Добрая хозяйка усадьбы «Белые акации» не прерывала потока слов изливавшей свои чувства экономки, а потом задала два-три тонких вопроса, доказывавших, что извилины человеческой души, раненной стрелой Купидона, ей знакомы лучше, чем можно было ожидать. Из ответов Кэти мисс Пейтон ясно поняла, что Гарви не имел никакого намерения предложить Катарине Хейнс свою руку и разоренное гнездо; поэтому она заметила, что ей самой нужна теперь помощница в хозяйстве и что Кэти могла бы переехать в «Белые акации», если разносчику больше не понадобятся ее услуги. После предварительных коротких переговоров об условиях, начатых хитрой экономкой, они быстро пришли к соглашению. Не преминув еще раз посетовать по поводу своих собственных тяжелых убытков и глупости Гарви, а также выразить интерес к его дальнейшей судьбе, Кэти удалилась, чтобы сделать необходимые приготовления к похоронам, назначенным на этот же день.

Во время разговора двух женщин Лоутон из деликатности вышел. Тревога за капитана Синглтона привела его в комнату, где лежал раненый. Характер этого юноши, как мы уже говорили, привлекал к нему симпатии всех офицеров полка. Он не раз доказал на деле, что его редкая кротость проистекала отнюдь не от недостатка решимости, а почти женственная мягкость манер не мешала ему пользоваться уважением даже самых суровых вояк-партизан.

Майор Данвуди любил его, как родного брата, а покорность, с какой он подчинялся распоряжениям доктора, сделала его любимцем и Ситгривса. Офицеры американской кавалерии, раненные во время отчаянно смелых атак, неизбежно попадали в руки своего хирурга. В таких случаях сей муж науки отдавал пальму первенства в послушании капитану Синглтону, а капитана Лоутона ставил на последнее место. Часто с непревзойденной наивностью доктор совершенно серьезно заявлял, что когда к нему приносят раненых офицеров, то самое большое удовольствие он испытывает при виде Синглтона и никакого — при виде Лоутона. Первый обычно отвечал на комплимент добродушной улыбкой, второй благодарил за порицание, мрачно кланяясь. И вот сейчас торжествующий драгун и оскорбленный в своих лучших чувствах врач встретились в комнате капитана Синглтона — в таком месте, где их интересы не сталкивались. Некоторое время оба они старались своими заботами облегчить участь больного, потом доктор ушел в отведенную ему комнату; через несколько минут, к его удивлению, в дверях показался Лоутон. Победа капитана была столь полной, что он мог себе позволить быть великодушным, и, для начала сбросив мундир, он беспечно крикнул:

— Ситгривс, не соизволит ли свет вашей науки оказать небольшую помощь моим телесным повреждениям?

Хирург теперь находил «свет науки» невозможной темой для разговора, однако, бросив украдкой взгляд на приятеля, он с изумлением увидел, что тот подготовился к осмотру с серьезностью, редко свойственной ему в таких случаях; вместо того, чтоб вознегодовать, доктор вежливо спросил:

— Капитану Лоутону нужна моя помощь?

— Взгляните сами, доктор,— мягко сказал драгун,— мое плечо, кажется, окрашено во все цвета радуги.

— Вы не ошиблись,— заметил доктор, очень осторожно и с непревзойденным искусством исследуя указанную часть тела.— По счастью, кости не сломаны. Просто удивительно, как вам удалось уцелеть!

— Ведь я гимнаст еще с юности, и мне не страшно разок-другой свалиться с лошади. Однако, Ситгривс,— мягко добавил он, показывая на старый рубец,— эту свою работу вы помните?

— Великолепно помню, Джек: вы получили пулю, храбро сражаясь, и она была неплохо извлечена. Но не положить ли нам мази на ваше плечо?

— Разумеется,— ответил капитан с неожиданной покорностью.

— А теперь, мой мальчик,— придя в восторг, сказал доктор, смазывая ушибы,— скажите, не лучше ли было бы, дорогой, сделать это еще вчера ночью?

— Весьма возможно.

— Так вот, Джек, если бы вы позволили пустить вам кровь сразу, как только я вас увидел, это принесло бы вам неоценимую пользу.

— Никакого кровопускания,— решительно сказал драгун.

— А ведь и сейчас еще не поздно. Впрочем, небольшая доза мази славно подсушит ссадины.

Капитан промолчал и только заскрипел зубами, и мудрый доктор переменил тему.

— Жаль, Джек, что вы не поймали того мошенника,— ведь, стараясь его поймать, вы подвергали себя опасности.

Капитан Лоутон ничего не ответил, а хирург, накладывая на плечо повязку, продолжал:

— Если бы у меня было хоть малейшее желание лишать людей жизни, я с удовольствием повесил бы этого изменника.

— Я полагал, ваше дело лечить, а не убивать,— сухо заметил капитан.

— Да, но донесения этого шпиона были причиной наших тяжких потерь, и я не могу относиться к нему с философским спокойствием.

— Вам не следовало бы питать злобных чувств ни к кому из своих ближних,— возразил Лоутон таким тоном, что хирург уронил булавку, которой собирался сколоть бинты.

Он взглянул в лицо пациенту, словно сомневаясь, действительно ли перед ним капитан Джон Лоутон. Удостоверившись, однако, что с ним говорит его старый приятель, Ситгривс оправился от изумления и продолжал:

— Ваша доктрина справедлива, и в целом я под ней подписываюсь... Но, дорогой мой Джон, не мешает ли вам эта повязка?

— Нисколько.

— В принципе я согласен с вами, но, так же как материя делима до бесконечности, нет и правил без исключения... Вам удобно, Лоутон?

— Очень.

— Лишать человека жизни, когда можно достигнуть цели менее суровыми мерами, не только жестоко по отношению к жертве, но порой несправедливо к окружающим... Да, Джек, если бы вы только... двиньте слегка рукой... если бы вы только... надеюсь, вам стало удобнее, дорогой друг?

— Гораздо.

— Если вы научили бы своих солдат более осмотрительно наносить сабельные удары, дорогой Джон, цель все равно была бы достигнута, а мне вы доставили бы великую радость.

Доктор тяжко вздохнул, высказав наконец то, что давно было у него на душе, а драгун невозмутимо надел мундир и, уходя, спокойно проговорил:

— Вряд ли чьи-нибудь солдаты наносят удары более старательно, чем мои. Они обыкновенно рассекают череп от макушки до челюсти.

Разочарованный эскулап собрал свои инструменты и с тяжелым сердцем направился в комнату полковника Уэлмира. 

Появление новых и столь разных гостей в «Белых акациях» порядком прибавило забот и хлопот мисс Дженнет Пейтон. К утру все понемногу пришли в себя, кроме молодого драгунского офицера, в котором принимал такое горячее участие Данвуди. Драгун был ранен очень серьезно, хотя доктор продолжал утверждать, что его рана не смертельна. Капитан Лоутон, как мы упоминали, уже встал; проснулся и Генри Уортон — его сон потревожил лишь страшный кошмар, будто ему ампутирует руку хирург-новичок. Убедившись, что это только сон, молодой человек поднялся с постели, чувствуя себя совсем молодцом; к тому же доктор Ситгривс избавил его от всяких опасений, уверив, что не пройдет и двух недель, как он будет совершенно здоров.

Полковник Уэлмир не показывался все утро; он завтракал у себя в комнате и, невзирая на многозначительные улыбки ученого мужа, заявил, что болен и не в силах подняться с постели. Предоставив полковнику переживать свои горести в одиночестве, доктор отправился выполнять более благородную обязанность — посидеть часок возле Джорджа Синглтона. Едва он переступил порог, как заметил легкий румянец на лице своего пациента; быстро подойдя к нему и кончиками пальцев прикоснувшись к его пульсу, доктор знаком велел молодому человеку молчать.

— Пульс бьется чаще— это симптом начинающейся лихорадки,— пробормотал хирург.— Однако глаза стали яснее, а кожа — более влажной. Нет, нет, мой дорогой Джордж, вам надо лежать спокойно и не разговаривать...