Однако рапира Соломона встретила клинок Волка на полдороге. И остановила. В этот удар пуританин вложил столько силы и ненависти, что оружие француза вылетело из его онемевшей руки. Торжествующий крик Волка оборвался.

Какое-то время Ле Лу еще стоял раскинув руки, словно кощунственная пародия на распятие, а потом из его груди вырвался последний сардонический смешок, прекратившийся в тот момент, когда острие рапиры Соломона Кейна ужалило француза в сердце.

Только когда Кейна отпустила горячка битвы, он обратил внимание на рокот тамтамов, не смолкавших на протяжении всего поединка. Он механически вытер клинок о собственную изорванную одежду. Покончив с Ле Лу, Кейн ощущал внутри себя странную пустоту. Вот и завершен еще один кровавый путь. Сколькими подобными дорогами ему уже приходилось идти?

Убивая очередного элодея, пуританин никогда не испытывал удовлетворения. Во-первых, ему представлялось, что подобные деяния не приводят к приумножению добра в этом грешном мире. А во-вторых, он подсознательно боялся, что таким образом враг просто избегает окончательного возмездия, сбегая от Кейна туда, где пуританин бессилен его настичь.

Что ж, в мире все происходит так, как происходит. Кейн, пожав плечами, обратился к делам более насущным. Теперь, когда его покинули азарт и упоение битвой, он ощущал и боль, и усталость, и слабость из-за потери крови. Последний удар Ле Лу вполне мог бы подвести черту под его жизнью. Не иначе как само Провидение уберегло его, позволив в последний момент увернуться от рапиры Волка. Стальное острие не пробило ему грудь, всего-навсего скользнув по ребрам и вонзившись в мышцы спины. Для его закаленного тела рана не особенно серьезная.

Кейн осмотрелся вокруг: всего в дюжине ярдов от него поляну пересекал небольшой ручеек. И тут он допустил свою первую и последнюю ошибку подобного рода в своей жизни. Трудно сказать, чем именно она была вызвана, потерей ли крови, реакцией на тяжелый поединок, а скорее всего — всей той цепью умопомрачительных событий, на которые столь щедра была эта ночь. Как бы там ни было, Кейн положил рапиру на землю и совершенно безоружным направился к так мирно журчащей воде. Вволю напившись, он промыл свои раны и как мог перевязал их полосками ткани, отодранными от рубахи.

Едва он поднялся с колен и собрался пойти подобрать рапиру, его внимание привлекло смутное движение в той стороне, где осталась деревня и откуда он сам примчался каких-то полчаса назад.

Казалось, стена джунглей раздалась, пропуская гигантскую фигуру, в которой англичанин, к своему ужасу, распознал Гулку, истребителя горилл.

Соломон Кейн запоздало припомнил, что не заметил эту уродливую громадину среди коленопреклоненных негров, истово выкрикивавших имя Н'Лонги. Пуританин явно недооценил ум Гулки, точнее сказать, даже не ум, а первозданную звериную хитрость, что скрывалась за этим плоским лбом. Именно врожденное коварство помогло великану не только ускользнуть от возмездия соплеменников и Н'Лонги, но и выследить единственного человека, сумевшего внушить ему страх.

Видимо, Черный бог получал некое извращенное удовольствие, наведя своего звероподобного почитателя на жертву, когда та была безоружна и беззащитна. Несмотря на то что он снизошел до разговора с Кейном, ему было глубоко безразлично, чья именно кровь прольется в этой схватке. Не он ли говорил, что для него все люди были лишь эфемерными тенями? Теперь никто не мог помешать Гулке убить Соломона Кейна, убить медленно, как это делает леопард, наслаждаясь предсмертными мучениями своей добычи.

Мясистые красные губы разошлись в предвкушающей ухмылке, обнажив заостренные зубы. Злобные тупые глазки исполинского создания довольно поблескивали. Кейн наблюдал за ним, холодно и беспристрастно взвешивая свои шансы. Англичанин уже понял, что Гулка заприметил оружие — его, Кейна, и Ле Лу, — валявшееся в центре поляны. И убийца горилл находился к клинкам куда ближе, чем он. Пуританин прекрасно понимал, что дюжина ярдов не то расстояние, которое можно преодолеть внезапным броском.

В душе Соломона разгоралась смертоносная ярость, всепоглощающее неистовство отчаяния. Кровь застучала в висках, а глаза, устремленные на черномазую образину, налились страшным огнем. Пальцы пуританина напряглись и согнулись, готовые рвать плоть врага. Мышцы у Кейна были железные, и немало негодяев испустило дух, угодив в мертвую сватку его рук. Как бы и шея Гулки, больше напоминавшая узловатый комель, не затрещала гнилым сучком.

Накатившая на него волна слабости показала Кейну всю бесплодность подобных надежд. Ко всему прочему лунный свет облизывал обсидиановый наконечник копья, предусмотрительно выставленного Гулкой вперед. Кейн понимал, что в таком состоянии он даже не сможет убежать от гигантского негра. Но, как бы там ни было, он еще ни разу не показывал противнику спину, коль судьба сводила их лицом к лицу.

Убийца горилл вышел на открытое место. Распахнутый в плотоядной усмешке рот надвое разделял плоскую физиономию. Сплошной комок мускулов, жуткий в своей звероподобной мощи, он казался живым воплощением идеалов каменного века. Вся его поза демонстрировала огромную физическую мощь и безмерную уверенность в себе. Тяжелая поступь Гулки показалась Соломону Кейну поступью самого рока.

Англичанин приготовился к схватке, об исходе которой не питал иллюзий. Кейн попытался отчаянным усилием воли собрать силы, но — увы! — поединку с Ле Лу было отдано все без остатка.

Голова Кейна кружилась от потери крови, а серебристое сияние луны расплывалось кровавым туманом, сквозь который он с трудом мог различить неумолимо приближающуюся фигуру.

Опасаясь, что вот-вот лишится сознания, Кейн с величайшей осторожностью — чтобы не упасть — нагнулся к ручью, зачерпнул полную пригоршню ледяной воды и плеснул себе в лицо.

На какое-то время ему полегчало. Пуританин гордо выпрямился во весь рост на подгибающихся от слабости ногах. По крайней мере, он встретит свою судьбу как подобает мужчине, усмехаясь костлявой в лицо! Он надеялся, что Гулка сразу же набросится на него и все завершится прежде, чем проклятая слабость уложит его на землю.

Чернокожий исполин уже прошел половину расстояния, отделяющего его от белого воина. Гулка не торопился, он понимал, что Кейну нечего ему противопоставить. Негр двигался лениво, как огромная кошка, намеревающаяся поиграть с добычей. По его садистской ухмылке Соломону стало ясно, что убийца горилл вовсе не собирается ускорять развязку. Нет, его злобная натура требовала покуражиться над беззащитной жертвой, увидеть, как страх заставит растаять ледяную твердь этих глаз, вынудивших его отвести взгляд. И это в тот момент, когда их обладатель был совершенно беззащитен и ожидал смерти! Гулка мог забыть эти пронзительные глаза, вывернувшие его наизнанку, лишь предав Кейна страшной кровавой смерти, в полной мере удовлетворив себя зрелищем жестоких пыток…

И когда Кейн уже распрощался с жизнью, Гулка совершенно неожиданно замер как вкопанный, а потом, стремительно развернувшись, уставился на молчаливые заросли. Ошеломленный пуританин проследил за его взглядом…

Сначала Кейн разглядел лишь тень среди теней, разве что чуть более густую, чем прочие. Кто бы там ни скрывался, он не проявил себя ни движением, ни звуком И тем не менее англичанин почуял зловещую угрозу, таящуюся в непроглядной тьме среди деревьев. Первозданный ужас смотрел оттуда на людей, и Кейн на мгновение ощутил себя под прицелом нечеловеческих глаз, которым даже мрак ночи не помешал заглянуть прямо ему в душу. Но он понял и то, что невообразимое существо интересовал отнюдь не он, Соломон Кейн. Объектом его дьявольского внимания был Гулка, убийца горилл.

Огромный негр замер, полупригнувшись и угрожающе выставив перед собой копье. Он совершенно позабыл о существовании Соломона Кейна, все его внимание было поглощено зловещей тенью под деревьями.