Долгое время ничего не происходило. У него не было другой цели, только оставаться там, где он находился. Он не помнил ни о чем; у него не было ни малейшего представления о движении. Он лежал, уставившись в потолок, выкрашенный в голубой цвет. Не самый яркий объект в его вселенной, и поэтому через некоторое время его взгляд переместился к окну, сквозь которое лился ослепительный свет.

Подобно ребенку, зачарованному блестящей игрушкой, он поднял руку и протянул ее в сторону окна. Рука встретила пустоту. Внезапно это потеряло значение, потому что его интересовала вытянутая вперед рука. Он вдруг осознал, что она — часть его тела. В тот момент, когда он оставил свою инстинктивную попытку дотянуться до окна, мышцы, поддерживающие руку в воздухе, начали расслабляться. Рука рухнула на кровать. И, поскольку его взгляд проследовал за этим неуклюжим падением, он смог теперь наконец-то осознать, что лежит в постели. И, полупривстав, он стал осматривать кровать, когда его внимание привлекли звуки шагов.

Звуки приближались, но он нисколько не удивлялся этому. Они просто отдавались в его ушах, такие же нормальные, как и вокруг него. Разница была в том, что он внезапно мысленно как бы разделился на две части. Одна оставалась в постели. Другая глядела на мир глазами человека, который шел по соседней комнате к двери в спальню.

Он знал, что это другое существо — какой-то мужчина — и что эта дверь в спальню и акт ходьбы были для второй части его разума обычными реалиями жизни. Тот, второй, разум тоже знал об этих вещах; и настолько быстрым и впитывающим оказался его собственный мозг, что, когда открылась дверь, он свесил ноги с кровати и сказал:

— Пожалуйста, принеси мне одежду, Петерс.

Сознание Петерса восприняло это требование с полной покорностью. Он вышел, и перед глазами Пендрейка возникла доставляющая удовлетворение мысленная картина человека, роющегося в платяном шкафу. Петерс вернулся, но остановился в дверях, несколько раз мигнув, когда ему в голову пришла новая мысль. Глаза коротышки в рубашке сверкнули поверх груды одежды.

— О Господи, — воскликнул он глуповато, — Билл, тебе же нельзя вставать. Ты ведь еще полчаса назад был без сознания, когда мы поймали здесь эту даму. — Он заботливо добавил: — Я позову дока и принесу тебе горячего супчика. После того как ты вытащил нас из камеры смертников, мы не хотим подвергать твою жизнь какому-либо риску. Пожалуйста, отправляйся-ка ты обратно в кроватку.

Пендрейк, наблюдая, как Петерс раскладывает одежду на стуле, колебался. Этот аргумент казался разумным, и все же почему-то он испытывал неуверенность. Прошло несколько секунд, но он по-прежнему не мог определить, что же смущает его. Наконец его нерешительность прошла. Он сунул ноги обратно под одеяло и сказал:

— Быть может, вы в чем-то правы. Но то, что эта женщина была схвачена прямо в этой комнате, заставляет меня задуматься, действительно ли надежно наше укрытие.

Он замолчал, нахмурив брови. Внезапно Пендрейка осенило: его ничто не тревожило до появления Петерса, да и его умственное состояние в самом начале было… каким же оно было? Эта мысль заставила его обратиться к воспоминаниям, к тому моменту, когда он пришел в себя. До чего же все-таки сложно представить себя таким, каким же он был в то первый миг, когда его мозг был чистым как белый лист бумаги. А потом мгновенное погружение в разум Петерса со всеми его страхами и эмоциональной незрелостью. Но самым удивительным было то, что он взял из разума Петерса только продукт его работы и знания. Больше ничего. Ничего, что касалось бы его самого.

Он посмотрел на этого человека. Во время глубокого, хотя и быстрого исследования он впитал в себя всю память Петерса и мысленно прошелся по жизненному пути пухлого мальчика, мечтающего стать механиком. Не было решительно никаких причин, почему Петерсу нужно было присоединиться к женоненавистникам во время митинга. Сама же картина избиения представлялась ему смутно, а последовавший вслед за этим суд — каким-то кошмаром искривленных форм, наполненных таким ужасом, что ни одно изображение нельзя было четко понять. Ужас перерос в возбуждение, когда во время бегства его охватила надежда на спасение. И поэтому воспоминание с яркими подробностями того, каким образом за три дня до назначенной даты казни был осуществлен побег приговоренных, осталось в его памяти.

«Неужели все это сделал я?» — недоверчиво спросил себя Пендрейк.

Прошла минута, но этот кусочек памяти Петерса о прошедших событиях оставался постоянным. Он разобрал на части приемник, установленный в их камере, и, приспособив детали от приемников из других камер, собрал устройство, которое испускало бледный белый луч, пожирающий бетон и сталь, словно огонь бумагу. Охранник пронзительно закричал, когда автомат буквально рассыпался в его руках, следом исчезла и одежда. Это была чисто истерическая реакция, потому что бледный луч не причинил ему никакого вреда.

Сам принцип действия оружия и реализованный с его помощью способ побега помешали прибывшему на помощь подкреплению предотвратить бегство. Полиции и в голову не могло прийти, что толстенные тюремные стены можно так легко преодолеть. В назначенном месте беглецов ждали автомобили и их доставили к самолетам. Пилоты уже держали руки на штурвалах, и, пробежавшись по травяному полю, самолеты взлетели.

Все это содержалось в памяти Петерса, вместе с тем фактом, что человек, известный, как Билл Смит, получил пулевое ранение при побеге. Он оказался единственным пострадавшим, но ему тут же оказали необходимую медицинскую помощь. Несколько дней он пролежал без сознания.

Пока Петерс ходил за супом, Пендрейк размышлял над всем этим. И в конце концов пришел к выводу, что отличается от остальных. Проще простого было признать, что о возможности читать мысли, вернее, поглощать информацию, содержащуюся в другом разуме, Петерс и знать не знал. Когда вошел доктор Макларг, он медленно хлебал свой супчик. При непосредственном контакте, а не в виде образа в памяти Петерса, воспринятым посредством мыслепередачи, доктор показался Пендрейку полноватым мужчиной около тридцати пяти лет с проницательными карими глазами. История, которая привела его сюда, была несколько сложнее, чем у Петерса, но относящиеся к делу факты не составляли чего-то сверхъестественного. Из-за небрежного отношения к своей работе офицер санслужбы Макларг был вынужден подать в отставку, а на его место взяли женщину-врача. В рождественские празднества, будучи пьяным и не имея денег, он с пылом присоединился к сброду, набросившемуся на митингующих женщин.

Дальнейшее исследование показало, что Макларг находится в крайнем замешательстве.

— Я не могу постичь этого, — признался он наконец. — Три дня назад я при помощи вот этих рук удалил из твоей груди автоматную пулю, и уже через двадцать четыре часа от раны не осталось и следа! Подобное невозможно, но, клянусь, ты выглядишь совершенно здоровым.

К этому, похоже, нечего было добавить. Разум Макларга так плавно приоткрылся и соскользнул в сознание Пендрейка, его знания так легко и естественно переплелись с информацией, полученной от Петерса, что сейчас уже трудно было представить, что он не обладал ими раньше.

Тут он вспомнил о женщине и помрачнел. Она находилась в его комнате, склонялась над ним. Она заявила, что просто заходила сюда. Заходила незамеченная — в логово настороженных, преследуемых преступников!

Все это выглядело смешно. Не зная, что делать с ней, эти люди в конце концов заперли ее в одну из свободных комнат этой гасиенды. Странным, впрочем, было то, что среди мыслей мужчин, озабоченно слонявшихся взад-вперед по дому, ее мыслей Пендрейк не замечал. Ни разу он не уловил даже намека на мыслительный процесс, присущий женскому разуму. Он не сомневался, что без труда смог бы различить его.

Когда пришел сон, он все еще ломал голову над этой проблемой.

Он проснулся внезапно, в кромешном мраке, и сразу же ощутил присутствие в комнате кого-то еще.