Страстная речь Эшли не произвела особого впечатления на капитана Гранфорте.

— Кто эти «они»? — холодно бросил он.

— Орнанья, организатор, направляющий и руководящий своими приверженцами. Карло Карризи и любой из двух десятков здешних крестьян, непосредственные исполнители.

Гранфорте иронически улыбнулся.

— Вы рассказали драматическую историю. Как профессионал, я могу отметить, что на словах все выглядит очень гладко. Но меня больше волнуют доказательства.

— Допросите бармена Роберто, и он скажет вам о телефонном звонке на виллу Орнаньи и о человеке, который дал ему конверт с десятью тысячами лир.

— Обязательно допросим, господин Эшли. Что еще?

— Спросите Джорджа Арлекина, и он скажет вам, что в отеле у меня не было фотокопий и я не знал, где они находятся.

— Господин Арлекин?

Джордж Арлекин с сожалением покачал головой.

— Боюсь, тут я вам не помогу, мой дорогой друг. Вы говорили мне, что у вас нет фотокопий. Вы говорили, что не знаете, где они. Но это ничего не доказывает, не так ли?

— Дальше, господин Эшли.

— Спросите Елену Карризи. Она скажет, каким образом фотокопии оказались у нее. Возможно, она скажет и почему, хотя я бы ей этого не советовал, — он бросил на девушку короткий взгляд. — Она скажет, что вчера отец побил ее, и объяснит причины, побудившие ее отдать мне фотокопии. Прошлой ночью она подсунула их под дверь моей комнаты.

— Что вы можете сказать на это, синьорина? Она ответила без секундного колебания:

— Все это ложь. Я не видела брата с тех пор, как уехала в Рим. О документах я знаю лишь со слов его сиятельства. Вчера этот человек пытался обольстить меня перед статуей мадонны, а когда я отказала ему, угрожал втянуть меня в это дело. Я — секретарша его сиятельства. Я имею доступ к его бумагам. Он пытался запугать меня. Но тут пришел отец, и мне удалось вырваться и убежать… — Она замолчала, и Эшли заметил, как от одобрительного взгляда Орнаньи полыхнули румянцем ее щеки. С уходом Козимы у нее появлялась надежда на возвращение герцога.

— Ричард, прошу тебя! — Тихий, но решительный оклик Козимы остановил его. — Ничего не говори. Во всяком случае, здесь, сейчас. Что бы ты не сказал, они извратят смысл каждого слова и найдут в нем то, что им нужно. Я предупреждала тебя, но ты не стал меня слушать. На этот раз…

В ее глазах Эшли увидел боль, страх, любовь. Наконец-то они стали союзниками, и он ненавидел себя за то, что слишком поздно дошел до столь простой истины.

— Что теперь, капитан?

— На основании имеющихся в моем распоряжении улик я вынужден взять вас под стражу по обвинению в заговоре и убийстве.

— Понятно. — Эшли встал. Все взгляды скрестились на нем. — В таком случае я хотел бы позвонить в римский корпункт моей газеты, чтобы они связались с посольством и нашли мне адвоката.

Гранфорте задумчиво кивнул.

— Можете позвонить, господин Эшли.

— Срочно, — попросил он. — Это… дипломатическое дело. Телефонистка обещала соединить его в течение получаса.

Он положил трубку и вернулся к своему креслу.

— Рим дадут не раньше, чем через полчаса.

— Мы подождем, — сказал капитан Гранфорте.

Орнанья щелкнул пальцами, и Карло Карризи начал резать лимон для новых коктейлей. Они сидели, словно незнакомцы в театральном фойе, ожидающие, когда прозвенит звонок и их пригласят в зал. Но звонка все не было, и лишь на каминной доске громко тикали часы в корпусе из золоченой бронзы с гербом герцога.

— Карло!

Старик выпрямился и взглянул на Козиму.

— Синьора?

— Пожалуйста, позови Кончиту.

Карло подошел к стене и дернул за шнур звонка. Минуту спустя в дверь постучали, и в гостиную вошла Кончита. Она смутилась, увидев столько людей.

— Принеси мою сумочку, Кончита. Большую, коричневую. Ока на второй полке комода.

Кончита выпорхнула из комнаты. Все взгляды устремились на Козиму, требуя объяснения столь банальной просьбы. Она же, словно ничего не замечая, потянулась за сигаретой. Капитан Гранфорте тут же вскочил, щелкнул зажигалкой. Она закурила и капитан вновь сел.

Карло начал смешивать коктейль. Кубики льда бились о стенки шейкера, заглушая тиканье часов. Все молчали. Да и о чем могли они говорить? Какие мысли могли прикрыть лицемерие слов?

…Я обманывал и победил. Ты обманывал и проиграл. Я рисковал также, как и ты, но твои эмоции предали тебя, мои же принесли победу. Ты лгал, и я лгал. Мою ложь признали правдой. Твою обратили в петлю, наброшенную тебе на шею. Мы все продажны. Мы все предатели. Потенциальные убийцы. Некоторые лишь более искусны и более искусны и более безжалостны, чем другие…

Затем внезапно заговорил Орнанья. Резко и раздраженно.

— Не пора ли покончить с этим, капитан? Ситуация весьма неприятна для нас всех.

— В особенности для меня, ваше сиятельство, — успокаивающе сказал Гранфорте. — Прошу вас, ваше сиятельство, потерпите.

Кончита принесла сумочку, торопливо оглядела гостиную и убежала на кухню посудачить о странном поведении синьоры. Козима открыла сумочку, достала золотую пудреницу и начала пудрить нос. Остальные, как завороженные, смотрели на нее. Козима не обращала на них никакого внимания. Покончив с этим важным делом, она захлопнула пудреницу и убрала ее.

Карло уже разливал приготовленный коктейль по бокалам.

— Карло! — вновь позвала его Козима, — Пожалуйста, подойдите ко мне.

После короткого колебания старик поставил на пол шейкер и бокал, тщательно вытер руки салфеткой и, подойдя, встал перед Козимой.

— Карло, со слов капитана ты знаешь, что скоро я покину этот дом. У нас есть обычай, старый добрый обычай — награждать верного слугу. Ты — слуга моего мужа, но ты служил и мне. Я благодарю тебя за это. Вот мой подарок.

Козима достала из сумочки толстый белый конверт. Старик взглянул на Орнанью. Тот коротко кивнул. Тогда Карло взял конверт и поклонился.

— Огромное спасибо, синьора!

— Открой его, Карло, — сказала Козима, когда старик вернулся к столу с шейкером и бокалами.

В напряженной тишине старик достал из конверта пачку газетных вырезок с фотографиями, схваченную скрепкой. Одну за другой Карло переворачивал их, его губы шевелились, безмолвно прочитывая заголовки. Затем он взглянул на Елену, перевел взгляд на Орнанью, Козиму, вновь посмотрел на фотографии.

Они наблюдали за ним, как за актером-мимом, на лице которого отражается вся гамма переживаний — изумление, недоверие, страх, отвращение и, наконец, медленно разгорающаяся ярость. Затем пантомима кончилась, и актер вновь обрел голос.

— Синьора, скажите мне, что это означает? — тихо спросил он.

— Это означает, — холодно и спокойно ответила Козима, — что человек, которого ты воспитывал с детства, отцу которого ты прослужил столько лет, в доме которого ты поддерживал идеальный порядок, этот человек превратил твою родную дочь в проститутку. Он не делал из этого секрета. Ее имя и фотографии печатались в газетах. Люди, написавшие эти заметки, позаботились, чтобы об этом узнал весь мир. Если ты не веришь мне, можешь спросить у нее самой.

Но вопроса не потребовалось. Елена вжалась в спинку кресла, лицо ее смертельно побледнело, одна рука поднялась ко рту. Казалось, Карло сейчас подойдет и ударит ее.

Но старик не тронулся с места. Руки его задрожали, и вырезки выпали из его ослабевших пальцев. Собрав их, Карло, сгорбившись, застыл над столом. Затем плечи его распрямились, и он двинулся к Орнанье, держа в одной руке пачку фотографий, а в другой короткий острый нож, которым он резал лимон.

Орнанья встал. Они могли бы сойти за отца и сына, если б сын не был аристократом, а отец не носил ливрею слуги. Никто не пошевелился. Даже Гранфорте. Они были зрителями. Сцена же принадлежала двум актерам, которые разыгрывали последний акт их личной трагедии.

В шаге от герцога Карло остановился и протянул тому вырезки с фотографиями.