Ах, моя прелесть, Бомбика! Точеная кость — твои ножки,

Голос — пьянящий, как трихн;110 описать тебя всю я не в силах.

Вот уж не знал никогда, что Букай-то наш этакий мастер!

Здорово как подогнал, рассчитавши, он слово к напеву!

40 Жаль мне себя! Бородою оброс я, а проку в ней мало.

Ты же послушай теперь Литиерса111 блаженного песню:

«Многоколосная ты, многоплодная матерь Деметра,

Пусть будет жатва легка, урожай наш пусть будет побольше!

Крепче вяжите снопы вы, жнецы, чтобы кто проходящий

Нам не сказал: «Эх, чурбаны! Задаром вам платятся деньги».

После к Борею лицом положите вы срезанный колос

Иль на Зефир поверните — скорее так зерна дозреют.

Вы, что молотите хлеб, пусть глаза ваши днем не сомкнутся!

В эти часы от зерна отпадет всего легче мякина.

50 Жавронок только проснется, жнецы, принимайтесь за дело.

Только уснет он — конец. Да немного лишь в зной подремлите.

Что, не завидная ль жизнь у лягушки, не правда ль, ребята?

Нет о питье ей заботы, воды вокруг изобилье.

Ну-ка, надсмотрщик-жадюга, ты лучше б варил чечевицу;

Надвое тмин не расколешь, лишь зря себе руки порежешь».

Вот что нам надобно петь, нам, люду рабочему, в поле.

Ну, а этот напев про любовь ты, Букай, с голодухи

Матушке спой на заре, как станет будить на работу.

Против любви никакого нет, Никий, на свете лекарства;

Нет ни в присыпках, ни в мазях, поверь мне, и малого прока.

В силах одни Пиериды112 помочь; но это леченье,

Людям хотя и приятно, найти его — труд не из легких.

Ты его, может, и знаешь, — ты врач, да к тому ж, мне известно,

Издавна были все Музы особо к тебе благосклонны.

Только от этого средства полегчало будто Киклопу;

Старый наш друг Полифем был в ту пору влюблен в Галатею,

Только лишь первый пушок у него на щеках появился.

10 Он выражал свою страсть не в яблоках, локонах, розах —

Вовсе лишился ума; все же прочее счел пустяками.

Стадо овечек в загон возвращалось с тех пор без призора

Часто с зеленых лугов. Собираясь воспеть Галатею,

Там, где морская трава колыхалась, усевшись, он таял —

Только лишь солнце зайдет, — страдая от раны под сердцем,

Мощной Киприды стрела ему в самую печень вонзилась.113

Средство нашел он, однако; взобравшись высоко на скалы.

Вот что пропел он, свой взгляд направляя на волны морские.

«Белая ты Галатея, за что ты влюбленного гонишь?

20 Ах! Ты белей молока, молодого ягненка ты мягче,

Телочки ты горячей, виноградинки юной свежее.

Тотчас приходишь сюда, только сладкий мной сон овладеет;

Тотчас уходишь назад, только сон меня сладкий покинет.

Ты, как овечка, бежишь, что завидела серого волка.

Я же влюбился, голубка, тотчас же, как, помнишь, впервые

С матерью вместе моей захотела цветов гиацинта

Ты поискать по горам, — это я показал вам дорогу.

Видел тебя с той поры я не раз и со страстью расстаться —

Нет, не могу. А тебе будто вовсе нет дела, ей-богу.

30 Знаю я, знаю, красотка, за что ты меня избегаешь.

Верно, за то, что лицо перерезано бровью мохнатой;

Тянется прямо она, пребольшая, от уха до уха;

Верно, за глаз мой единый, быть может, за нос плосковатый.

Все же тысчонкой овечек владеть это все не мешает;

Славное я молоко попиваю домашних удоев,

Сыра хватает всегда: и летом, и осенью поздней,

Даже и лютой зимой никогда не пустуют корзины.

Кто же из здешних киклопов играет, как я, на свирели?

Все я про нас, про двоих, о, сладкое яблочко, песни

40 Позднею ночью слагаю. Одиннадцать юных оленей

С белою лункой кормлю я тебе, четырех медвежаток.

Только меня навести — сполна тебе все предоставлю.

Брось свое море! О скалы пусть плещутся синие волны!

Слаще в пещере со мной проведешь ты всю ночь до рассвета:

Лавры раскинулись там, кипарис возвышается стройный,

Плющ темнолистый там есть, со сладчайшими гроздьями лозы,

Есть и холодный родник — лесами обильная Этна

Прямо из белого снега струит этот дивный напиток.

Могут ли с этим сравниться пучины и волны морские?

50 Если же сам я тебе покажусь уж больно косматым,

Есть и дрова у меня, и горячие угли под пеплом, —

Можешь меня опалить; я тебе даже душу отдал бы,

Даже единый мой глаз, что всего мне милее на свете.

Горе, увы! С плавниками зачем меня мать не родила?

Как бы нырнул я к тебе, поцелуями руку осыпал,

Коль бы ты губ не дала! Белоснежных принес бы я лилий,

Нежных бы маков нарвал с лепестками пурпурного цвета.

Лилии в стужу цветут, а в зной распускаются маки,

Так что не мог бы, пожалуй, я все это вместе доставить.

60 Все ж, моя крошка, теперь ты увидишь, я выучусь плавать.

Эх, кабы только сюда чужеземец на лодке явился!

Сразу бы я разузнал, зачем вам в пучинах селиться.

Если б ты на берег вышла! Забыла б ты все, Галатея,

Так же, как я позабыл, здесь усевшись, про час возвращенья.

Ах, захотеть бы тебе пасти мое стадо со мною,

Вкусный заквашивать сыр, разложив сычуги по корзинам!

Мать виновата во всем, на нее я в ужасной обиде:

Разве не может она про меня тебе слово замолвить?

Видит, как день ото дня я худею и чахну все больше.

70 Ей я скажу: на висках у меня будто жилы надулись,

Также в обеих ногах; пусть страдает, когда я страдаю.

Эх ты, Киклоп, ты Киклоп! Ну, куда твои мысли умчались?

Живо корзину ступай заплети да зеленые стебли

Овцам снеси поживей — самому тебе время очнуться!

Ту подои, что под носом стоит, — не гонись за бегущей.

Право, найдешь Галатею, а может, кого и получше.

Много красоток меня зазывает на игры ночные;

Так и хихикают все, как только на зов их откликнусь;

Ясно, что в нашем краю я считаюсь не самым последним».

80 Так успокоил любовь Полифем, слагая напевы.

Стоило это дешевле, чем если б лечился за плату.

Был не для нас лишь одних, как мы думали, Никий, с тобою,

Эрос рожден — кто бы ни был тот бог, что родил это чадо.

Вовсе не первым нам красивое мнится красивым.

Отпрыск Амфитриона, чье сердце из кованой меди,

Дикого льва одолевший, к прелестному отроку Гилу,

К мальчику в длинных кудрях, был жаркою страстью охвачен.

Сам он его обучал, как родитель любимого сына,

Чтоб, научившись, он мог за доблесть прославиться в песнях.

Вместе всегда они были: в часы, когда полдень был близок,

10 В час, когда к Зевсову дому летит белоконная Эос,

В час, когда с писком птенцы на покой к своим гнездам стремятся,

К матери, бьющей крылом в закопченных стропилах под крышей.

Делал он все для того, чтобы по сердцу был ему мальчик,

Силы к трудам набирал и сделался истинным мужем.

Плыть за руном золотым Язон в эту пору решился,

Отпрыск Эзона; к нему собралось мужей наилучших