Корлисс с трудом сбрасывая с себя чары этого раннего утра, резко произнес:

— Ты что, спятила! Человек здесь, в этой глуши посреди Тихого океана! У тебя галлюцинации.

— Возможно, — пробормотал Проже. — Действительно, тебе это должно казаться сумасшествием.

Он неохотно повернулся, и Корлисс последовал за ним завтракать.

Существо инстинктивно притормозило, когда оказалось у желто-оранжевой полоски возле дверей. Изнутри доносились мужские голоса — там велся разговор. Были слышны и еще какие-то звуки, а также существо почувствовало слабый запах незнакомой пищи.

Лишь мгновение чудовище колебалось, а потом шагнуло на полоску света. В напряжении оно прошло через открытые двери и остановилось, моргая рыбьими глазами при виде сцены, открывшейся перед ним шестнадцать мужчин сидели за огромным столом, их обслуживал семнадцатый — тощая, отвратительная карикатура на человека в засаленном белом переднике; он тут же посмотрел прямо в глаза существа.

— Черт побери! — воскликнул он. — Какой-то чужак! Откуда, дьявольщина, вы взялись?

Шестнадцать голов разом поднялись. И тридцать два глаза впились в тварь холодными твердыми взглядами, в котором удивление смешивалось с различными догадками и настороженностью, отчего существо почувствовало беспокойство, отдаленное ощущение тревоги, ледяное предчувствие, что этих людей убить окажется не так просто, как оно считало ранее.

Мгновение молчания превратилось в секунды; и у чудовища вдруг возникло жуткое ощущение, что за ним не мигая наблюдают не несколько, а целый миллион горящих глаз — миллион пытливых подозрительных глаз, которые, закружившись в хороводе, превратились в неясное пятно, продолжая, однако, впиваться в него сверкающими жесткими глазами. Чудовище пыталось побороть это ощущение; и лишь сейчас из глубин сознания пришел ответ на вопрос, который ему задал маленький лондонец. В тот момент, когда существо осознало эту неприятную мысль, второй человек задал следующий вопрос:

— Откуда ты взялся здесь?

«Откуда!» Вопрос с трудом проторил себе дорожку в сознании твари. Да из моря, конечно! Откуда еще? Ведь на множество миль только дикие темные просторы океана, и волны его вздымаются и опадают в своем бесконечном ритме — сверкая, как отшлифованные драгоценные камни, вечно повторяющимися солнечными днями, мрачно разбухая ночами! Первозданный океан, шепчущий, волнующийся, нашептывающий о неописуемых вещах.

— Эй! — рявкнул Проже, опережая Корлисса. — У тебя что, языка нет? Кто ты такой? И откуда ты взялся?

— Я… — начало существо нерешительно, — Я…

Волна парализующего страха прокатилась по рыбьим нервам твари. Вдруг показалось невероятным, что она не подготовила заранее объяснений. Что же она должна ответить, чтобы удовлетворить этих злых проницательных людей?

— Ну, я… — снова начало беспомощно существо. Лихорадочно оно пыталось откопать в своей памяти какие-нибудь воспоминания о происшествиях, случавшихся с людьми. На ум пришла мысль о лодке, которая…

— М-моя лодка… перевернулась. — Вырвались торопливые слова, — Я греб, и…

— Греб! — фыркнул Проже. Корлиссу показалось, что интеллект могучего датчанина до глубины души оскорблен подобным объяснением. — Да ты просто бессовестный лгун! Лодка в тысяче милях от ближайшего порта! Что у тебя на уме? Чего ты пытаешься добиться? Кого ты думаешь одурачить?

— Снизь обороты, Проже! — рявкнул Корлисс. — Неужели ты не видишь, в какой передряге побывал этой парень?

Он с величественным видом командира поднял свое грузное тело со стула и обошел стол. Сорвав с вешалки полотенце, он бросил его существу.

— Держи, незнакомец, вытри свое тело!

Потом он почти обвиняюще повернулся к остальным.

— Неужели вы не видите, что он прошел через ад! Представьте себе: плыть сюда в этих кишащих акулами водах и случайно наткнуться на этот остров! Наверное, он сейчас на грани сумасшествия. Он почти не соображает и едва ли что помнит. Амнезия, так это называют. Держи, незнакомец, эту сухую тогу!

Корлисс сорвал с вешалки пару старых штанов и грубую серую рубашку, бросил существу и стал наблюдать, как то начало осторожно надевать одежду.

— Эй, — сказал кто-то, — он надевает штаны задом наперед.

— Видите же, — хмуро заметил Корлисс, когда чудовище с секундной заминкой исправило свою ошибку, — насколько ему досталось. Он даже не помнит, как нужно одеваться. Но по крайней мере понимает, что мы говорим. А теперь, незнакомец, садись сюда и съешь чего-нибудь горячего. Должно хорошо пойти после того, что ты пережил.

…Единственное свободное место находилось напротив Проже, и чудовище нерешительно уселось на этот стул, а потом — тоже нерешительно — пододвинуло тарелку с едой, которую повар поставил перед ним, и принялось работать вилкой и ножом, как это делали остальные.

— Мне не нравится этот тип! — пробурчал Проже. — Эти глаза! Возможно, он сейчас сродни недоразвитому ребенку, но я уверен, что его выбросили за борт с корабля за какие-нибудь проделки. От одного вида этих глаз меня продирает дрожь!

— Заткнись! — в приступе внезапной ярости рявкнул Корлисс. — Никого из нас нельзя винить за наш облик, и следует лишь благодарить Бога за то, что он дал его нам.

— Ба! — воскликнул Проже. Потом он продолжил шепчущим голосом, но его слова доходили до Корлисса несвязными фразами: — Если бы я был боссом… поверьте, эта команда… чертово преступление… когда я не доверяю человеку, то это уж точно… вероятно, помощник с какого-нибудь грузового парохода… и поэтому за его проделки его выбросили за…

— Это невозможно! — бесстрастно воскликнул Корлисс.

— Здесь нет никакого торгового пути, по которому ходили бы грузовые пароходы. И первый пароход появится здесь лишь через пять месяцев, чтобы забрать нас. Объяснения этого парня, хотя и смутные, вполне ясны: он плыл на лодке; и тебе так же хорошо, как и мне, известно, что к югу от нас находится несколько больших островов, где живут туземцы и несколько белых. Возможно, он прибыл оттуда.

— Ага! — рявкнул Проже, и пухлое лицо неприятно покраснело. Корлисс узнал свойственное могучему датчанину упрямство, которое временами делало его неуправляемым. — Знаете, он мне не нравится! Ты слышишь это, слышишь?

Тварь подняла глаза, и волна еще не успевшего разгореться гнева накатила на его чужеродный мозг. Во враждебной настроенности этого человека она увидела опасность для выполнения своих целей, его подозрительный мозг будет следить за каждым ее шагом. Из внезапно охрипших голосовых связок вырвался резкий яростный крик:

— Да, я слышу!

Одним прыжком существо вскочило на ноги. Перегнувшись молниеносным движением через стол, оно схватило Проже за отвороты рубашки, расстегнутой на груди, — и рвануло!

Голландец яростно взвыл, когда стальные мышцы подняли его в воздух, ударили о стол и швырнули одним размашистым движением головой вперед за дверь.

Полдюжины тарелок с грохотом свалились на цементный пол, но поскольку они были сделаны из прочной глины, они не разбились.

Кто-то в благоговейном ужасе произнес:

— Возможно, он и слабоумный, но теперь я могу понять, что он способен проплыть не одну милю.

В наступившей вслед за этим гробовой тишине существо, усевшись, снова принялось за еду, пытаясь побороть убийственное желание броситься к потерявшему сознанию человеку и разорвать его на куски. Лишь с огромным трудом ему удалось справиться с этим диким желанием. И оно поняло, что произвело хорошее впечатление на этих суровых людей.

Тишина давила на Корлисса. В желто-оранжевом свете ламп, свисавших с потолка, напряженные лица людей, сидевших вокруг грубо сколоченного стола, казались призрачными. Только частью своего разума он замечал свет, проникавший сквозь окно слева от него, тусклым пятном отражаясь на полу.

Снаружи донеслось царапанье Проже, яростно очищавшего себя от грязи. В этих гневных звуках чуствовалось неистовство, ярость дикой неукротимой натуры обезумевшего от унижения человека. Корлисс знал, что здоровяк-голландец был непредсказуем. Все могло произойти.