Теперь мне надо было спешить и продержаться на ногах не менее двух минут. Болдуис кинулся на меня сзади и с силой обхватил руками. Я вцепился в его мизинец и отгибал его до тех пор, пока он, ослабев от боли, не отпустил меня. Шофер был маленький, хотя и приземистый, но не так силен, как я. Кроме того, он, вероятно, никогда не слыхал о дзюдо, поэтому был готов уже через пару минут. Когда портье очухался, его хорошо обработанный коллега сидел на полу, прислонившись к стене, и не испытывал желания подняться на ноги.

Миранда все еще улыбался, но его улыбка стала менее уверенной.

Портье, вероятно, передохнул и опять ринулся на меня, пытаясь носком ботинка попасть мне в живот. Но я был готов к этому. Быстро отпрыгнув в сторону, я поймал его ногу и потянул на себя. Стукнувшись головой о край письменного стола, он потерял сознание.

Миранда медленно поднялся, отбросил сигару и начал приближаться ко мне.

— Только сейчас все начнется по-настоящему! — зашипел он.

Спиной я оперся о камин, тяжело дыша.

Миранда, свежий и невредимый, с силой атаковал меня. Я схватил колени Миранды и навалился на него. Несколько минут мы стояли сцепившись, затем упали на пол и каждый старался придавить другого. Наконец Миранде это удалось. Я получил несколько ударов в подбородок, голову и затылок. У меня зазвенело в ушах, глаза заволокло туманом. Не имея возможности сдвинуться, я видел только разорванный рукав Миранды и три длинные красные полоски на его предплечье.

Напрягая последние силы, я попытался освободиться. Мне это немного удалось, и я прижал Миранду к краю письменного стола. В это мгновение я увидел, как дверь соседней комнаты распахнулась и женская рука, размахнувшись, опустила бутылку на мою голову. И ночь... да, для меня сразу же наступила ночь.

Когда я очнулся, я лежал перед верандой в саду. Где-то били церковные часы. Звезды на небе начали бледнеть. Мягкий утренний ветерок шевелил верхушки сосен. Я ухватился за перила веранды и подтянулся. Моя нога наткнулась на что-то металлическое: мои поломанные часы. На темном фоне неба возвышалась темная спокойная громада виллы. Бесполезно было искать в ней кого-либо. Дом был снят всего лишь на один день.

Правое бедро болело, в голове стоял шум, живот горел, и всего меня покрывал холодный пот. Опершись о перила, я задумался.

Придя немного в себя, я потихоньку двинулся в путь, отдыхая у деревьев каждые двадцать ярдов. Спустя пятнадцать минут я стоял у своей машины. Натянув плащ поверх разорванного смокинга, я сел за руль и поехал. Каждая колдобина на проселочной дороге больно отдавалась в моей воспаленной голове.

Вскоре я остановился и вытащил сигарету. Когда я, прикурив, собрался ехать дальше, колымага Джойса не завелась. Я нажимал на стартер еще и еще раз, потом плюнул и пошел пешком. До ближайшего местечка было миль девять. К счастью, меня посадил шофер грузовика, шедшего в Париж. Я попросил подвезти меня до Северного вокзала и дал шоферу двести франков, а. затем взял такси и назвал адрес Джойса.

В такси я вытащил бумажник и обследовал его содержимое. Кое-что мне бросилось в глаза: я помнил, что мои трехтысячефранковые купюры были старыми и замызганными. Теперь же у меня оказалось три новых билета, пахнущих типографской краской. И еще: письмо Поля исчезло.

Было уже половина шестого, когда я позвонил в дверь Джойса. Он открыл заспанный. Я стянул с себя, плащ и повалился на кушетку.

— Черт возьми, как ты выглядишь?! — воскликнул Джойс.— Такое впечатление, будто тебя вытащили из-под товарного поезда!

Он побежал на кухню, чтобы разогреть кофе, принес бутылку, стаканы, а затем приготовил мне постель. Я тем временем принял душ и слегка привел в порядок свое разбитое лицо, прижигая йодом многочисленные ссадины. Наконец я улегся, и Джойс подал мне кофе прямо в постель. Я начал рассказывать ему о том, что со мной случилось, и ухитрился заснуть на середине рассказа.

Проснулся я в два часа дня. Голода я не чувствовал, но ощущал сильнейшую слабость. Джойс, очевидно, уже ушел. Кое-как проковыляв в душ, я побрился. Там я обнаружил, что все мое тело покрывали ссадины и синяки. Глаз был подбит.

Одевшись, я уселся в гостиной завтракать. Послышалось звяканье ключа в двери, и в комнату поспешно вошел Джойс, бросивший на стол дневной выпуск газеты.

-— Никки, мужайся и не падай в обморок, если заглянешь в газету. Человек, который убил Бервиля, это ты!

— Что?! Ты сошел с ума?

Я вскочил, отбросил в сторону салфетку и схватил газету.

Моя фотография была помещена в верхней части первой волосы. Крупным шрифтом под ней было написано:

«Полиция через тридцать часов установила убийцу Бервиля!»

Далее следовал текст:

«Расследованием руководил инспектор уголовной полиции Гастон. В воскресенье вечером в своей квартире был найден убитым генеральный директор Марокканской урановой компании Поль Бервиль. Сегодня утром расследование было успешно завершено. Разыскивается преступник — пианист из бара Николас Фолдекс. Вчера он снял в Центральном парижском банке со счета Бервиля пятьсот тысяч франков. В отеле, где он проживал, в его комнате было найдено оружие, из которого, как установлено полицией, и был произведен смертельный выстрел. На револьвере обнаружены отпечатки пальцев Фолдекса. Преступник пока не найден».

Я опустился на кушетку, налил «кальвадоса» и выпил один глоток.

— Дружище,— пробормотал я,— они просто обалдели.

Я взял газету и принялся рассматривать свое изображение. Возле фотоснимка были опубликованы мои приметы: рост 184 сантиметра, возраст 33 года, спортивный вид, густые, коротко остриженные черные волосы, серо-зеленые глаза.

Несколько минут мы молчали. Джойс расхаживал по комнате, потом бросился в кресло и стал набивать трубку.

Первым заговорил я.

—- Пока все складывается для нас удачно.

— Хотел бы я знать, что ты называешь удачей?

Я занялся приготовлением сандвича.

— Фотография в газете десятилетней давности. Если меня по ней кто-то сейчас и узнает, то он. обладает даром волшебника,

— Да, верно,— согласился Джойс,— на ней ты выглядишь восемнадцатилетним карманником.

— Это уже счастье. А то, что сегодня утром я пришел к тебе, а не в отель, где меня ожидала полиция, разве это не удача? Мы-то ведь не собираемся являться в полицию и рассказывать мою историю. Это было бы равносильно тому, чтобы самому накинуть себе веревку на шею.

— Почему? Они должны поверить тебе, если ты придешь и расскажешь все, как было. И потом кое-что ты можешь доказать им.

— Доказать? Что именно? Единственное доказательство — письмо Поля. Но его больше нет у меня.

— Это не играет большой роли. Ты можешь сослаться на меня и, кроме того, ты показывал его Лендри. Видишь — уже два свидетеля.

— Не смеши меня. Это будет самая большая глупость.

— Почему?

— Подумай немного. Предположим, Лендри пригласят в качестве свидетельницы. Хорошо, она подтвердит, что я показывал -письмо Бервиля, но может ли она поклясться, что это письмо было действительно написано Полем? Нет. Она видела его бегло. Имя «Поль» может написать любой идиот, а остальное Бервиль напечатал на машинке, которая находится в холле отеля «Сули», где я живу... Ну, а ты можешь поклясться или нет? Нет! Ты вообще не знал Бервиля. Что же из этого следует? Могут подумать, что письмо, которое Бервиль отпечатал в присутствии хозяина отеля, я уничтожил сам. И все только потому, как можно предположить, что якобы он обвинил в нем меня. Позже на той же самой машинке я мог бы, как предположит полиция, отпечатать письмо и изобразить фальшивую подпись Бервиля... Разумеется, полиция потребует письмо, чтобы проверить подлинность подписи. Они спросят меня, где документ, а я им отвечу, что у меня его нет, и расскажу им сказочную историю о вилле «Истанбул», о том, как меня избили и, пока я был без сознания, сунули мне в руку оружие, чтобы на нем остались отпечатки моих пальцев, и затем забрали письмо. Можешь быть уверен, что мне не поверят.