— Мне чаще других приходилось видеть кровавый лик войны, ее трагическую реальность, то страшное, что делает она с человеческим телом. Такое никогда не должно повториться.

И весьма символично, что Петр Михайлович был членом Всесоюзного комитета защиты мира.

Г. АБРАМОВИЧ,

корреспондент Всесоюзного радио по Челябинской области

Если человек вступает в партию в 56 лет, да еще в военное время, надо полагать, делает он это вполне осознанно. Николай Федорович Комарь, главный госсанинспектор Златоуста, написал заявление в 1944 году, считая, что имеет полное моральное право обратиться с такой просьбой. Написал и небольшую автобиографию — короткие сухие строки. И задумался. Как же изложить, кто и что он в нравственном отношении. И надо ли излагать? И вообще, кому об этом расскажешь?

Наверное, самому близкому человеку, например, жене. Но у Николая Федоровича не было жены — в далеком 20-м году умерла она от тифа, не помог и муж-фельдшер. Остались без матери две девочки. Он воспитывал их один. В 1926 году его направили на учебу в Томский институт. Старшую Лену отдал бабушке и, как бы не было трудно, каждый месяц посылал деньги. Младшую Зину взял с собой.

Вырастил, замуж выдал обеих. В войну Зина приехала к нему с сыном. Зять был на фронте. Говорить с дочерью о том, что его волнует, как-то не получалось.

Душу он излил в письме знакомой женщине Вере Михайловне, жила она в Подмосковье и через год стала его женой. Писал: «…Я простой человек, не обладаю никакими особенными качествами, на вид невзрачный, не обеспечен материально более того, что честно заработано, но я уже говорил, имею чистое незапятнанное имя советского гражданина, тружусь добросовестно, честно, моя жизнь скромна, зато спокойна и тиха. Не карьерист, нет наклонности к незаработанному благополучию, но, если понадобится, способен удвоить работу для двоих… и хотя сейчас не время говорить о личном, но и не время молчать в эти дни испытаний, кто знает, что ждет нас завтра».

Он мог бы сообщить о себе, что поет украинские песни и голос у него хороший, но об этом мало кто знает, что сочиняет сказки, пишет стихи, но никому их не показывает, пишет о красоте природы: седые горы, гремучие ручьи, золотые ожерелья осенних гор или:

О городе он мог говорить много, исходил его вдоль и поперек не один раз, и по службе вынужден был это делать, и потому что искренне любил этот город и весь край, любил его людей — «кузяков» — рабочих казенных заводов. А что они вынесли в гражданскую войну и в Великую Отечественную — лучше его, пожалуй, никто и не знал.

Родился и вырос он далеко от этих мест, под Харьковом. Детство было трудное, рано начал работать. Потом окончил фельдшерскую школу и приехал работать в Златоустовское уездное земство еще в 1912 году.

Колесил по горному и болотному краю, где на лошадке, где пешком. В уезд тогда входили Сатка, Усть-Катав, Куса, Миасс. Вот тогда и пленили его горы, седой Урал, тогда и начал он изъясняться сам с собой поэтическими, былинными словами и не оставил эту привычку в зрелом возрасте.

С 17-го года он работал в госпитале страхового общества. В начале 19-го белогвардейцы насильно вывезли госпиталь в Томск. Там весь персонал перешел к красным.

Вернулся Николай Федорович в Златоуст зимой 20-го года. Город произвел на него удручающее впечатление. Завод разрушен, разграблен. Город в запустении, в грязи. И еще — свирепствуют холера, оспа и тифы. За зиму только сыпным тифом заболело 13 тыс. человек. По существу, больные были без медицинской помощи.

И вот в такое тяжелое время Николаю Федоровичу пришлось организовать борьбу с эпидемией, он был основателем санитарной службы города. Для лечения и ухода за больными мобилизовывали учителей, парикмахеров, домашних хозяек. Изыскивали мебель для больниц, белье, мыло, лекарства.

Еще не закончилась эпидемия, весной 21-го года начался голод страшнейший… Осенью заведующий санитарным отделом (такая тогда была должность у Николая Федоровича) и заведующий уездным отделом здравоохранения писали отчет: «…Медицинский персонал занимался сбором трупов по улицам, сбором суррогатов, семян лебеды и других трав для употребления в пищу. За десять месяцев в городе зарегистрировано 14 случаев людоедства…» Дикий, длинный кошмарный сон.

Николай Федорович и его помощники тоже еле ноги передвигали. Чудом выжили его дети, а жена не выдержала. Но как бы ему не было трудно, он каждый день ходил на работу, в больницы, в исполком, в заводские конторы. Он уже тогда был идеалом санитарного врача. Его не всегда понимали. В городе нет лишних рук, а он требует скалывать нечистоты, убирать свалки от пруда и рек, организует контроль за рынком, столовыми, во все вмешивается, не идет ни на какие компромиссы. Не витал в облаках, исходил из возможностей и находил их везде.

Занимал врачебную должность, а образования все-таки не хватало, особенно когда приезжали врачи из Челябинска, разговаривать ему с ними было трудно.

Потом его послали учиться на медицинский факультет Томского университета, правда, на лечебное отделение. Вернулся в Златоуст в 30-м году на должность госсанинспектора. И с этого времени ни один объект в городе — будь это лечебное учреждение, детский сад, школа или предприятие — не строился, не сдавался в эксплуатацию без его санкции или согласования.

Все раны гражданской залечены, город строился. Николай Федорович гордился своим городом, горожанами.

— У нас посмотришь на дом — стекол вроде нет, такие они чистые! У каждого дома лужайка зеленая, чтоб дети могли играть, — рассказывал он в Челябинске коллегам.

Городские власти приняли большие планы строительства города, но не суждено было им сбыться. Грянула война.

В госсанинспекции у Комаря тридцать человек штата, наполовину сократили, а потом из этих четверо ушли на фронт. В августе и Николай Федоровича призвали в армию, хоть и вышел он из призывного возраста. Назначили начальником госпиталя. Объем работы резко возрос. В июле начали прибывать эвакуированные, строительные батальоны и колонны, ремесленные училища. Надо было следить за условиями их приема и размещения. В Златоусте до войны было 100 тыс. населения, в первые месяцы оно увеличилось до 150 тыс., а за четыре года войны возросло вдвое.

На пределе работали столовые и хлебозаводы. Надо было усиливать контроль санитарной инспекции. Горисполком настаивал перед военкоматом о возвращении врача Комаря, он нужен городу. Первые месяцы показали, что война предстоит долгая и трудная, условия жизни людей в городе, расположенном в горах, будут тяжелые.

Городские власти будто в воду глядели, по дистрофии в годы войны Златоуст не намного уступал блокадному Ленинграду. Николая Федоровича вернули городу. Никогда ему не забыть, как он принимал первый эшелон с эвакуированными.

Ранним утром из распадков гор пополз густой туман, заполняя заснеженные лощины, затянул пруд так, вроде приподнял его до уровня домов. Зимой густой туман — явление редкое. Николаю Федоровичу он напоминал чудище о семи головах, выползавшее из ущелий. Не здесь ли, в Златоусте, родилась сказка о Змее-Горыныче, думал он.

Однако настроение у госсанинспектора было совсем не лирическое, скорее — наоборот. На выстуженном железнодорожном вокзале, в медпункте он находился вторые сутки. Сам настоял извещать его о прибытии эшелона немедленно и в любое время. И вот сообщили, а эшелона нет и нет, где-то застрял в пути.