какие-либо обязательства, поступать согласно с законом», а нарушить (её) значит: «Не соблюсти, преступить» и т.д.{11}
Согласно 17-й статьи Конвенции, «каждый военнопленный при его допросе обязан сообщить только свои фамилию, имя и звание, дату рождения и личный номер или, за неимением такового, другую равноценную информацию»{12}. То же самое, но с некоторыми дополнениями записано в современном уставе внутренней службы Вооружённых Сил Российской Федерации (см. «Общие обязанности военнослужащих»):
«23… Военнослужащий, захваченный противником в плен, при допросе имеет право сообщить только свою фамилию, имя, отчество, воинское звание, дату рождение и личный номер. Он обязан сохранять честь и достоинство, не разглашать государственную тайну, проявлять стойкость и мужество, помогать другим военнослужащим, находящимся в плену, удерживать их от пособничества противнику, отвергать попытки противника использовать военнослужащего для нанесения ущерба Российской Федерации и её Вооружённым Силам»{13}. То есть и сегодня для военнослужащих нашей армии требования остаются практически теми, что были и раньте. Так что режим и власть к воинским преступлениям отдельных военнослужащих никакого отношения не имеют. Всё это современные попытки задним числом оправдать банальное предательство. И что самое интересное, занимаются этим люди, которые никогда не служили в армии, а потому подход у них свой, сугубо штатский, правда, со ссылками на подходящие им источники. При этом они упрямо доказывают свои «военно-исторические открытия», переворачивающие с ног на голову общепринятые нормы, существующие веками во многих армиях мира. К сожалению, на этот нонсенс почти никто не обращает внимания, а жаль. Но вернёмся к их любимому Андрею Андреевичу…
Умел ли Власов хранить военную тайну? Самое интересное, что до своего пленения да! Для этого есть совершенно конкретные документальные примеры. Например, в своём письме походно-полевой жене Агнессе Павловне Подмазенко от 14 февраля 1942 г. он пишет:
«Меня вызывал к себе самый большой и главный хозяин. Представь себе, он беседовал со мной целых полтора часа»{14}. Понятное дело, что речь идет о Сталине, и вес же имя вождя Власов в письме не называет. А вот два отрывка из другого письма от 26 апреля 1942 года уже законной жене Анне Михайловне Власовой:
«Раньше у нас с тобой связь почти наладилась, было уже хорошо, но как я переменил место работы, то связь стала хуже. Сейчас я работаю недалеко уже от того места, где жила Надя! (…)
Он, видимо, служит там, где я служил раньше и откуда я убыл 8 марта сего года. На новом месте работа но объему стала больше, ответственнее и почётнее»{15}. В этом послании Власов напрямую не говорит, что назначен командующим 2-й Ударной армии, но намекает на своё местонахождение под Ленинградом. В письме Подмазенко от 26 апреля 1942 года Власов подсказывает свою новую должность: