– Кто тут?

– К графине Онорской, Владимир из Петрограда, друг ее супруга, − ответил я. − Прошу доложить ее сиятельству, что хотел бы, несмотря на поздний час, просить ее аудиенции.

– Куды уж позже, − буркнул мужик, − чичас доложим их сиятельству, − и не открывая калитки, громко зевая, он побрел обратно, пиная по пути заигрывающую с ним собаку.

Я продолжал стоять на ветру под охраной не перестающей лаять и рычать собаки. Правда, былого энтузиазма в ее голосе уже не было. А применять к ней свои методы дружеских контактов у меня не было никакого желания. Наконец на верхнем этаже, в угловой комнате зажегся свет, и через некоторое время все тот же бородатый мужик открыл калитку, заперев пса, и впустил меня во двор. Затем проведя через дворницкую на черную лестницу он завел в залу второго этажа и, буркнув «чичас будут», вышел, закрыв за собою дверь. Я остался стоять посредине комнаты, рассматривая в бледном свете мерцающих свечей картины и фотографи, развешанные на стенах.

Наконец минут через пятнадцать послышался стук каблуков, и в гостиную с испуганным выражением лица вплыла графиня. Была она среднего роста и миниатюрного сложения. На красивой белоснежной шее гордо красовалась белокурая головка, увитая прядями кудрявых волос. Подхваченные сзади алой лентой, они в беспорядке рассыпались по плечам и извивались блестящими змейками при каждом повороте ее головы. Черные брови удивленно взлетели вверх, а огромные бездонно-синие глаза вопросительно смотрели на меня. Нежный овал щек был покрыт румянцем, который перебивали четко очерченные алые губы, чуть приоткрывавшиеся при выдохе. На ней был накинут длинный халат с огромными китайскими драконами на рукавах, которые переливались золотом от света горящих свечей и очень мило гармонировали с ее белокурой головкой. Остановившись у входа, она двинулась мне навстречу, протягивая руку.

– Что случилось, Вольдемар? – на французский манер произнесла она.

Я молча взял ее протянутую белоснежную руку с чувственными пальцами и нежно прижался к ней губами. Она пахла тончайшими французскими духами и первозданной чистотой, которую не так часто встретишь в женщине. Я специально затягивал паузу. Мне не хотелось отрываться от этого «родника», дающего мне силы, и я продолжал жадно вдыхать ее запахи, которые переполняли все мое существо и, несмотря на усталость, готовы были выплеснуться наружу. Когда я почувствовал, что ситуация становится критической, я отпустил ее руку и произнес осипшим голосом:

– Ничего страшного, сударыня! Все нормально. Вы, как всегда прекрасны! Ваше очарование заставляет терять голову только от одного вашего взгляда.

– Полноте, Вольдемар, − она залилась краской и махнула шутливо рукой, приглашая присесть в кресло, стоявшее в углу. Подведя ее туда и подождав, пока она устроится поудобнее, я продолжил беседу.

– Несравненная Екатерина Ульяновна, я приношу свои глубочайшие извинения за этот ночной визит. Однако обстоятельства сложились так, что кроме вашей чуткой души мне не к кому больше обратиться.

Она внимательно слушала меня, сложив руки на коленях и чуть склонив голову набок.

– Я только что от императора. Был удостоен чести встречаться не только с ним, но и со всей монаршей семьей.

– Господи! − воскликнула она, подавшись вперед, − как они там? Здесь ходят такие ужасные слухи. Давече камергер Пал Иванович Егоров заезжал перед отъездом в Питер, так рассказывал, что вообще их держат за семью замками и подвергают всяким издевательствам.

– Не могу ничего возразить вам, однако то, что они находятся под усиленной охраной без права общения с внешним миром, это уж точно. И прислуги практически не осталось с царем. Я уже не говорю о наших вездесущих придворних вельможах, которые сразу перекрасились во всевозможные цвета и шастают по стране, призывая народ к бунту.

– Как матушка-государыня? Как детки, девочки? Ведь они так привязаны друг к другу и воспитаны очень деликатно. Практически не знают реальной жизни. Им, наверное, так тяжело. Я вспоминаю случай, когда я находилась в свите императрицы. Мы с девочками решили купить сладостей. Зашли в лавку. Навстречу выскочил сам хозяин. Когда мы с ними, выбрав покупки, стали расплачиваться, то Анастасия, вынув из кошелька 50 рублей, была удивлена, когда хозяин дал ей сдачи. То есть они живут в совершенно другом мире.

– А почему Анастасия расплачивалась? − спросил я.

– О, она самая смышленая из девочек, поэтому ей доверяют не только деньги, но и некоторые семейные тайны, − продолжила она.

– Император дал мне одно деликатное поручение, − сказал я. − Поэтому мне следует завтра утром отправляться в столицу. Если на то будет ваша добрая воля, я просил бы вас позволить мне скоротать оставшееся время в вашей гостиной. А с рассветом я отправлюсь в путь. Право, мне неудобно просить вас об этом, и в любое другое нормальное время я бы не осмелился даже и подумать о таком.

– Полноте, сударь, − перебила меня графиня, − в такое сложное время мы дожны помогать друг другу. В одиночку выжить становится трудно. Я это поняла на своем печальном опыте, − она подняла полные тоски глаза и посмотрела пристально на меня. – Ведь вы знаете, Вольдемар, как сейчас опасно в столице. Поэтому я и переехала сюда, с одной стороны, чтобы успокоиться, с другой, чтобы быть поближе к монаршей семье. Вдруг я смогу им чем-то помочь. Минимум слуг, минимум желаний… Как вроде бы совершенно другой мир.

– Да, другой, − подхватил я ее мысль. –Тот, который был раньше, остался на другой стороне, ушел в прошлое. Грядет совершенно новый мир, лица которого мы еще не знаем, но то, что уже происходит в нем, дает возможность увидеть его отдельные черты, которые, мягко говоря, оставляют желать лучшего. Почему-то стало больше жестокости, обмана, лжи. Люди как-то сразу поглупели. Не видят очевидного. Не видят тот разрушительный ураган, который навигается на нас. Конечно, что-то надо было предпринимать, реконструировать, создавать какие-то новые формы. И процесс этот пошел. Только вот времени на его эволюцию не дают. Считают, что самый верный способ − это революция. Возьмите Государственную Думу. Ведь выступления в ней депутатов − это почти призыв к насилию. И это высший государственный орган, в котором сидят люди, владеющие огромным капиталом и таким же влиянием. Казалось бы, наоборот. Нужны взвешенные шаги. Однако все напрасно. А знаете почему? Да потому, что это «цвет нации» в кавычках. Из всего состава Государственной Думы больше половины из неполных семей. Что можно ожидать от людей, выросших в неполной семье, не знавших традиций и не следовавших им в своей жизни? Сегодня все пытаются урвать − и в первую очередь для себя. Все равно что: деньги, золото, звание, должность и т.д. А кто этому мешал? Отец нации – государь. Убрать его! Уйдет он, уйдут и традиции. Уйдут традиции, уйдет и народ, нация − и тогда делай, что хочешь, разделяй и властвуй. Вот такие дела.

Я закончил свой пылкий монолог и посмотрел на собеседницу. Она удивленно, в упор смотрела на меня.

– Я не знала, что вы такой оратор и умеете читать чужие мысли. Мне становится страшно рядом с вами, вдруг вы прочтете мои мысли, − уже шутливо закончила она.

– Дорогая графиня, − сказал я, подходя к ней и целуя ее руки, − ваша душа − такая нежная и трепетная, и тут не надо особого дара, чтобы прочитать ее, понять и воспринять ту доброту, которая исходит от вас.

– Полноте вам, Вольдемар, − ответила она и посмотрела на меня потемневшими глазами. − Я вас совсем заговорила, может быть чаю?

– Что вы, что вы, сударыня, какой чай в такое время? Я с вашего разрешения хотел бы немного отдохнуть.

– Конечно, конечно, – засуетилась она. − Я сейчас распоряжусь, чтобы вам постелили в кабинете.

С этими словами она выпорхнула в дверь. Вскоре послышался ее приглушенный голос, которым она отдавала указания горничной. Все это доходило до меня сквозь полумрак, в который я постепенно окунался, сидя в мягком, удобном кресле.

Минут через двадцать она вошла в комнату и, взяв посвечник со стола, предложила мне следовать за ней. Пройдя по коридору, она остановилась у одной из дверей, открыв ее, пожелала мне спокойной ночи и ушла в свои апартаменты. Я стоял у двери и смотрел ей в след до тех пор, пока слабый свет свечи и ее колеблющаяся тень не скрылись из виду. Затем, пошире распахнув дверь, я вошел в кабинет.