— Возможно, что он не сможет этого... Книга изъята из продажи вплоть до вынесения судебного решения.

— Ерунда! Поговорите с Марджером. Для чего существуют запрещенные книги, как не для популяризации литературы?

Он направился к лифту, а я сел за свои стол и потянулся к телефону.

На другое утро, в субботу, после завтрака, в течение какого-то времени я морочил свое голову каталогами растений, а потом направился на кухню изводить Фрица.

Вульфа, конечно, нельзя было ждать внизу ранее одиннадцати часов, Он был в оранжерее среди десяти тысяч орхидей, выстроенных рядами на скамьях и полках.

Вульф сказал мне однажды, что орхидеи являются его наложницами: неблагодарными, дорогостоящими, паразитическими и весьма темпераментными красавицами. Скрещивая особи разной формы и расцветки, он доводил их до совершенства, а потом кому-нибудь отдавал. Он ни разу не продал ни одного цветка. Его терпение и изобретательность в сочетании с. опытностью Теодора Хорстмана приводили к потрясающим результатам и создали оранжерее на крыше известность в кругах людей, резко отличавшихся от посетителей, интересы которых сосредоточивались на конторе внизу.

В одиннадцать часов я возвратился в контору, пытаясь притвориться перед самим собой, что у меня найдется занятие, если я его поищу. Но в отношении притворства перед самим собой дело у меня обстоит неважно.

Я думал о том, с каким бы удовольствием я ухватился за любое настоящее дело, не считаясь с непременными волнениями, утомительной беготней, а иной раз и с опасностью. Ибо в конечном итоге они сулили прибыль. Я даже согласился бы стать «хвостом» какой-нибудь христианки или прятаться в ванной, чтобы уличить какого-нибудь малого в воровстве зубной пасты, все что угодно, кроме промышленного шпионажа.

Вошел Вульф и пожелал мне доброго утра. Корреспонденция не отняла много времени. Он подмахнул несколько чеков и спросил меня со вздохом, сколько осталось денег в банке, после чего продиктовал пару коротких писем. Я их напечатал и пошел бросить в почтовый ящик.

Когда я возвратился назад, Вульф мрачно сидел перед второй бутылкой пива, прислонясь к спинке своего кресла. Мне показалось, что он взглянул на меня из-под опущенных век.

Я подумал, что хорошо уж то, что он снова не вернулся к своим прелестным снежинкам.

Я сел за стол и закрыл машинку.

Вульф произнес:

— Арчи, Будда сказал, что человек может познать все на свете, если будет ждать достаточно долго...

— Да, сэр,— перебил его я,— вы хотите сказать, что если мы будем продолжать наше сидение, то мы обогатим наши познания во mhofo раз.

— Не во много, но они станут больше, намного больше с каждым столетием.

— Ваши — может быть, мои — нет. Если я просижу без дела еще два дня, я настолько одурею, что позабуду и то, что знал раньше.

Глаза Вульфа слегка блеснули.

— Мне не хотелось бы выражаться двусмысленно, но разве в вашем случае это не означало бы приобретения?

— Если бы вы однажды не дали мне инструкцию не посылать вас к черту, то я послал бы вас сейчас к черту!

— Хорошо.— Вульф проглотил пиво и вытер губы.— Вы оскорблены. Следовательно, вы проснулись. Вы помните, что в прошлом месяце вы уезжали на десять дней со специальным поручением и что во время вашего отсутствия ваши обязанности выполнялись двумя молодыми людьми?

Я кивнул и усмехнулся. Один из них был приглашен из агентства «Метрополитен» как телохранитель для Вульфа, а второй был стенографистом от Миллера.

— Да, вдвоем они кое-как справились.

— Совершенно верно. В один из тех десяти дней сюда явился человек и попросил меня решить его судьбу Браться за его поручение я считал неразумным.

— Да, сэр, я нашел запись. Сразу видно, что стенографист от Миллера еще не имеет большого навыка Он не смог написать...

— Имя было Хиббард. Эндрю Хиббард, преподаватель психологии из Колумбии. Это было двадцатого октября, в субботу, то есть две недели назад. Не прочтете ли вы мне запись?

Вульф опустил свой стакан, откинулся на спинку кресла, переплел пальцы на своем толстом животе и сказал:

— Приступайте.

— О’кей. Сначала идет описание внешности мистера Хиббарда. «Невысокий джентльмен лет пятидесяти, острый нос, темные глаза...»

— Довольно. Это я могу наскрести и в собственной памяти.

— Хорошо, сэр. Тогда начнем со слов Хиббарда: «Как поживаете, сэр? Меня зовут...»

— Пропустите обмен любезностями.

Я пробежал несколько строк глазами.

— Отсюда — пойдет? Мистер Хиббард сказал: «Мне посоветовал обратиться к вам мой друг, имя которого упоминать нет необходимости. Моей движущей силой является только страх. Я хочу сказать, что я был испуган и отправился к вам».

Вульф кивнул. Я продолжал читать:

«Мр. Вульф: Да? Расскажите мне об этом.

Мр. Хиббард: Моя карточка сказала вам, что я работаю на кафедре психологии Колумбийского университета. Поскольку вы являетесь крупным специалистом, вы, очевидно, уже заметили на моем лице, да и во всем моем поведении, клеймо страха, граничащего с паникой.

Мр. Вульф: Я заметил, что вы расстроены, но я не располагаю возможностью определить, является ли данное состояние.хроническим или острым.

Мр. Хиббард: Хроническим. Во всяком случае, становится таковым. Вот почему я решил прибегнуть к... к вашей помощи. Я невыносимо напряжен душевно. Моя жизнь в опасности... Нет, не так, гораздо хуже, я утратил право на собственную жизнь... Я это понимаю. Я приговорен к смерти.

Мр. Вульф: Конечно, сэр, я тоже. Все мы смертны.

Мр. Хиббард: Ерунда. Извините меня. Я говорю не о первородном грехе, мистер Вульф. Меня убьют. Один человек хочет меня убить.

Мр. Вульф: Вот как? Когда? Каким образом?»

Вульф прервал меня:

— Арчи, выпускайте «мистеров».

— О’кей. Просто этот юноша от Миллера воспитан в строгих правилах и ничего не пропускает. Кто-то предупредил его, что он обязан относиться с уважением к своему хозяину сорок четыре часа в неделю, когда больше, когда меньше... как пойдет дело. Итак, дальше:

«Хиббард: Этого я не могу сказать вам, сэр, поскольку и сам не знаю. Кроме того, о ряде вещей я вынужден буду умолчать. Кое-что я, конечно, смогу вам рассказать. Я могу рассказать... ну... много лет назад я нанес увечье... весьма серьезное увечье одному человеку. Я был не один, в этом участвовали и другие, но случилось так, что основная ответственность лежит на мне. Во всяком случае, я сам расцениваю это так. Была мальчишеская выходка... с трагическим исходом. Я никогда себе не прощу. А также и остальные, кто был к этому причастен, по крайней мере большинство из них наверняка... Не то чтобы меня постоянно терзали угрызения совести, ведь все произошло двадцать пять лет назад. Сам я психолог и постоянно имею дело со всякими болезненными отклонениями от нормы у других людей, так что я не могу допустить ничего подобного с самим собой. Итак, мы искалечили юношу, исковеркали всю его жизнь, уж если быть вполне откровенным. Естественно, что все мы чувствовали себя ответственными за это дело, так что на протяжении двадцати пяти лет некоторые из нас предпринимали попытки ему помочь. Иногда мы объединялись, дабы найти лучшее решение. Все мы люди занятые... но мы никогда не отказывались от этого бремени. Это было крайне трудно, потому что с каждым проходящим годом сам юноша, ставший мужчиной, делался все более странным. Мне известно, что в средней школе он проявлял признаки настоящего таланта, а позднее, уже в колледже, после получения увечья, его считали самым блестящим студентом. Позднее его одаренность, вероятно, сохранилась, но, как бы это выразиться?— стала извращенной. В один прекрасный день, около пяти лет назад, я окончательно пришел к выводу, что он психопат.

Вульф: Значит, вы продолжали поддерживать с ним знакомство?

Хиббард: Да, большинство из нас... Кое-кто виделся с ним часто, один или двое считались его близкими друзьями. Примерно к этому времени его скрытая одаренность достигла зрелости. Он... Ну... он делал вещи, которые вызывали восхищение и интерес. Я по-прежнему был убежден, что он психопат, однако переживал за него не так уж сильно, потому что мне казалось, что он достиг удовлетворяющего его в известной мере, компенсирующего положения. Но я заблуждался, а мое прозрение было ужасным.