— Для человека, чьи дни уже сочтены, подобно моим, — отвечал незнакомец, — было бы неуместно испытывать судьбу, давая обещания, для выполнения коих требуется время. Вы, сударь, видите перед собой того, кто возвратился из печального, весьма печального паломничества в другое полушарие, чтобы его кости могли упокоиться здесь, в родной земле. Но, если судьба подарит мне еще несколько дней, вы снова услышите о том, кто считает себя глубоко обязанным вам за вашу любезность и доброту.

Молодой офицер был глубоко тронут задушевными словами своего спутника, их серьезным и торжественным тоном и, горячо пожав его исхудалую руку, ответил:

— Дайте о себе знать! Прошу вас об этом как об особенном одолжении! Не знаю почему, но вы завладели моими чувствами в такой мере, в какой это не удавалось еще никому на свете… в этом есть что-то таинственное… это похоже на сон. Я испытываю к вам не только глубочайшее почтение, но и любовь!

Старик отступил на шаг назад и, положив руку на плечо молодого человека, вперил в него горящий взгляд; затем, величественным жестом подняв руку вверх, сказал:

— Это перст провидения! Не души зародившееся в тебе чувство! Сохрани его в своем сердце, ибо оно угодно небу.

Внезапно дикие, отчаянные крики грубо нарушили тишину ночи, заглушив ответ офицера. Столько муки и такая жалобная мольба звучали в этих криках, что у тех, кто их слышал, похолодела в жилах кровь. Площадная брань, хриплые проклятия, резкие удары плети и жалобные вопли жертвы звучали где-то неподалеку, сливаясь в единый гул. Движимые одним чувством, все сошедшие со шлюпки на берег торопливо направились в ту сторону, откуда доносились крики. Приблизившись к стоявшим неподалеку строениям, они увидели кучку людей, столпившихся вокруг человека, чьи жалобные стенания нарушили тихое очарование ночи. Бранясь, зеваки подзадоривали мучителей, их грубые голоса заглушали крики истязуемого.

— Пощадите, пощадите! Христа ради, пощадите, не убивайте Джэба! — снова завопил несчастный. — Джэб сбегает, куда прикажете! Бедный Джэб слабоумный дурачок! Пожалейте бедного Джэба! Ой! Вы сдерете с меня шкуру!

— Я вырву сердце из груди этого подлого бунтовщика! — раздался яростный хриплый возглас. — Он отказался пить за здоровье его величества!

Джэб желает королю доброго здоровья! Джэб любит короля! Джэб только не любит рома!

Молодой офицер, увидев, что творится бесчинство, решительно растолкал толпу хохочущих солдат и проник в самую ее гущу.

Глава II

Они грозятся отхлестать меня за правду, ты — за ложь, а иногда меня бьют за то, что я отмалчиваюсь.

Лучше быть чем угодно, только не дураком.

Шекспир, «Король Лир»

— Что тут творится? — воскликнул молодой офицер, хватая за руку разъяренного солдата, орудовавшего плетью. — По какому праву истязаешь ты этого человека?

— А по какому праву хватаешь ты за руки гренадера британской армии?! — в бешенстве крикнул солдат, оборачиваясь и замахиваясь плетью на осмелившегося прикоснуться к нему горожанина.

Офицер шагнул в сторону, уклоняясь от грозившего ему удара, и шитый золотом мундир его блеснул в лунном свете между складок темного плаща. Рука изумленного солдата застыла в воздухе.

— Отвечай, я жду, — продолжал молодой офицер, весь дрожа от еле сдерживаемого гнева. — Какого ты полка и почему истязаешь этого человека?

— Мы все — гренадеры славного сорок седьмого полка, ваше благородие, — смиренным и даже униженным тоном отвечал один из стоявших рядом. — Мы просто хотели поучить уму-разуму этого дурачка, потому что он отказывается пить за здоровье его величества.

— Этот грешник не боится гнева создателя! — вскричал избиваемый, с мольбой обращая к своему защитнику залитое слезами лицо. — Джэб любит короля, Джэб только не любит рома!

Офицер, отвернувшись от этого тягостного зрелища, приказал солдатам развязать пленника. Ножи и ногти были тотчас пущены в ход, и бедняга поспешил надеть свою рубаху и куртку. В тишине, сменившей только что усмиренное буйство, было отчетливо слышно его тяжелое дыхание.

— А теперь, бравые герои сорок седьмого полка, — сказал молодой офицер, обращаясь к солдатам, когда бедняга кончил одеваться, — вам знакомо это?

Тот из солдат, на которого был обращен взор офицера, взглянул на поднесенный к его глазам рукав и в великом смущении узрел магические цифры своего собственного полка и хорошо знакомый белый кант, украшающий алые мундиры его офицеров. Ни у кого не хватало духу произнести в ответ хоть слово, и после внушительного молчания офицер продолжал:

— И это вы были удостоены чести поддержать заслуженную славу солдат Вольфа? Это вы должны были стать достойными преемниками отважных воинов, покрывших себя славой под стенами Квебека! Ступайте прочь! Завтра я вами займусь.

— Не забудьте, ваше благородие, что он отказывался пить за здоровье его величества. Думается мне, сударь, что будь здесь полковник Несбитт…

— Негодяй! Ты еще осмеливаешься возражать! Прочь, пока я не арестовал тебя!

Смущенные солдаты, у которых при появлении разгневанного офицера, словно по волшебству, вся разнузданность превратилась в оробелость, поспешили прочь. Те, что служили дольше, шепнули остальным фамилию офицера, который столь неожиданно возник перед ними.

Молодой офицер проводил их гневным взглядом, а когда все они один за другим скрылись во мраке, спросил, повернувшись к пожилому горожанину, который, стоя в сторонке и опираясь на костыль, наблюдал всю эту сцену:

— Известна ли вам причина, почему так жестоко обошлись с этим беднягой? Может быть, вы знаете, как это началось?

— Этот парень слабоумный, — отвечал калека. — Голова у него не в порядке, но он безвредный, зла никому не делает. Солдаты пьянствовали вон в том кабаке. Они часто зазывают туда беднягу и потешаются над ним. Если этим выходкам не будет положен конец, боюсь, нам не миновать беды. Из-за океана нам шлют суровые законы, а эти вот молодчики под командой таких господ, как полковник Несбитт, мажут дегтем, вываливают в перьях и…

— Друг мой, пожалуй, нам с вами не следует продолжать этот разговор, — прервал его офицер. — Я сам принадлежу к «солдатам Вольфа» и приложу все силы к тому, чтобы не была поругана справедливость; думаю, вы поверите в мою искренность, когда узнаете, что я тоже уроженец Бостона. Впрочем, я столь долгие годы провел вдали от родного города, что его приметы стерлись в моей памяти и я боюсь заплутаться в этих извилистых улицах. Скажите, не знаете ли вы, где проживает миссис Лечмир?

— Ее дом знает каждый житель Бостона, — отвечал калека. Тон его сразу изменился, как только он услышал, что имеет дело с бостонцем. — Вот Джэб только и делает, что бегает по поручениям. Он охотно покажет вам дорогу, ведь он очень вам обязан. Не правда ли, Джэб?

Однако дурачок — ибо пустой взгляд и бессмысленная детская улыбка достаточно ясно свидетельствовали о том, что несчастный юноша, которого молодой офицер только что вызволил из рук мучителей, был жалким полуидиотом, — ответил на обращенный к нему вопрос с явной неохотой и колебанием, что было по меньшей мере удивительно, принимая во внимание все сопутствующие обстоятельства.

— Дом госпожи Лечмир? Да, конечно, Джэб знает этот дом… Он найдет его с закрытыми глазами, только… только…

— Ну что «только», балбес ты этакий? — воскликнул калека, горевший желанием помочь офицеру.

— Только будь сейчас день…

— С закрытыми глазами, но только днем! Вы не слушайте этого дурня! Вот что, Джэб, ты должен без всяких разговоров отвести этого господина на Тремонт-стрит. Еще рано, солнце только что село, и ты успеешь попасть туда и вернуться домой в свою постель, прежде чем часы на Южной церкви пробьют восемь.

— Ну да, ведь это какой дорогой идти, — возразил упрямый дурачок. — Я вот знаю, сосед Хоппер, что вы и за час не доберетесь до дома госпожи Лечмир, если пойдете по Линн-стрит, а потом по Принс-стрит и назад через Сноу-Хилл. А уж если будете останавливаться, чтобы поглядеть на могилы на холме Копс-Хилл, так и подавно.