«Тяжелые минуты переживает сейчас Австро-Венгерская монархия. Лютый враг, наш сосед, навязался, чтобы подкопать нашу дорогую отчизну в самых ее основах. С помощью измены и сеянием раздора между верноподданными скипетра наймилости-вейшего нашего императора и господина он довел дело до того, что седоглавый наш самый доброжелательный монарх, который горячо желал добра для своих народов и желал, чтобы благополучие провести в мире, был, однако, вынужден обратиться к оружию, призвать всех ему подчиненных под свой скипетр, дабы они стали мужественно на защиту наисвятейших и самых высоких имений чести и славы Австро-Венгерской монархии. Этот призыв нашел в сердцах верующих самый горячий отзыв. Все народы почувствовали боль за своего отца и господина императора. Все они с проявлением самой горячей любви, самой сильной привязанности и преданности вставали в ряды. А между ними и наш русский народ (то есть украинцы Галиции.— В. Б.) поступил так же, став плечо к плечу между всеми, и гордится этим.

Наши братья едиными устами возносят клич: «За императора нашего Франца-Иосифа и его династию, за отечество мы рады пожертвовать добром нашим и кровью!» Митрополит ординариат берет на себя благородную обязанность в том, что будет призывать верующих к горячей молитве. Всем священникам поэтому следует объявить верующим и отслужить торжественную службу за самое успешное действие нашего оружия в настоящей войне. На эту торжественную службу следует пригласить власти и школы, чтобы все вместе вознесли горячие молитвы за благо и долгоденствие нашего святейшего цесаря и господина и за хорошие успехи нашего дорогого отечества Австро-Венгерской монархии. После службы следует пропеть две строфы народного гимна».

Так повел себя митрополит и граф Андрей Шептицкий в дни войны, когда лилась кровь убиваемых во славу императора мирных людей. Он, исповедующий заповедь «не убий», этим своим посланием призывал убивать. Всем авторитетом церковного престола и иезуитским словоблудием он приумножал число смертей. И разве можно себе представить более угодническое послание высшего иерарха церкви, того самого, который спустя два десятилетия будет так же обелять и благословлять пришествие кровавого Гитлера?

В послании Андрея Шептицкого к верующим от 21 августа 1914 года явно выражены его ненависть к России, угодническая верность австрийскому, католическому престолу династии Габсбургов и как бы невзначай было обронено подлое слово «измена», с помощью которой якобы русские пытаются установить свое владычество в Галиции. Этим подлым, гадким словом, вырвавшимся из уст католического иерарха, несомненно была умышленно брошена тень на всякого западного украинца, который не сочувствовал захватнической политике Габсбургов, питал симпатии к России и не хотел стрелять в своих зазбручанских единокровных братьев, одетых по мобилизации в солдатские шинели. Разве не понимал Шептицкий, что и они, солдаты русской армии, без всякой охоты пошли на войну и не хотят умирать за чужие интересы? Конечно, понимал! Но, понимая, ратуя за победу австрийского оружия, он призывал убивать их и искать изменников среди своих подданных, которые не хотели этого делать. Его послание было психологической подготовкой и оправданием тех зверств, которые чинила австро-венгерская контрразведка.

После отхода русской армии из Галиции летом 1915 года австрийские власти жестоко расправились со всеми заподозренными в симпатиях к русским. Было повешено и расстреляно свыше шестидесяти тысяч галичан! Многие тысячи жителей Галиции были сосланы в концентрационный лагерь Талер-гоф, расположенный близ Граца, на месте нынешнего аэродрома. Жестокости, творимые австрийскими жандармами в этом лагере, были столь чудовищны, а количество погибших за его колючей проволокой было столь велико, что, когда я, побывав осенью 1963 года в Граце, попросил старожилов этого города показать, где был лагерь Талергоф, они, стыдливо потупив глаза, постеснялись быть гидами на этом месте пыток. И все это освящал и покрывал авторитет верного слуги Габсбургов Андрея Шептицкого!

Вскоре после того, как в дни первой мировой войны русская армия заняла Львов, граф Шептицкий по распоряжению военных властей за это и другие послания был вывезен в глубь России и там на правах почетного узника пребывал в Курске, Суздале, Ярославле почти всю мировую войну ¹.

⁽¹ В книге «Мои воспоминания» Алексей Брусилов так рассказывает об этом:

«Униатский митрополит граф Шептицкий, явный враг России, с давних пор неизменно агитировавший против нас, по вступлении русских войск во Львов был по моему приказанию предварительно подвергнут домашнему аресту. Я его потребовал к себе с предложением дать честное слово, что он никаких враждебных действий, как явных, так и тайных, против нас предпринимать не будет. В таком случае я брал на себя право разрешить ему оставаться во Львове для исполнения его духовных обязанностей. Он охотно дал это слово, но, к сожалению, вслед за сим начал опять мутить и произносить церковные проповеди, явно нам враждебные. Ввиду этого я его выслал в Киев в распоряжение главнокомандующего».

Пусть же нынешние зарубежные адвокаты мертвого митрополита вспомнят этот факт и сравнят его с куда более гуманными мерами органов Советской власти, которые, отлично зная ряд антинародных и профашистских действий Шептицкого, все же не прибегли к таким действиям, как генерал Брусилов. А оснований для таких решительных действий у них было, как мы докажем дальше, более чем достаточно.)

Незадолго до Февральской революции русское царское правительство переводит митрополита из Суздальского монастыря в Ярославль. И здесь еще раз подтверждается народная пословица «Ворон ворону глаз не выклюет». В разгар войны, когда казна была предельно истощена, царское правительство присуждает Шептицкому ежегодное жалованье — четыре тысячи рублей в год золотом, то есть столько же, сколько получает православный владыка. А уже в половине марта 1917 года, сразу же после революции, приходит в Ярославль телеграмма от министра юстиции Временного правительства, небезызвестного Александра Керенского, о том, что «владыка свободен». И Шептицкий рвется в Петроград, где назревают новые революционные события.

Для чего? Быть может, для того, чтобы, как добрый пастырь, которому предписано Евангелием заботиться о голодных и угнетенных, измученных военными лишениями простых людях, быть с ними? Стать авторитетным защитником их чаяний и требований? Для того, чтобы узнать нужды рабочих города над Невой и побывать на заводах?

Как бы не так! У Шептицкого свои тайные цели, те же, что были, когда он жил на земле Австро-Венгерской империи и верно служил Габсбургам. Он стремится использовать выгодную политическую конъюнктуру для нужд униатской церкви.

На Николаевском вокзале русской столицы приверженцы митрополита встречают его в царской зале. Католический епископ Цепляк, хорошо известный по своим последующим контрреволюционным делам, приветствует Шептицкого на польском языке, вручает ему цветы и приглашает в палаты отсутствующего латинского архиепископа. После того как митрополит перенес инфлуэнцу, модную болезнь того времени, называемую сейчас гриппом, Александр Керенский присылает ему свою визитную карточку. Вскоре после этого грузный, дородный граф в мантии митрополита появляется по очереди в резиденциях Керенского, Милюкова, князя Львова, Монцилова, сахарозаводчика Терещенко и других деятелей буржуазного Временного правительства, находит с ними общий язык и полное взаимопонимание. С их помощью он выезжает в Киев. Центральная рада предоставляет Шептицкому трибуну во время одного из ее заседаний, и известный лидер украинского буржуазного национализма профессор истории Михайло Грушевский восторженно приветствует графа Андрея Шептицкого.

Распределена каждая минута. Надо использовать все, чтобы в этой смутной политической ситуации, которая сложилась в России и на Украине, укрепить позиции греко-католической церкви, покрепче зацепиться за украинскую землю над Днепром и за великосветские салоны Петрограда. Шептицкий высвячивает новых священников, устанавливает экзархаты, назначает генеральным викарием занятой еще русскими войсками части Львовской архиепархии бельгийского иезуита отца Бона, правит службы в киевском латинском костеле и затем возвращается опять в Москву и в город над Невой, хотя, казалось, по логике событий, ему бы надо поскорее следовать домой, во Львов, на Свято-Юрскую гору. Но не таков Шептицкий, чтобы проморгать удобные и такие важные исторические минуты, тем более что к освобожденному князю церкви относятся весьма благосклонно не только министры Временного правительства, но и многие православные иерархи. Один из них, красноярский епископ Никон, даже посылал Керенскому настойчивую телеграмму с просьбой немедленно освободить интернированного в Ярославле униатского митрополита.