Неделю спустя Клаудиа позвонила в Калифорнию своему отцу, Спенсеру Коллингвуду.

— Папочка, как говорят в самолетах, пристегни ремень.

— А что случилось?

— Я решила сделаться французской графиней.

— Кем?!

— Он самый потрясающий парень на свете! Его зовут Ги, он граф де Субиз. У него коньячный завод, и вообще я прямо-таки с ума по нему схожу. Мы женимся через неделю, так что тебе нужно будет вылететь не мешкая…

— Погоди, — обогнув половину земного шара, долетел до нее мощный отцовский голос. — Он что же, гоняется за твоими деньгами?

— Он даже и не догадывается о том, что они у меня вообще имеются.

— А кем же ты ему представилась?

— Дочкой фермера.

— Фермера?! Но ты хоть сказала ему, что «ферма» — не больше не меньше, как «Калафия Ранч», самое, черт побери, большое частное ранчо в целой Калифорнии?

— Нет, не сказала. Ведь в кои-то веки кто-то влюбился именно в меня, старую дурнушку Клаудиу, а вовсе не в Клаудиу де Мейер Коллингвуд.

— И вовсе ты не «старая дурнушка Клаудиа», во всяком случае, ты таковая ничуть не больше, чем я — «старый дурак Спенсер». И ради Бога, когда же ты наконец повзрослеешь? У тебя есть определенные обязанности передо мной и ранчо.

— Папуля! — Она хотела закричать, однако заставила себя сохранять спокойствие. Спенсер Коллингвуд был отшельником и жил один на сотнях квадратных миль ранчо «Калафия», что в округе Ориндж; единственной его настоящей страстью были гонки спортивных автомобилей. Он был эксцентричным, с тяжелым характером человеком, который в штыки принимал все новое и норовил спрятаться от него в своих холмах. — Ты ведь знаешь, папуля, что я человек ответственный и люблю ранчо. Но мне очень важно найти человека, который бы полюбил меня, а не наследство Коллингвудов. Как только церемония бракосочетания закончится, ты сможешь ему сказать все, что хочешь.

— Клаудиа, детка, я люблю тебя, но, поверь, ты рассуждаешь совсем как маленькая девочка. Ну хорошо, выходи за этого своего чертова француза. В конце концов, это твое личное дело. Но если он вдруг окажется прохиндеем, после не приходи ко мне плакаться в жилетку. Сколько хоть у него земли?

— Акров сорок примерно. И это одна из лучших земель в коньячной провинции.

— Что?! Паршивые сорок акров? Боже праведный! Ты должна будешь унаследовать в Калифорнии целое королевство, а выходишь замуж за какого-то жалкого винодела с сорока акрами! Господи, я совершенно тебя не понимаю. Моя дочь — и вдруг ведет себя как какая-то хиппи! Тебе остается надеть лишь на себя пластмассовую бижутерию и начать лаять на луну.

— Но, папуля, это же так легко понять: я влю-би-лась!

— Влюби-илась… — с непередаваемой интонацией протянул он. — Отсюда как раз все семейные проблемы: бабы никак не могут без того, чтобы не влюбляться, черт их побери!

Любовь… Усевшись перед ванной на высокий стул, Клаудиа принялась расчесывать и сушить волосы. Она хорошо помнила венчание в небольшой, грубой кладки часовне в Субизе. Затем был медовый месяц на Ривьере, в «Вуаль д'Ор», что в Сен-Жан Кап Ферра, — целая неделя, в течение которой они занимались только любовью, греблей, теннисом и много купались. В первую неделю сентября они вернулись в замок, чтобы дождаться исключительно важного для виноделов сбора урожая винограда.

Именно тогда волшебная сказка оказалась впервые омрачена грубой реальностью. Ги совсем не вдохновило известие, что его молодая жена, оказывается, наследница миллионного состояния. Он возмутился и даже обиделся. Именно из-за денег произошел их первый скандал. Клаудиа хотела приобрести для себя «мерседес», однако Ги воспротивился, сказав, что эти автомобили слишком дорогие. Когда Клаудиа продолжала настаивать, он взорвался и обругал ее «чертовски испорченной богатой американкой», и она не забыла это ругательство. А кроме того оказалось, что Ги — типичный фаллократ — так французы называют мужчин-шовинистов, не считающих женщин людьми. Сама Клаудиа не была радикальной феминисткой, но ведь как-никак она родилась и выросла в Калифорнии, а значит, привыкла к тому, что ее воспринимают наравне с мужчинами. Но скоро Клаудиа выяснила, что в глазах Ги жена была чем угодно, только не ровней своему мужу. Она вышла замуж за человека, у которого, оказывается, были взгляды столетней давности — если не еще более отдаленных исторических времен.

Хуже того было то, что с некоторых пор Клаудиа начала подозревать, что свой виноград и свои вина муж любит едва ли не больше, чем собственную жену. Виноградарство было страстью Ги де Ламбера, а жизнь в крошечном замке по веками заведенному распорядку полностью поглощала его. Для Клаудии подобная жизнь была тоской смертной. Возможно, было бы лучше, если бы у нее были дети, однако Ги сказал, что пока не хочет ничего подобного. В итоге у Клаудии не было никакой цели в жизни. Она начала даже задумываться, а не был ли в конечном счете прав ее папаша, не получилось ли так, что она отказалась от королевства в Калифорнии ради сорока затрапезных акров в зачуханном уголке Бордо? Она частенько думала о своей семье, вся история которой была столь тесно связана с историей Калифорнии, особенно часто думала она о своей прапрабабушке — легендарной Эмме де Мейер. Эмма без ума влюбилась в Арчера Коллингвуда — так же как Клаудиа влюбилась в Ги, — однако Эмма никогда и ни за что бы не согласилась играть у винодела вторую скрипку.

Тряхнув взъерошенными кудряшками, Клаудиа с ненавистью взглянула на безобразную гримасу, отраженную зеркалом. Неделю назад что-то случилось, что-то загадочное и довольно-таки пугающее. Вернувшись домой со своего винного заводика, Ги сообщил ей, что прошлой ночью какие-то вандалы вломились туда и уничтожили пятьдесят огромных емкостей с коньяком. Не украли, а именно уничтожили: разбили бутылки о цементный пол подвала. Полиция не имела ни малейшего представления, кто бы мог сотворить подобное, столь бессмысленное и грубое. Не знал этого и Ги… Во всяком случае, он вел себя так, словно не имел ни малейшего понятия на сей счет. Однако же Клаудиа заметила, что чуть ли не в одночасье муж изменился. За ужином его руки дрожали, а когда она попыталась завести с ним об этом разговор, Ги демонстративно сменил тему. Клаудиа была абсолютно уверена, что муж всерьез чем-то напуган. Еще более укрепилась она в этой мысли, когда он предложил отметить годовщину их свадьбы в отеле «Ритц», что было совершенно непохоже на Ги, который был отменным жмотом. А теперь еще и эта поездка в Марбеллу…

— Дорогая, нам следует поторопиться, — сказал он, сунув голову в ванную комнату. — Я не хочу опаздывать.

— Иду, иду. — Клаудиа поднялась из ванны, вытерлась и стала одеваться. Нет, все-таки явно за кулисами что-то происходило, что-то зловещее и непонятное.

И прекрасная блондинка, она же наследница крупнейшего калифорнийского состояния, внезапно почувствовала угрозу, исходившую от этой неопределенности.

— Только не думай, будто Марбелла состоит сплошь из солнца и наслаждений, — сказала Марго Пасселтвэйт. — Тут немало всякого рода подводных течений, есть и большая проблема с наркотиками, — продолжала она, легко управляя своим белым «феррари», который летел в курортный городок, расположенный на южном побережье Испании. — Однако в целом здесь прямо-таки восхитительно. Около четырех миллионов одних только помешанных на сексе туристов разбредаются по ночам в различные дискотеки. Сексуально озабоченные европейские знаменитости и арабские миллиардеры еще более электризуют здешнюю атмосферу. Сегодня вечером мы с Родни отвезем вас в «Марбелла-клуб», и вы сами все увидите. По сравнению с этим падение Римской империи — детская забава.

— Погляди-ка на эти отвратительные туши! — вечером того же дня воскликнула Марго, когда вместе с Родни помогала Клаудии и ее мужу протиснуться через толпу в «Марбелла-клубе». Было сильно накурено, а музыка гремела оглушительно, как у парней в негритянских кварталах; загорелые блондинки с драгоценностями на шее, мужчины с золотыми цепочками на груди тусовались меж небольших круглых столиков, уставленных бутылками диетической кока-колы и шотландского виски. — Сейчас тут полный набор знаменитостей: поистине рай для европейской швали. Ох, прости, Клаудиа, я совсем забыла, что после замужества ты сделалась частью этого мира.