— Вы видели, как это случилось? — спросил Венцель.

— Что-то видел. Но не все.

Лейтенант кивнул, его синие глаза не отрывались от моего лица. В них не читалось ни симпатии, ни подозрения. С тем же успехом он мог спрашивать, видел ли я, как погнули бампер моего или чужого автомобиля.

— Пожалуйста, расскажите мне, что вы видели, Ничего не опускайте, даже самых тривиальных подробностей.

Я изложил ему всю цепочку событий, начав с отлета из Берлина, не упомянув лишь о присутствии в баре Падильо, хотя и не считал эту подробность тривиальной. Пока я говорил, появились эксперты. Убитого фотографировали, с пальцев снимали отпечатки, тело уложили на носилки, набросили на него одеяло и унесли. Скорее всего, отправили в морг.

Венцель слушал внимательно, но ничего не записывал. Вероятно, полностью доверял памяти. Нс пытался перебивать меня вопросами. Просто слушал, изредка поглядывая на свои ногти. Идеально чистые, как и белоснежная рубашка под темно-синим костюмом. Похоже, он недавно побрился, и от него пахло лосьоном.

Наконец поток моих слов иссяк, но он продолжал слушать. Тишина сгустилась, и я не выдержал. Предложил ему сигарету.

Венцель не отказался.

— Г-м... этот мужчина... Маас.

— Да?

— Раньше вы никогда его не видели?

— Никогда.

— И тем не менее ему удалось попасть на тот же самолет в Темпельхофе, наладить дружеские отношения и даже доехать на вашем автомобиле до Годесберга. Более того, до вашего салуна, откуда он сбежал после того, как его собеседника застрелили. Нс удивительно ли это?

— Все произошло, как я вам рассказал.

— Разумеется, — промурлыкал Венцель. — Разумеется. Но не кажется ли вам, герр Маккоркл, не кажется ли вам странным все эти совпадения. Незнакомый мужчина садится рядом с вами в самолете, вы предлагаете довезти его до Годесберга, он, оказывается, едет туда же, куда и вы, то есть в ваше заведение, где он должен встретиться с человеком, которого убивают.

— У меня тоже сложилось впечатление, что он подсел ко мне нс случайно.

— Вашего компаньона, гсрра Падильо, в баре не было?

— Нет. Он уехал по делам.

— Понятно. Если этот Маас попытается связаться с вами, вас не затруднит незамедлительно уведомить нас?

— Уведомлю, можете нс беспокоиться.

— А завтра вы сможете подъехать в участок и подписать ваши показания? Хотелось бы, чтобы приехали и ваши сотрудники. Одиннадцать часов вас устроит?

— Хорошо. Вас интересует что-либо еще?

Он пристально посмотрел на меня. Наверное, хотел запомнить мое лицо на ближайшие десять лет.

— Нет. На сегодня достаточно.

Я предложил выпить и остальным: полицейским, двум в форме, одному — в штатском. Они повернулись к Венцелю. Тот кивнул. Заказали они бренди и выпили одним глотком. Правда, Карл и налил им, что подешевле. После многочисленных рукопожатий Венцель увел свою команду на улицу. Я посмотрел на угловой столик, за которым сидели Маас и его ныне покойный собеседник. Ничто не напоминало о трагедии. Наоборот, за этот столик так и хотелось сесть.

Если бы не деньги, сказал я себе, продать бы все да уехать куда-нибудь в Санта-Фе или Калиспелл, открыть там маленький бар да жить не тужить. Уж там-то не будет никаких проблем, кроме как в субботу вечером доставить домой перепившего фермера. Не то что здесь, на семи холмах, где когда-то жили Белоснежка и семь гномов, а еще раньше Зигфрид победил страшного дракона. Но здесь я неплохо зарабатывал и, возможно, уже к сорока пяти годам мог бы отойти от дел, обеспечив безбедную старость. К тому же мне льстило, что мой компаньон выполняет какие-то задания секретной службы, возможно, добывает чертежи русского космического корабля для полета на Сатурн. И мне нравилось, что в наш салун заглядывают шпионы всех мастей, едят бифштексы, пьют коктейли, а по ходу обмениваются своими секретами.

И само появление двух убийц в масках, посланных в салун, чтобы убить маленького иорданца, на встречу с которым я привез толстяка незнакомца, лишь добавляло известности нашему заведению.

Оно приносило хорошие деньги, на которые покупались отличные машины. И дорогие костюмы, толстые бифштексы, марочные вина из Мозеля, Ара, долины Рейна. И женщины, в которых Бонн не испытывал недостатка. В итоге я отогнал от себя мысль о продаже, велел Карлу следить за кассой, убедился, что шеф-повар трезв, вышел на улицу и поехал на квартиру к одной интересной даме. Звали ее Фред ль Арндт.

Примерно в половине седьмого я прибыл в квартиру фрейлейн Арндт, на верхнем этаже десятиэтажного дома, из окон которой открывался прекрасный вид на Рейн, семь холмов и красный кирпич развалин замка Драхенфсльс.

Нажал кнопку звонка домофона, прокричал в микрофон свое имя и толкнул дверь после того, как щелкнул замок, который она открыла соответствующей кнопкой в прихожей. Она ждала меня у двери, когда я вышел из лифта, который в этот день на мое счастье работал.

— Добрый день, фрейлейн доктор, — прошептал я, галантно склоняясь над се рукой. Мой поклон и поцелуй отличались особой элегантностью, ибо учила меня светским манерам одна пожилая венгерская графиня, любившая заходить в наш салун в дождливые дни. Я не возражал, потому что она исправно платила по счету.

 Фрёдль улыбнулась.

— Каким ветром тебя занесло сюда, Мак? Да еще трезвого.

— От этого есть лекарство, — я протянул ей бутылку «Чивас Регал»[10].

—-Ты как раз успел на раннее представление. Я собираюсь вымыть голову. А потом лечь в кровать.

— То есть на сегодня у тебя вечер занят?

— Этот вечер я рассчитывал провести в одиночестве. Обычное дело в этом городе для девушки, разменявшей четвертый десяток.

Действительно, в тот год женское население Бонна числом значительно превосходило мужское. И многие дамы, как и  Фрёдль, сидели у телефона в надежде, что он зазвонит и вытащит из квартиры в более многочисленную и шумную компанию. Следует сразу отметить, что  Фрёдль отличала не только красота, но и ум. Она действительно защитила докторскую диссертацию и вела раздел политики в одной из влиятельных газет Франкфурта, а до того год провела в Вашингтоне, работая в пресс-центре Белого дома.

— Налей нам по бокалу. Виски помогает забыть о возрасте. Ты почувствуешь себя шестнадцатилетней.

— Шестнадцать мне было в сорок девятом, и в подростковой банде я промышляла сигаретами на черном рынке, чтобы платить за учебу.

— По крайней мере, в те дни ты не могла пожаловаться на одиночество.

С бутылкой в руках она удалилась на кухню. Квартира состояла из большой комнаты с балкончиком, выполнявшим роль солярия. Одну стену от пола до потолка занимали полки с книгами. Перед ними возвышался огромный антикварный письменный стол. Я мог бы жениться на  Фрёдль только ради него. Пол устилал светло-бежевый ковер. Обстановку дополняли две кровати, хорошие шведские стулья и обеденный стол. Вдоль балкона тянулась стена из стекла, а две другие, по бокам, украшали весьма недурные репродукции и картины. Чувствовалось, что в этой квартире не просто ночуют, но живут.

 Фрёдль поставила бокалы на низкий эбонитовый столик для коктейлей, который, казалось, плыл в воздухе, потому что ножек не было видно. Она села рядом со мной на диван и поцеловала в висок.

— Седины все прибавляется, Мак. Ты стареешь.

— И скоро у меня не останется ничего, кроме воспоминаний. Через несколько лет мы, старая гвардия, будем собираться в каком-нибудь баре, чихать, кашлять и рассказывать друг другу о тех женщинах, с которыми когда-то спали. И я, с навернувшимися на глаза слезами, буду шептать: «Бонн, о милый, милый Бонн».

— Кого ты знаешь в Штатах, Мак?

Я задумался.

— Пожалуй, что никого. Во всяком случае, ни с кем не хочу увидеться вновь. Пару репортеров, сотрудников посольства, но с ними я познакомился в Германии. У меня была тетушка, которую я очень любил, но она давно умерла. От нее мне достались деньги, на которые я смог открыть салун. Вернее, часть денег.